До этого времени, несмотря на понесенный ущерб, Хоукинс старательно избегал всяких попыток восстановить свое право мерами судебными, так как справедливо считал, что закон приспособлен скорее к тому, чтобы служить оружием тирании в руках богачей, нежели щитом, ограждающим более бедную часть общества от их несправедливых притязаний. Однако нанесенная ему на этот раз обида была так жестока, что казалось невозможным, чтобы даже самое высокое положение могло защитить виновного от строгости закона. Впоследствии он получил основание хвалить себя за свою прежнюю бездеятельность в этом отношении и сожалеть о том, что нашелся повод достаточно веский, чтобы побудить его вступить на другой путь.
Это и было той крайностью, до которой мистер Тиррел хотел довести свою жертву, и он едва поверил своей удаче, когда ему сообщили, что Хоукинс затеял тяжбу. Его восторгам по этому поводу не было границ, потому что он понимал, что теперь разорение его прежнего любимца неминуемо. Он посоветовался со своим стряпчим и, ссылаясь на доводы, какие только можно было изобрести, настоял на том, чтобы тот использовал в этом деле весь запас своих уловок. Меньше всего его интересовало немедленное опровержение выставленного против него обвинения; задача заключалась в том, чтобы допросами под присягой, заявлениями, жалобами, отсрочками, оспариванием и апелляциями затягивать дело от сессии суда до сессии и переносить его из одного суда в другой. Было бы позорно для просвещенного государства, рассуждал мистер Тиррел, если бы джентльмен, подвергнувшийся дерзкому нападению на его права со стороны какого-то проходимца, не мог бы свести все дело к вопросу о том, у кого толще кошелек, и отпустить своего противника только тогда, когда тот будет доведен до нищеты.
Впрочем, мистер Тиррел отнюдь не был настолько поглощен этим судебным процессом, чтобы пренебрегать другими способами наносить вред своему арендатору. Среди разных мер, приходивших ему в голову, была одна, которая не была отвергнута, хотя и клонилась скорее к терзанию жертвы, нежели к причинению ей непоправимого ущерба. Она исходила из особенностей местоположения дома Хоукинса, его амбаров, гумен и надворных строений. Они находились в конце узкой полосы, соединявшей их с остальной частью имения, и были окружены с трех сторон полями, которые были в распоряжении другого арендатора мистера Тиррела, всячески старавшегося угодить прихотям своего лендлорда. Дорога в город, где бывали базары, проходила по другую сторону самого большого из этих полей и была видна из дома со стороны его фасада. До сих пор это обстоятельство не причиняло никаких неудобств, так как имелась широкая дорожка, которая перерезывала поле и вела прямо от дома Хоукинса к большой дороге. Эта дорожка, или частная дорога, теперь, по соглашению мистера Тиррела с его услужливым арендатором, была закрыта, так что Хоукинс оказался в своем собственном владении как бы в плену и был вынужден делать около лишней мили, когда ему нужно было поехать на рынок.
Молодой Хоукинс, юноша, который был первой причиной ссоры между его отцом и сквайром, был такой же мужественный, как и его отец, и пылал безудержным негодованием против следовавших одно за другим деспотических действий, свидетелем которых он был. Его возмущение усиливалось еще тем, что все страдания, выпавшие на долю его отца, проистекали из привязанности последнего к нему; в то же время он не мог устранить повод ссоры, потому что если бы он это сделал, то вышло бы так, что он нанес отцу удар за его родительскую любовь. На этот раз, ни с кем не посоветовавшись и побуждаемый только своим гневом и чувством обиды, он поздно ночью вышел из дома, убрал все заграждения, которые были устроены на старой дорожке, сбил повешенные замки и распахнул ворота.
