— Мост был поднят, — сказал Франсион, — мне неоткуда было войти.
— А почему бы ей не провести вас в замок днем и не спрятать в каком-либо месте? — заметила Агата.
— Это было бы слишком опасно, — возразил Франсион.
— Видимо, вы ее любите, — продолжала старуха, — и не можете поверить, чтоб за ее поступками скрывалось коварство; по-вашему, все добродетели, укрепившись в ее душе, преграждали туда доступ всем порокам. Но поскольку Валентин не мог там много нахозяйничать, вы, может статься, почитаете ее такой же невинной, как в тот час, когда ее мать родила? Но я хочу избавить вас от такого заблуждения и расскажу вам всю ее жизнь, дабы вы знали, из какого теста она выпечена; к тому же на дворе прескверная погода, и так как нам из-за дождя еще нельзя отсюда уехать, то лучше всего заняться беседой.
При этих ее словах к ней подошел дворянин и сказал, что будет весьма рад послушать ее побасенки, от коих не ждет ничего, кроме удовольствия. Помолчав некоторое время, она объявила, что поведает не только о Лоретиных, но и о своих похождениях, а затем начала так:
— Не скрою от вас, милые мои удальцы, любовных делишек своей молодости, ибо знаю, что у вас не куриные мозги, как у иных прочих, а кроме того, почитаю для себя за славу следовать велениям матери-природы. Словом, скажу вам, что отец мой, не имея по бедности своей средств для моего пропитания, отдал меня пятнадцати лет от роду в услужение к одной парижской мещанке, муж коей был из судейских. Клянусь богом, я отродясь не встречала более мерзкой бабы. Не знаю, поверите ли вы мне, но лучше бы тот, кто взял ее в супруги, прямо женился на виселице или дал приковать себя цепями к галере, чем связаться с ней брачными узами, ибо он не испытал бы таких мучений. С самого утра принималась она за забавы и за пирование с соседками. Если барин поздно возвращался из Шатле [15], то мог жаловаться на голод, сколько душе угодно, она и не принималась готовить ему обед, ибо сама была сыта, а потому думала то же и о других, Более того: если он собирался открыть рот и накричать на нее, то принужден был сейчас же заткнуться из боязни раздражить ее еще пуще, ибо она оглушала его отборной руганью, и надо было обладать терпением Иова, чтоб это выдержать. Даже когда дела мешали ему вернуться вовремя, она говорила, что он пьяница и наверное возвращается с какой-нибудь пирушки. Тогда он брал свой плащ и отправлялся куда-нибудь обедать; но этим он только подливал масла в огонь, ибо она старалась узнать через какую-нибудь соседку, куда он отправился, и затем говорила ей:
— Вот видите! Наш дом ему претит; он не приходит ни есть, ни спать.
После этого она принималась так отчаянно жаловаться, что кто-нибудь из ее родичей обращался к мужу с упреками. Можете себе поэтому представить, с какой суровостью она обращалась со мной. Одному богу известно, сколько раз мне пришлось держать ужин в уме в те дни, когда она угощалась у подружек, и сколько колотушек она мне отвешивала, особливо когда я ей чем-нибудь не потрафляла: при одевании она всегда держала булавку и колола меня в руку в то время, как я меньше всего этого ожидала. Однажды стряпуха отлучилась из дому в самую обеденную пору; а дело было в пятницу, и мне пришлось состряпать яичницу. Но так как я сунула в нее тухлое яйцо, да к тому же туда попала еще и сажа, то барыня схватила яичницу и плюхнула мне ее прямо в рожу. Когда мне случалось неисправно выполнить свою работу и в ту пору приходила к нам какая-нибудь из ее подруг, то только и разговору было, что об этом. «Моя служанка сделала то, да моя служанка сделала это, да она у меня такая, да она у меня сякая; просто — сущая дьяволица; ей только рогов не хватает». «А моя еще хуже, — говорила приятельница, — я расскажу вам про ее штуки». И тут они принимались судачить на все лады: прежде, мол, бочонок вина расходовали в три месяца, а с тех пор как она дала служанке ключ от погреба, его не хватает и на два; она-де подозревает, что та не кладет охулки на руку, когда ходит за вином, и, дабы в этом увериться, приказала вымазать чернилами по краям крышку от кубка, так что та вернулась с полумесяцем на лбу; к тому же, стоило послать ее с каким-нибудь поручением, она пропадала на целый день и никогда не уставала тараторить, особливо же со всякими проходимцами, что за ней волочились. Вот какие милые беседы они вели.
