— Вы правы, — сказал Франсион, — по-видимому, наш чудак хотел поступить так же или, может статься, подсунул мне деньги, похищенные у другого, дабы я поберег их некоторое время; но так или иначе, а вот дублоны, которые никогда не были моими. Если не истратить срочно этих денег, то они не принесут мне пользы, ибо нажиты, вероятно, нечестным путем; надо найти им какое-нибудь применение.
Не успел он это договорить, как к нему подошли четверо человек, и один из них сказал, что необходимо выяснить, откуда у него эти деньги, и что как по этой причине, так и по разным другим ему приказано взять Франсиона под стражу. Франсион заявил, что не совершил никакого проступка, который заслуживал бы подобного обращения, а Ремон вздумал оказать сопротивление с помощью своих лакеев; но тут подоспело еще полдюжины сбиров, исполняющих в Риме должность стражников, и этого было достаточно, чтоб захватить Франсиона. К тому же на улице толпилось много горожан, готовых оказать помощь правосудию, да и вообще надлежало соблюдать в этом мирном городе особливую осторожность, ибо там строжайше карают за оскорбление, нанесенное сбиру, судебному приставу или другому мелкому чину. Ремон сделал все, что мог, не прибегая к явному насилию, и был бы рад, если б его увели вместе с другом, дабы с ним не расставаться; но никто не думал его забирать, и он рассудил, что, оставаясь на свободе, скорее сможет помочь Франсиону в нужде и выручить его из беды, которую ему уготовили. Он не знал, задержали ли его по проискам Наис или Эмилии, и не мог поверить, чтоб у них были основания поступить с ним таким образом. Тем временем Франсион находился в руках сбиров, которые для начала отобрали у него все деньги. Он попросил их не водить его с позором и не держать, на что они с трудом согласились, ибо хотя и окружали его со всех сторон, однако все же опасались побега. Они находились довольно далеко от тюрьмы и, боясь, как бы он не удрал, или как бы не подоспела к нему помощь на этом длинном пути, или не произошло какой-либо другой помехи, заставили его войти в дом к одному судейскому, коему были подчинены. Выложив тотчас же деньги Франсиона на стол, они принялись их рассматривать и заявили, что монеты, несомненно, фальшивые и что это те самые, в подделке коих его обвиняли. Судья, приглядевшись к ним внимательно, также признал их подозрительными, но счел это недостаточным и рассудил послать за золотарем, дабы он осмотрел их и проверил. Золотаря привели незамедлительно, и он заявил, что никакой проверки не требуется и что моне9ы явно ничего не стоят. Тем не менее для соблюдения формальностей его заставили прибегнуть к своему искусству, и он даже разрезал пополам один из дублонов, Который оказался лишь слегка покрыт сверху золотом, а внутри состоял из меди и какого-то алхимического металла. Франсион страшно обрадовался, узнав, что ему вменяют в вину всего-навсего такое преступление, к коему он вовсе не был причастен, ибо опасался, как бы не задержали его по проискам Эмилии за обещание ва ней жениться и за незаконное сожительство, и хотя дело и не зашло так далеко, как могло, однако же сия девица, может статься, сумела убедить в этом судей и настолько их разжалобить, что они приказали взять его под стражу. Но об этом с ним вовсе не говорили, а относительно фальшивых монет, найденных при нем, он заявил, что незачем так много рассуждать и проверять и что ему самому достаточно на них взглянуть, чтоб убедиться в их негодности, но что они ему не принадлежат и он не знает, как они очутились в его кармане, если только не подсунул их ему один негодяй, тершийся подле него с полчаса тому назад в церкви.
— Вот так оправдание! — заявили сбиры. — Слыханное ли это дело, чтоб кто-либо совал таким образом деньги в чужой карман?
— Однако это правда, — отвечал Франсион, — вы видите, что не все мои монеты поддельные, а есть среди них и полноценные.
— Это обычная уловка, — возразил один из сбиров, — настоящие деньги помогают сбывать фальшивые: да и те вы получили в обмен на дрянные от какого-нибудь купца, которого надули.
Тогда выступил какой-то молодец, исполнявший роль доносчика, и сказал судье:
— Надобно вам знать, что этот человек, подделавший множество монет, раздает их своим подручным для сбыта, а те постоянно покупают что-либо в городе, лишь бы получить сдачу. Мне даже передавали, что он вступил в сообщество с несколькими ростовщиками и менялами, дабы быстрее сбывать эти воровские деньги.
Тогда взял слово Франсион и заявил, что этот человек негодяй и обманщик и не сможет доказать того, о чем говорит, но тот обещал подтвердить в надлежащем месте правдивость своих обвинений.
