— Не следует, царь, ромейским и персидским царям ни расходиться во мнениях, ни вступать друг с другом в какие–либо противоречия, а надо стараться поддерживать дружбу и согласие; это весьма приятно было всем людям и прежде и теперь, способствует жизненному благополучию, благоразумию и укреплению существующей власти. Поэтому следует поддерживать полное взаимное согласие. Ведь мы знаем, что сильная государственная власть менее всего становилась когда–либо предметом спора. Ведь бесчестно поднимать друг на друга оружие, причинять вопреки справедливости вред и губить подданных, когда есть возможность, пользуясь мудрым благоразумием, поддерживать добрые и дружественные взаимоотношения. Что тогда происходит? Если вы станете соблюдать взаимное согласие и мир, то каждый из вас и остальных людей будет счастлив, и в течение всей своей жизни вы окажетесь такими людьми, которым будут удивляться и подражать, а забота превратится для вас в тихий, приятный труд. Если же, напротив, вы пренебрежете этим, предпочтете растоптать величайшее благо — мир, будьте уверены, — это не принесет вам никакой пользы; затевая вражду и ссору друг с другом, вы чаще всего становитесь виновниками войн, ненавистных и вероломных; вы взваливаете на себя, что вполне естественно, нелегкие, величайшие тяготы; увлекаясь, губите много жизней, тратите множество средств, одним словом, конец войны приходит к вам с великой бедою. Вы и сейчас можете это видеть: с тех пор, как я вторгся в ромейскую землю, она испытывает ужаснейшие страдания. Вот откуда свалились на граждан несчастья и тяготы.
Сказав это, Саит сам поклялся приложить все усилия к примирению держав ромеев и персов, выполнить все обещания и дать залог верности, поклявшись в том, что Хосрой все это одобрит.
— Итак, если вы мне верите, — сказал Саит, — тотчас отправьте к Хосрою вместе со мной послов для переговоров об этом. Я не сомневаюсь, что царь присоединится к моему мнению; заключайте же с нами союз и впредь соблюдайте прочный и истинный мир!
Царь Ираклий, обрадованный и плененный дружелюбными, обольстительными словами, поверил в них и обещал все выполнить с большой готовностью и великим тщанием. И те, с кем он посоветовался по этому поводу, вполне согласились и одобрили, — и патриарх, и должностные лица. С большой поспешностью назначаются послы — Олимпий, занимавший должность эпарха претории [63], Леонтий, префект города, Анастасий, эконом великого храма, который называется божественной Мудростью [64]. Саит принял послов и, отведя войска назад из Калхедона, направился в Персию. Пока он шел по ромейской земле, обращался с послами почтительно и заботился о них; но вступив в Персию, заключил их в железные оковы и доставил как пленников Хосрою. Едва Хосрой узнал, что Саит виделся с царем Ираклием и оказал ему почести, но не привел его к нему в качестве пленника (ведь Хосрой грезил об этом во сне и наяву), страшно разгневался на Саита и, в конце концов, содрав с него кожу, жестоко расправился с ним насильственной смертью. А ромейских послов поместил каждого отдельно в самые крепкие темницы и причинил им много зла.
Это немало опечалило царя Ираклия и привело в замешательство. В то же время в государстве начался страшный голод, так как Египет не поставлял больше зерна, вследствие чего и царские запасы значительно оскудели. Тогда же заразная болезнь, поразившая город, унесла жизни многих его жителей. От всего этого глубокая печаль и отчаяние охватили императора. Он решил даже удалиться в Ливию и отправил туда заблаговременно очень много имущества, золота, серебра и драгоценных камней. Немалая часть их, поднятая огромным гребнем волны, погибла, скрывшись в морской пучине. Узнав об этом, граждане пытались, насколько это было в их силах, воспрепятствовать решению царя. И вот патриарх, призвав царя в храм, взял с него там клятву не покидать царственного города. Уступив им, царь стал сетовать на случившееся несчастье, но все же, хотя и неохотно, прислушивался к их советам.
Через некоторое время вождь гуннского племени со своими телохранителями и архонтами прибыл в Византий с просьбой к царю обратить их в христианство. Царь радостно встретил его, и ромейские архонты принимали от святой купели гуннских вождей, а их жены — гуннских жен. Царь одарил всех, принявших крещение, царскими дарами и званиями. Вождя их он удостоил сана патрикия и отпустил с добрыми напутствиями в гуннскую страну [65].