Могу вас, впрочем, уверить, что, встретив служанку, о коей ее госпожа так дурно отзывалась, я тоже умела почесать язычком и понатужить память, чтоб пересказать ей все от доски до доски. Тут мы поверяли друг другу свои несчастья и отливали нашим хозяйкам сторицей за все, что они о нас говорили. Нет большего удовольствия, как позлословить, когда вас обидели, а петому мы и давали себе полную волю.
Я должна вам рассказать, как и почему я ушла от этой барыни. Была она превеликой охотницей до пышных нарядов и не ведала большей радости, как перещеголять своих соседок, а потому, стоило ей увидеть на одной из них модное платье или что-либо другое, как она принималась беситься на то, что и у нее нет такого же. Тут приходилось ей поневоле прибегать к весьма неприятной крайности, а именно бывала она вынуждена всячески приласкаться к мужу, дабы пощипать его кошелек. — Ах, сыночек, ах, милочка, — говорила она, целуя его, — неужели ты потерпишь, чтоб эта потаскушка с нашего угла, которая еще недавно ночевала под мостом, кочевряжилась бы при встрече со мной, словно я ей в подметки не гожусь, а все оттого, что у нее платье лучше моего. Неужели ты допустишь, чтоб я выглядела перед ней отрепышем или чтоб меня при этой барыне принимали за ее горняшку? Разве ты не знаешь, что должность ее мужа менее почетна, чем твоя, и не стоит больше двенадцати тысяч франков, тогда как за твою при честной оценке дадут свыше пятнадцати? У меня почитай с самой моей свадьбы не было ни нового платья, ни свежей юбки. Дай мне денег: я куплю себе обнову.
Вот какие речи держала она в своей нужде перед мужем, и, обещая ему впредь полное повиновение, иногда умасливала его и добивалась, чего хотела.
Однажды ей приспичило купить себе ожерелье из более крупных жемчужин, нежели ее собственные, и она прибегла к обычному своему способу, но барин был в тот день в несговорчивом настроении и отшил ее так, как она того заслуживала. Ласки оказались бесполезными, а посему пустилась она в другую крайность и принялась честить мужа, укоряя его тем, что без женитьбы на ней он непременно докатился бы до богадельни и что ее приданое подняло его из грязи, а он-де отказывает своей жене в каких-то жалких грошах, необходимых ей до зарезу. Заодно уже припомнила она ему мужицкое его происхождение и как он в молодости таскал корзины во время сбора винограда. В отместку муж возразил, что крестьяне — люди простые и незлобивые, а потому много чище таких мошенников-купцов, как ее отец. Затем он выложил ей все плутни и ростовщические проделки покойного ее родителя, от чего она еще пуще взбеленилась.
— Как, негодяй! — вскричала она, подбоченясь, — ты осмеливаешься поносить того, кто облагодетельствовал тебя своими трудами? Клянусь святой Варварой, такое приказное жулье, как ты, гроша медного не стоит по сравнению с купцом. Ты похваляешься, что большая часть твоего добра нажита твоим ремеслом; врешь, подлец и расподлец! Все это от моего отца, упокой господь его душу. Увы, — добавила она, плача, — он совершил великую ошибку, выдав меня за такого жида, как ты.
После этого попрекнула она мужа ничтожным его имуществом, добытым к тому же путем обмана истцов и ответчиков, и высловила ему открыто все его грехи, так что, пожелай он в тот час отправиться к исповеди, то, прислушиваясь к ее речам, знал бы от альфы до омеги все, в чем ему надлежало покаяться перед священником. Это было немалое удобство, ибо ему стоило только поколотить ее накануне больших праздников, чтоб вспомнить все свои прегрешения и не нуждаться в зерцале исповеди.
Некий крестьянин, будучи о ту пору в конторе вместе с писцом, услыхал среди прочих разговоров, как моя хозяйка шпыняла своего мужа за то, что он взял с сего поселянина шесть ефимков за составление какой-то бумаги, которая не стоила и одного. Блюдя свой интерес, рассерженный клиент вошел в ту горницу, где происходила ссора, и воскликнул:
— Господин стряпчий, верните мне те пять ефимков, на которые вы меня обсчитали; вот, ваша жена это подтверждает.
Мой хозяин, которому было не до того, вовсе ему не ответил. Тогда крестьянин принялся орать еще пуще, а моя госпожа прекратила тем временем свои крики, коими она себе чуть горло не надсадила, и, предоставив мужу улаживать сию новую распрю, вышла из дому в таком исступлении, что глаза ее вогнали бы в ужас всякого, кто бы к ней пригляделся. Я обычно сопровождала ее, как тень, по всему городу, а потому и на сей раз не преминула за ней последовать и вошла к ее родственнику, где она принялась трубить про злобу и скупость своего мужа и под конец объявила, что хочет с ним развестись. Сей родственник, знавший все судебные ябеды, затеял тяжбу.
