Словом, я постаралась поторопить это дело и объявила барину, что узнала о его намерении вступить в брак, а посему не могу долее у него оставаться.
После нескольких притворных возражений он согласился отпустить меня и, полагаю, был весьма рад, что я первая завела о том речь. И вот как-то вечером я выкопала свои деньги, а на следующее утро покинула дом. Присоединив к ним то, что дал мне барин, я почитала себя превеликой богачкой и избрала своим пристанищем в Париже добрую куму Перету, которая отнеслась ко мне весьма человеколюбиво. Узнав про мои деньги, посоветовала она мне нажить еще и велела обзавестись господским платьем, в коем я, по ее словам, походила на лесную нимфочку. Бог свидетель, сколь было мне приятно видеть себя грациозной и нарядной и беспрестанно окруженной людьми, строившими мне куры. Однако же их подношения были недостаточно велики, чтоб покрыть наши крупные расходы по столу и найму дома, тем более, что Перета, следуя моему примеру, захотела перед смертью пожить по-барски. Таким образом, средства мои приходили к концу, и я перебивалась только своей изворотливостью. Двор удалился из-за каких-то волнений, а в его отсутствие жалкое наше ремесло было недостаточно доходным, чтоб содержать нас в роскоши.
В некий вечер, когда Перета жаловалась мне на тяжелые времена, услыхали мы шум на улице. Любопытство побудило ее стать в дверях, чтоб разведать о случившемся. Тут, к великому ее удивлению, какой-то убегавший мужчина молча сунул ей в руки плащ, подбитый плюшем. Полагаю, что он ее знал, ибо Перета пользовалась достаточной известностью в городе, а также во всех академиях любви, где была светочем мудрости, просвещавшим женщин ее ремесла.
Вверенное Перете имущество очень ее обрадовало: мы ночью распороли его, боясь, как бы кто-нибудь не опознал этой вещи в ветошном ряду, куда мы собирались ее отнести. С помощью денег, вырученных от сей продажи, мы надеялись удовлетворить самые насущные наши нужды. Но на другой день, беседуя с одним добрым человеком, нередко меня навещавшим, мы вдруг услыхали стук в наружную дверь. Служанка отперла трем рослым солдатам, пожелавшим переговорить с хозяйкой. Перета сошла вниз, дабы узнать, зачем они пришли. Не успели те взглянуть на нее, как один из них подошел поближе и сказал:
— Не откажите, сударыня, вернуть мне плащ, который я передал вам вчера, проходя мимо вашего дома.
Перета отреклась от получения плаща и заявила солдату, что не знает его и никогда ничего не брала от него на хранение. Тут они подняли неистовый шум, заставивший меня сойти вниз, чтоб осведомиться об его причине; но, очутившись в сенях, я узнала Марсо в одном из трех лиц, требовавших возвращения плаща: в большом смущении вернулась я наверх, дабы там от него спрятаться, а в это время ссора так разгорелась, что уведомленный о ней квартальный комиссар явился за получением своей доли пирога. Послушайте только: просто чудо, каким справедливым человеком оказался сей блюститель правосудия. Те трое, что препирались с Перетой, были ворами; он знал их за таковых, но тем не менее объявил, что похищенный этими жуликами плащ принадлежит им, словно они добыли его в честном бою, а Перете присудил его вернуть. Зная, какой властью пользуется это лицо и сколь важно для нее заслужить его расположение, перестала она артачиться и, сознавшись в получении плаща, сказала, что не хочет ссоры и готова исполнить все требования. К этому она добавила, что успела продать плащ, и позвала солдат, коим он принадлежал, а также господина комиссара откушать у нее на вырученные за него деньги.
И вот, не успела она вымолвить первых пригласительных учтивостей, как солдаты готовы покончить дело добром, а она, прежде чем подняться наверх, посылает служанку в надлежащее место, дабы во мгновение ока раздобыть угощение. Увидав Марсо, я переменилась в лице больше раз, нежели хамелеон за всю свою жизнь; к тому же, на мое несчастье, наш первый посетитель ушел, так что мне пришлось вступить в разговор с оставшимися гостями.
Марсо разглядывал и слушал меня с несказанным удивлением, ибо ему казалось, что я та самая Агата, с коей он в прошлом поддерживал столь близкие отношения, однако же мой наряд сбивал его с толку. За столом было выпито немало, и так как всех нас связывало общее дело, то мы поклялись друг Другу в вечной дружбе и в благожелательном сотрудничестве. Наши гости отправились спать восвояси, а на следующий день Марсо вернулся с пятью сотоварищами, более пристойными, нежели те, которых я видела накануне, и, отведя меня в сторону, заявил, что мне не к чему таиться, Ибо он меня узнал. Притворившись, будто вовсе и не думала от него скрываться, я попросила извинить меня, если накануне не оказала ему должного приема, ибо сочла это неуместным в присутствии посторонних лиц. Тогда он спросил, куда я девала деньги нашего барина, а я уверила его, будто господин де ла Фонтен отобрал таковые, найдя их в моем сундуке, а затем выгнал меня из дому. По поводу же положения, в коем застал меня Марсо, я сказала, чтоб он им не обольщался, поскольку ему нетрудно себе представить, как я в нем очутилась и какими средствами его поддерживаю.