Пока он все это проделывал, за ним следили, и на следующий день был дан приказ об его аресте. Его, как полагается, отвели к судье, и тот постановил отправить его в тюрьму графства с тем, чтобы в ближайшую сессию он предстал перед судом по обвинению в уголовном преступлении. Мистер Тиррел твердо решил поддерживать обвинение с величайшей строгостью, и его стряпчий, наведя с этой целью соответствующие справки, намеревался подвести дело под статью закона Георга I, обычно называемого «Черным актом»[21], гласящую, что «всякий, вооруженный мечом или другим вредоносным оружием и зачернивший себе лицо либо иным способом изменивший свою наружность, появившийся в каком-либо заповедном месте, где содержались или будут содержаться зайцы либо кролики, и надлежащим образом в этом уличенный, карается смертью, как при уголовном преступлении, и право духовенства судить собственным судом на эти дела не распространяется». Молодой Хоукинс, по-видимому, опустил на лицо капюшон своего широкого плаща, как только заметил, что за ним следят, и, кроме того, взял с собой гаечный ключ для того, чтобы отбивать замки. А стряпчий взялся доказать при помощи достаточного количества свидетелей, что поле, о котором шла речь, было заповедником, где постоянно откармливались зайцы. Мистер Тиррел ухватился за эти измышления с неизъяснимой радостью. Нарисовав перед судьей картину упорства и дерзости Хоукинсов, он убедил его на основании этого нелепого обвинения отдать приказ об аресте юноши. И отцу отнюдь нельзя было с уверенностью рассчитывать на то, что под тем же непреодолимым влиянием упомянутая статья о наказании не будет действительно применена со всей строгостью.
Это было смертельным ударом для несчастного Хоукинса; не имея недостатка в мужестве, он все другие преследования выдерживал стойко. Он был осведомлен о предпочтении, которое в такого рода спорах наши законы и обычаи оказывают богатому по сравнению с бедными. Однако, раз втянутый в такое дело, он из упорства не хотел отступать и позволял себе не столько ожидать благоприятного исхода, сколько надеяться на него. Но последнее событие задело то, что было ему дороже всего. Было время, когда он опасался, как бы его сына не развратило и не унизило положение слуги, а теперь этот сын проходит курс тюремной науки!
С этой минуты его сердце умерло. Раньше он надеялся, что при помощи упорного труда ему удастся спасти жалкие остатки его маленькой собственности от низкой злобы лендлорда. Но теперь у него исчезло мужество, необходимое для тех усилий, которых больше чем когда-либо требовало его положение. Мистер Тиррел продолжал свои козни, не давая ему передышки. Дела Хоукинса с каждым днем принимали все более безнадежный оборот, и сквайр, выжидавший удобного случая, воспользовался первой же возможностью, чтобы захватить остатки его имущества, наложив на них арест за невзнос платы.
Дела были именно в таком положении, когда мистер Фокленд и мистер Тиррел случайно встретились на частной дороге, недалеко от местожительства последнего. Оба они ехали верхом; мистер Фокленд направлялся к дому несчастного арендатора, который, по-видимому, был на краю гибели вследствие злобы своего лендлорда. Он только что узнал историю этих гонений. В довершение бедствий Хоукинса случилось так, что мистер Фокленд, вмешательство которого могло бы спасти его, долгое время находился в отсутствии. Он провел три месяца в Лондоне, а оттуда ездил в свои поместья в другой части острова. Гордый и самоуверенный характер бедняги Хоукинса всегда побуждал его рассчитывать как можно дольше только на собственные силы. В начале распри он избегал обращаться к мистеру Фокленду и вообще делиться своей бедой с другими и оплакивать свою тяжелую судьбу. А когда он дошел до крайности и охотно отказался бы от своего упорства, это было уже не в его власти. Наконец, после довольно продолжительного отсутствия, мистер Фокленд неожиданно вернулся. Услыхав среди первых деревенских новостей о беде этого несчастного поселянина, он решил на следующее же утро съездить к нему и обрадовать его обещанием помощи, которую он был в силах ему оказать.
При виде Тиррела, столь неожиданно ему встретившегося, Фокленд покраснел от негодования. Первым его чувством, как он говорил впоследствии, было желание уклониться от встречи. Но, убедившись, что они неизбежно должны поравняться, он понял, что было бы недостатком смелости скрывать от мистера Тиррела чувства, которые он испытывал.
– Мистер Тиррел, – сказал он немного резко, – мне очень неприятны некоторые новости, которые я только что услыхал.
– Позвольте, сэр, какое мне дело до ваших неприятностей?
– Очень большое, сэр. Они вызваны несчастьями вашего бедного арендатора Хоукинса. Если ваш управляющий действовал без вашего ведома, мне кажется, вам не худо бы узнать, что он сделал. А если он действовал по вашему приказанию, я был бы рад уговорить вас взглянуть на это дело другими глазами.
– Мистер Фокленд, не худо было бы также, если бы вы занимались своими делами и предоставили мне заниматься моими. Я не нуждаюсь в наставнике и не желаю иметь его.
