Ареопагом называлось верховное судилище в Афинах, к которому оратор Исократ обратился с письменным посланием. Мильтон заимствовал название этого послания (см. примечание 3 ниже). Перевод сверен с изданием Encyclopaedia Britannica, Inc., 1952, где тексту Мильтона предшествует следующая справка: Анализ постановления парламента от 14 июня 1643 года, против которого была направлена «Ареопагитика»
1. В преамбуле указывается, что в последнее время широко распространилось «множество ложных …клеветнических, возмутительных и мятежных» произведений, «к великому оскорблению Религии и правительства»; что действует множество частных типографий; и что лица, посторонние Книжной компании[1], нарушают права этой компании.
2. «А потому Лорды и Общины постановили в Парламенте», (1) что никакое «Постановление обеих Палат или одной из них не может быть напечатано» иначе как по их указанию; (2) что никакая книга и т. п. «не может быть с сего времени напечатана или пущена в продажу, если таковая не была предварительно одобрена и разрешена лицом или лицами, назначенными для разрешения таковой обеими Палатами или одной из них»; (3) что никакая книга, на которую получила права Компания, «для ее дохода и для поддержания зависящих от нее бедных», не может быть напечатана каким-либо лицом или лицами «без разрешения и согласия Начальника, Правителя и ассистентов указанной Компании»; (4) что никакая книга, «прежде напечатанная здесь», не может быть ввезена из-за границы, «под страхом конфискации таковой в пользу Собственника» прав на нее «и дальнейшего наказания, какое будет найдено уместным». 3. Книжная компания и чиновники обеих Палат уполномочены разыскивать недозволенные типографии и ломать там печатные машины, разыскивать недозволенные книги и конфисковать их; а также «задерживать всех авторов, печатников и других» связанных с публикацией недозволенных книг и доставлять их Палатам «или Комитету расследования» для «дальнейшего наказания», причем такие лица не подлежат освобождению, прежде чем не дадут удовлетворения и не будут «достаточно предупреждены не совершать в будущем подобных преступлений».
4. «Всем Мировым судьям, Капитанам, Констеблям и иным должностным лицам» предписывается оказывать помощь в выполнении предыдущего.
«Ареопагитика» была опубликована без разрешения цензуры.
Свобода в том, что на вопрос: «Кто хочет Подать совет полезный государству?» — Кто хочет — выступает, кто не хочет — Молчит. Где равенство найти полнее?[2] Еврипид, «Просительницы».
Высокий парламент! Те, кто обращает свою речь к сословиям и правителям государства, или, не имея такой возможности, как частные люди письменно высказываются о том, что, по их мнению, может содействовать общему благу, приступая к столь важному делу, испытывают, мне думается, в глубине души своей немало колебаний и волнений: одни — сомневаясь в успехе, другие — боясь осуждения; одни — надеясь, другие — веря в то, что они хотят сказать. И мною, быть может, в другое время могло бы овладеть каждое из этих настроений, смотря по предмету, которого я касался; да и теперь, вероятно, с первых же слов моих обнаружилось бы, какое настроение владеет мною всего сильнее, если бы самая попытка этой речи, начатой при таких условиях, и мысль о тех, к кому она обращена, не возбудила сил души моей для чувства, которое гораздо более допустимо в предисловии, чем принято обычаем.
Хотя я и поведаю об этом, не дожидаясь ничьих вопросов, но я не заслужу упрека, ибо это чувство есть не что иное, как восторженный привет всем желающим споспешествовать свободе своей родины, — свободе, которой верным свидетельством, если не трофеем, явится вся эта речь. В самом деле, свобода, на которую мы можем надеяться, состоит не в том, чтобы в государстве не было никаких обид — в нашем мире ждать этого нельзя, — но когда жалобы с готовностью выслушиваются, тщательно разбираются и быстро удовлетворяются, тогда достигнут высший предел гражданской свободы, какого только могут желать рассудительные люди. Если же я в настоящее время самой речью своей свидетельствую о том, что мы уже в значительной степени приблизились к такому положению, если мы избавились от бедствий тирании и суеверия, заложенного в наших принципах, превзойдя мужеством эпоху римского возрождения, то приписать это следует, прежде всего, как и подобает, могучей помощи Господа, нашего спасителя, а затем — вашему верному руководительству и вашей неустрашимой мудрости, Лорды и Общины Англии! Хвалебные речи в честь хороших людей и достойных правителей не служат перед лицом Господа умалением Его славы; но если бы я только теперь стал хвалить вас, после такого блестящего успеха ваших славных деяний и после того, как государство так долго было обязано вашей неустанной доблести, то меня по справедливости следовало бы причислить к тем, кто слишком поздно и нерадиво воздает вам хвалу.
