А в старости о господе забыл.
Когда б его всевышний не щадил
Из-за отца покойного, то, право,
Давно б он учинил над ним расправу.
Наветы все его на женщин – ложь!
Я утверждаю, что цена им грош.
Как женщина, я не могу молчать, -
Чтоб успокоиться, должна кричать.
Покуда на моей макушке волос
Еще не выпал, буду в полный голос
До хрипоты того разоблачать,
Кто нас трещотками посмел назвать».
«Сударыня, – сказал Плутон в ответ, -
Вам уступаю. Но я дал обет
Вернуть почтенному супругу зренье,
И приведен он будет в исполненье.
Король я, лгать не дело королей».
«А я, мой сударь, королева фей, -
Ответила на это Прозерпина. -
Жену снабдить ответом не премину».
«Пусть будет так», – сказал в ответ Плутон.
Теперь мы к рыцарю вернемся. Он
Все продолжал бродить с прелестной Маей
И напевать не хуже попугая:
«Люблю тебя, ты жизни мне милей!»
И вот они одною из аллей
К той самой груше подошли обратно,
Где на ветвях с надеждою приятной
Сидел средь свежих листьев Дамиан.
Тут Мая вдруг свой изогнула стан
И начала стонать, как бы от боли:
«О господин, всего на свете боле
Желательно мне груш поесть сейчас,
Не то умру я, уверяю вас.
Ах, ради пресвятой Марии-девы,
Вас умоляю, помогите мне вы.
Ведь к зелени подобный аппетит
Беременных нередко так мутит,
Что отказать им было бы опасно».
На это Януарий: «Ах, напрасно
Слугу не взял я из дому с собой!
Сам не могу помочь, – ведь я слепой!»
«Большой беды тут нет, – сказала Мая. -
Ствол только обхватите (я ведь знаю,
Что нет ко мне доверия у вас),
И влезу я на дерево тотчас, -
Мне только бы на вас поставить ногу».
«Пожалуйста! – ответил муж. – Ей-богу,
Согласен я и кровь пролить за вас».
Он наклонился, Мая оперлась
И, сук схвативши, поднялась на грушу
(Простите, дамы, если я нарушу
Приличья, – безыскусствен мой язык);
Рубашку поднял Дамиан и вмиг
Проник, – куда, вам всем, небось известно.
Поступок этот увидав бесчестный,
Плутон супруга сделал зрячим вдруг,
И тот, глазами обведя вокруг,
Почувствовал в душе блаженство рая,
Но скоро мысль ему пришла о Мае.
Он устремил на дерево свой взор
И вдруг увидел: так ее припер
Там Дамиан, что молвить неприлично.
Он издал крик отчаяния зычный,
Как мать кричит, чей сын навек уснул:
«Сюда, сюда, на помощь, караул!
Ты что там делаешь, я знать желаю!
Да что же это, дева пресвятая?»
На это Мая молвила в ответ:
«Сэр, выдержки у вас, я вижу, нет.
Мне рассказали, – я не лгу, ей-ей! -
Что, коль хочу вернуть вам свет очей,
На дереве вступить в борьбу мне надо
С мужчиною, и я была так рада,
Что мне устроить это удалось».
«Ты вздор молоть, – ответил рыцарь, – брось!
Ведь собственными видел я глазами,
Какая шла борьба там между вами.
Позор вам!» Мая же ему в ответ:
«Так, значит, в этом средстве прока нет,
Увы, вполне мне ясно, в самом деле,
Что вы, о господин мой, не прозрели.
Густая мгла вам застилает взор».
«Да нет же, – крикнул Януарий, – вздор!
Вполне прозрел я и, тебе на срам,
Заметил, чем вы занимались там».
На это Мая: «Сударь, вы больны.
Не знаю за собой иной вины,
Опричь желанья возвратить вам зренье».
«Прости, – ответил муж, придя в смущенье,
Коль я тебя обидел чем-нибудь.
Спустись ко мне и обо всем забудь
Но мне казалось, что я вижу ясно,
Как Дамиан к груди твоей прекрасной
Склонился, вверх задрав рубашку». – «Ах, -
Вздохнула Мая, – мгла у вас в глазах.