— Он давно уже надувает народ, — продолжал доносчик. — Я расскажу вам одну из его плутней, которая превосходит все на свете. Несколько времени тому назад жительствовал он в Генуе, где изображал из себя одновременно дворянина и купца, занимаясь вдобавок и другими ремеслами. Он притворился, будто получил много денег от своих должников, и послал более чем к двадцати торговцам по очереди одолжить юстирные весы, а затем немного подпилил у всех гирьки для пистолей и пригнал к этому весу собственные полноценные монеты в изрядном количестве, обрезав их ровно настолько, насколько нужно было. Весы же он вернул, а потому никто не обратил на это внимания. По прошествии некоторого времени он накупил у тех же купцов множество товару и заплатил за него своими неполновесными пистолями, каковые, будучи взвешены, показали полное соответствие с гирями, так что все остались довольны. Его беспрепятственно выпустили из города, и он отправился перепродавать свои ткани в другое место, нажив на этом все соскобленное золото, каковое отлично использовал, ибо частью переплавил его в слитки, а частью смешал с низкопробным и наделал монеты что владеет тем же секретом? Но пусть поступает, как ему угодно: ничего хорошего из этого не воспоследует, ибо и Брагадина [242] казнили в Германии как колдуна и обманщика, а равнять себя с ним — это все одно что выпрашивать для себя ту же кару. Как бы то ни было, но жительствующие в нашем городе французы не могут свидетельствовать о его порядочности, поскольку большинство из них движимо корыстью и явно пользуется его щедротами. Следует обратить сугубое внимание на многое из того, что я сказал, ибо для того, чтоб одалживать и раздавать деньги стольким людям и входить в такие расходы, как он, подобающие разве только королям, необходимо заниматься каким-нибудь очень гнусным ремеслом, которое позволяло бы находить для этого нужные средства. Обращаю также ваше внимание на плутни, от коих страдают то те, то другие лица, а также на тяжелый ущерб, который он наносит Италии, пуская в обращение такое множество неполновесной или фальшивой монеты. Можно было бы найти кого-нибудь из его соплеменников, недавно прибывшего и еще не опутанного его щедротами, который бы откровенно оказал нам, слыхал ли он когда-либо о нем во Франции и не имеем ли мы дело с человеком самого низкого происхождения, не могущим жить с такой пышностью; тогда мы убедимся, что легко быть таким же щедрым, как он, раскошеливаясь на гнилой товар. Кроме того, надо также схватить кого-нибудь из его людей и подвергнуть пытке, дабы выудить из него сведения о темных делишках этого барина.
Тут судья, слушавший все эти показания, велел ему замолчать и, отведя его в сторону, сказал, что не полагается разглашать так открыто Приемы правосудия. Он хорошо поступил, заставив его умолкнуть, ибо доноситель извергал целые потоки слов и говорил все, что знал и чего не знал; тем не менее не удалось его удержать от того, чтоб он не возвел на Франсиона еще много поклепов, весьма далеких от истины, ибо приписывал ему все, что когда-либо слыхал о шарлатанах И обманщиках, подвизавшихся в Италии. Франсион, видевший, что эти обвинения противоречат всякой вероятности и что доносчик говорит с притворным пылом, заставлявшим его делать уморительнейшие жесты и гримасы, чуть было не рассмеялся, несмотря на постигшее его несчастье. Присутствовавший при этом судья был не из главных в городе, а потому с ним не очень считались. Все же он во второй раз заставил доносчика замолчать, а так как наступил обеденный час, то он объявил, что дело будет разбираться в более подходящее время, и отпустил всю компанию, взяв под стражу Франсиона, которого решил оставить в своем доме в ожидании дальнейшего хода процесса. Он сказал доносчику, чтоб тот подал жалобу по надлежащей форме и не пускался, как прежде, на разные увертки, ссылаясь на многие обстоятельства, каковые ему трудно будет доказать, а лучше бы поддерживал одно какое-нибудь, но зато веское обвинение. После этого он распорядился отвести пленнику горницу, а также принести ему еды.
Что же касается Франсиона, то он весьма удивлялся случившейся с ним невзгоде: иногда ему казалось, что его принимали за другого, проделавшего все помянутые плутни, ибо, может статься, носил он то же имя или походил на него лицом; но фальшивые монеты, очутившиеся в его кармане, заставляли его думать, что тут не было никакой ошибки, а что, напротив, имелось намерение обманно его оклеветать и погубить. Во всяком случае, он полагался на свою невиновность, каковая должна была явно обнаружиться, как только зрело обсудят его дело, а кроме того, питал он твердую надежду на помощь всех проживавших в Риме французов, каковые весьма любили его и ценили.