Существуют, однако, три главных условия, без которых всякую похвалу следует считать только вежливостью и лестью: во-первых, если хвалят только то, что действительно достойно похвалы; во-вторых, если приводятся самые правдоподобные доказательства, что тем, кого хвалят, действительно присущи приписываемые им качества; наконец, если тот, кто хвалит, может доказать, что он не льстит, а действительно убежден в своих словах. Два первых условия я уже выполнил ранее, противодействуя человеку, который своей[3] пошлой и зловредной похвалой пытался уменьшить ваши заслуги; последнее же, касающееся моего личного оправдания в том, что я не льстил тем, кого превозносил, осталось как раз для настоящего случая.
Ибо тот, кто открыто возвеличивает деяния, совершенные столь славно, и не боится так же открыто заявлять, что можно совершить еще лучшие дела, дает вам лучшее доказательство своей правдивости и преданнейшей готовности с надеждой положиться на вашу деятельность. Его высшая похвала — не лесть, а его чистосердечное мнение — своего рода похвала; вот почему, хотя я и стану утверждать и доказывать, что для истины, науки и государства было бы лучше, если бы одно изданное вами Постановление, которое я назову, было отменено, однако это только будет еще более способствовать блеску вашего мягкого и справедливого управления, так как благодаря этому частные люди проникнутся уверенностью, что вам гораздо приятнее открыто выраженное мнение, чем, бывало, другим государственным людям открытая лесть. И люди поймут тогда, какова разница между великодушием трехлетнего Парламента и ревнивым высокомерием прелатов и государственных сановников, недавних узурпаторов власти, так как убедятся, что вы, среди ваших побед и успехов, гораздо милостивее принимаете письменные возражения против вотированного вами Постановления, чем другие правительства, оставившие по себе лишь память постыдного тщеславия роскоши, терпели малейшее выражение недовольства каким-нибудь поспешным их указом.
Если я, Лорды и Общины, до такой степени полагаюсь на вашу доброту и просвещенное благородство, что решаюсь прямо противоречить изданному вами Постановлению, то от упреков в неопытности или дерзости я легко смогу защитить себя, когда все поймут, насколько, по моему мнению, вам более подходит подражать древней и изящной гуманности Греции, чем варварской гордости гуннского и норвежского тщеславия. Именно из тех времен, тонкой мудрости и знаниям которых мы обязаны тем, что мы уже не готы и не ютландцы, я могу указать человека, обратившегося из своего частного жилища с письменным посланием к афинскому Парламенту с целью убедить его изменить существовавшую тогда форму демократического правления[4]. В те дни людям, занимавшимся наукой мудрости и красноречия, оказывалась не только в их собственной стране, но и в других землях такая честь, что города и веси слушали их охотно и с большим уважением, если они публично обращались с каким-либо увещанием к государству. Так, оратор Дион из Прузы — иностранец и частный человек — давал совет родосцам по поводу одного ранее изданного ими закона; я мог бы привести множество и других примеров, но в этом нет надобности.
Однако, если жизнь, посвященная всецело научным занятиям, а также естественные дарования — которые, к счастью, далеко не из худших и при пятидесяти двух градусах северной широты[5] — и не дают мне права считать себя равным кому-либо из обладателей подобных преимуществ, то я хотел бы все же, чтобы меня считали не настолько ниже их, насколько вы превосходите большинство тех, кто выслушивал их советы. Величайшее же доказательство вашего действительного превосходства над ними, Лорды и Общины, верьте, будет налицо, если ваше благоразумие услышит и последует голосу разума — откуда бы он ни исходил, — и вы под влиянием его отмените изданный вами Акт столь же охотно, как любой изданный вашими предшественниками.