… В это время в Сирии происходит сильное землетрясение, вызвавшее большие разрушения; земля поглотила в огромные пропасти некоторые города, расположенные в Сирии. Другие города пострадали немного: они закачались и с высоких мест опустились вниз на лежавшие под ними равнины, вместе со своими стенами и зданиями, которые даже не были повреждены. Переместились они со своих мест на шесть или немного более межевых знаков. А некоторые рассказывали, что видели, как в соседней с Сирией Месопотамии земля разверзлась на два межевых знака вглубь и из расселины была выброшена другая земля, очень белая, словно песок. Рассказывали еще, что самка мула человеческим голосом предрекала арабам гибель. С тех пор прошло ведь немного времени, и какое–то племя, пришедшее из далекой пустыни, без всякого сражения захватило огромное множество арабов.
После этого Константин венчает сына Льва на царство и тотчас отправляется в поход против сарацин. Подойдя к Мелитене [66], он овладевает этим городом, осадив его, и увозит оттуда много пленников и военной добычи.
В это время умирает августа Мария, супруга Константина. Случившееся вскоре после этого достойно запоминания, и умолчать об этом было бы несправедливо. Ведь на небе в это время появилось страшное, совершенно необыкновенное зрелище, которое началось с наступлением сумерек и продолжалось всю ночь. Ужас и удивление охватывали всех, кто видел это зрелище: им казалось, что все звезды срывались со своих мест и падали на землю. Достигая земли, они беззвучно рассыпались, ни разу не причинив ни малейшего вреда. Многие утверждают, что это удивительное зрелище наблюдалось во всей вселенной.
По истечении некоторого времени после этого звездного видения умер патриарх Византия Анастасий. Константин же, решив однажды нанести оскорбление церкви и начав уже сражение с благочестием, словно подгоняемый вражеской силой, собрал собор епископов в составе 338 членов [67]. Возглавил его Феодосий, архиепископ города Эфеса. Собор провозгласил архиереем города некоего Константина, из монахов, бывшего епископом города Силлея [68]. Был принят символ веры, под которым подписались все, кто придерживался нечестивого вредного образа мыслей и стоял за уничтожение святых икон; и, словно несмышленые, они предали иконы на площади анафеме. Вместе с тем анафеме были преданы и Герман, архиерей константинопольский, и Георгий, прибывший с острова Кипр, и Иоанн из сирийского города Дамаска, по прозвищу Мансур.
Покончив с этим, Константин принялся за строительство городов во Фракии, в которых он поселил сирийцев и армян, переселив их из городов Мелитены и Феодосиополя [69]; при этом он щедро одарил их всем необходимым. А болгары, увидев строящиеся города, запросили у царя дань. Не получив дани, они двинулись в поход на Фракию, напали на нее и очень скоро достигли стены, которая называется Длинной. Но против них вышел император и, завязав сражение, обратил их в бегство, преследовал, сколько было сил, и убил большую часть болгар. Вскоре после этого император двинулся против них в поход по морю и суше. Те, что плыли на кораблях, — число их достигало пятисот — переплыли через Евксин, достигли реки Истра, пожгли болгарские селения и взяли немало пленников.
А император, сам участвуя в битве против болгар близ так называемых Маркелл (это крепость, расположенная совсем неподалеку от Болгарии), обратил их в бегство и многих убил. Тогда они, потерпев поражение, направили к императору послов для переговоров о мире, послав в качестве заложников своих родных сыновей.
Теперь следует рассказать еще вот о чем. С наступлением поздней осени начался сильный, пронизывающий холод, так что вода замерзла и являла собой какое–то странное, необычное для глаз зрелище; в такое состояние пришли не только пресные, но, что особенно невероятно, соленые воды; сильно замерзли они во многих местах вселенной, но особенно в отдаленных, северных. Евксинское море до такой степени было сковано льдом, что поверхность его оказалась замерзшей на сто миль (знаков); также и многие большие реки, текущие с севера, по большей части окаменели от сильного мороза и еще побережье у городов Месамврии и Мидии [70]; толщина льда доходила до тридцати локтей; к тому же повалил неописуемый снег; высота его покрова кое–где достигала двадцати локтей. Море как бы срослось с материком, так что нелегко было даже различить, где граница того и другого.