И вот в одно мгновение наша дружба снова оказалась в полном разгаре, и настала его очередь поведать, какой образ жизни он себе избрал: он сообщил, что, наскучив служить у господ, нашел одного доброго земляка, — оказавшегося в числе приведенных им гостей, — каковой земляк уговорил его искать вместе с ним равно днем, как и ночью счастливых случаев и похищать то, что под руку попадется; по его словам, молодцов, живущих означенным рукомеслом, было в Париже хоть пруд пруди, и распознавали они друг друга по разным условным приметам, как-то: красные плащи, отложные воротники, шляпы с загнутым краем и с «перьями», отчего сих красавцев так и прозывали «пернатыми»; днем упражнение их заключалось в шатании по улицам и затевании всяких ссор по-пустому, дабы, пользуясь сумятицей, срывать плащи, а ночью они прибегали к разным другим способам для воровского своего дела; некоторые же из них промышляли игрой, заманивая прохожих и облапошивая их дочиста с помощью всяких обманных хитростей, причем все они отлично снюхались с чинами правосудия и никогда не несли никакого наказания, кроме тех случаев, когда их кошелек бывал не так туго набит, как у противной стороны. Словом, он посвятил меня в наисекретнейшие дела своей шайки. Я спросила его, не боятся ли его приятели смертной казни. На это он ответствовал, что, насколько ему ведомо, они о ней вовсе не думают, что зачастую сами ходят смотреть, как вешают их сотоварищей, и помышляют только об изыскании средств для наиприятнейшего времяпровождения, а если и случается им лишиться жизни, то тем самым избавляются они от всяких трудов и забот, с коими им впоследствии пришлось бы спознаться в борьбе с нуждой. Мне хотелось еще знать, из какого сорта людей состоит их банда.
— По большей части, — отвечал он, — это всякого рода челядинцы, не желающие больше служить, а сверх того есть среди нас и немало сыновей городских ремесленников, которым надоело низкое отцовское звание и которые носят шпагу, полагая, что это прибавляет им весу: порастрясши свое добро и не надеясь больше на родительское вспоможение, они присоединились к нашей братии. Скажу вам еще, и вы мне с трудом поверите, но есть знатнейшие вельможи, чьих имен я не хочу назвать, которые находят удовольствие в наших обычаях и нередко составляют нам по ночам компанию; они не удостаивают задирать подлый народ, вроде нас, но останавливают важных господ и особливо тех, что с виду посмелее, дабы помериться с нами храбростью. Тем не менее они тоже не гнушаются похищать плащи и вменяют себе во славу то, что отняли эту добычу острием шпаги. Оттого величают их «шелкопрядами», а нас только — «шерстомоями».
Когда Марсо рассказал мне все это, я подивилась на грубые нравы и низость этих вельмож, недостойных ранга, занимаемого ими при дворе, и почитающих свой порок за отменную добродетель. «Пернатые» и мазурики показались мне не столь заслуживающими хуления, ибо они только старались избавиться от нужды и не были ни так безрассудны, ни так тщеславны, чтобы похваляться гнусной победой, одержанной над лицами, на коих нападали врасплох.
Сведя это знакомство, Перста стала помогать ворам в сокрытии многих краденых вещей, за что получала свою долю, уходившую на наше содержание. Комиссар смотрел сквозь пальцы на всю эту возню, хотя соседи не переставали настаивать на том, чтоб он нас выселил; однако же имел он от сего дела такую поживу, которая порядком поддерживала его домашнее хозяйство.
В то время совершили мы немало проделок с разными людьми, оплачивавшими против воли наши непомерные расходы. Я расскажу вам только про одну из них, задуманную тем же Марсо, который, набив руку, стал чуть ли не самым ловким мазуриком среди Красноливрейных и Сероливрейных [16], ибо так назывались эти шайки. Он продолжал наслаждаться моими прелестями всякий раз, когда ему приходила охота, и не ревновал, когда и другие зарились на то же добро, лишь бы выпадал ему от того какой-либо прибыток, и не было в этих делах других сводников, кроме него. Повсюду разыскивал он для меня клиентов, но отнюдь не простого звания: на таких он и смотреть не хотел, а метил только в первостатейных, вроде того, о котором я вам сейчас поведаю. Один молодой аглицкий дворянин, проживавший вместе с ним в Сен-Жерменском предместье, сказал как-то, что ему не приходилось встречать во Франции таких же пригожих женщин, как у себя на родине. Марсо отвечал, что в Париже их не выставляют напоказ, а прячут от посторонних взоров наподобие кладов; после чего англичанин спросил, не знаком ли он с какой-нибудь такой особой.