Как человек, проснувшийся недавно,
Предметы видит не совсем исправно, -
Всегда пройти какой-то должен срок,
Чтоб он отчетливо их видеть мог, -
Так точно и слепой, который зренье
Обрел внезапно, в первое мгновенье
Предметы видит как бы сквозь туман,
Ему еще грозит самообман;
Не раньше он, как через день-другой,
Проститься может с прежней слепотой.
Не забывайте, сударь, ради бога,
Что на земле таких людей премного,
Которым кажется не то, что есть.
Им в заблужденье долго ли забресть?»
Развесил старый Януарий уши,
И только соскочила Мая с груши,
Он стал ее с восторгом целовать,
Живот ей гладить, всячески ласкать;
Потом пошел с ней вместе во дворец.
Тут длинной повести моей конец.
Здоровья и веселья вам желаю, -
Храни нас бог и дева пресвятая.
Здесь кончается рассказ купца
«Спаси нас боже от такой жены! -
Вскричал трактирщик. – Женщины полны
Обмана, лжи и всяческих уловок.
Ведь как бы ни был муж злосчастный ловок,
Они, как пчелы, трудятся весь день,
Мед собирая; ты ж стоишь, как пень,
Оперой улья и глядишь печально,
Как лакомится медом гость нахальный.
Иль вот: верна, как сталь, моя жена,
Но не похвалится умом она.
Придирчива, горласта и сварлива,
Она не даст мне выпить кружки пива
С приятелем. Да что и говорить.
Всегда найдешь, за что жену бранить.
И, знаете, скажу вам по секрету,
Скорблю нередко, что обузу эту
Взвалил я на плечи, себя связал,
Когда жену свою я в жены взял.
Но, видит бог, какой дурак я был бы,
Когда жены злонравие хулил бы.
Скажу по опыту – про то б узнала,
И крику было бы тогда немало;
А передал бы кто-нибудь из вас, -
Кто именно, неважно (всякий раз
Кого-нибудь найдет, кто б рассказал ей).
Поэтому молчу. Я слово дал ей
Молчать про то, что деется у нас.
Вот, стало быть, друзья, и весь мой сказ».
Пролог сквайра
Слова Трактирщика Сквайру
«Сэр сквайр, – сказал трактирщик, – надлежало б
Теперь, когда стенаний столько, жалоб
Мы слышали, чтоб первый ваш рассказ
Был о любви, порадовал бы нас,
Заставив позабыть про все напасти».
«Поверьте, сэр, что я почту за счастье,
Коль мой рассказ по вкусу будет вам
И всем достопочтенным господам».
Рассказ Сквайра
Здесь начинается рассказ Сквайра
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В татарском граде Сарра [226] проживал
Царь, что нередко с Русью воевал,
Губя в ожесточенных этих войнах
Немало юных витязей достойных.
Он звался Камбусканом, [227] и полна
Молвой о нем была в те времена
Вселенная, – везде народ привык
В нем видеть лучшего из всех владык.
Хотя в язычестве он был рожден,
Но свято чтил им принятый закон;
К тому же был отважен, мудр, богат,
Всегда помочь в беде любому рад,
Был крепко верен слову своему
И волю подчинять умел уму.
Красив и молод, он превосходил
Всех юных родичей избытком сил.
Во всем его сопровождал успех,
И роскошью, что чаровала всех,
Любил он украшать свой царский сан.
Двух от жены Эльфаны Камбускан
Имел сынов, и Альгарсифа имя
Носил их первенец, а младший ими
Был прозван Камбало. И дочка тоже
Была у них, тех двух детей моложе,
По имени Канака. Рассказать
Про красоту ее мне не под стать,
Задача эта слишком высока
Для моего простого языка;
Тут нужен ритор опытный, – лишь он,
В искусство красноречья посвящен,
Сумел бы описать такое диво
Внушительно и вместе с тем правдиво.
Такого у меня таланта нет.
Так вот, когда минуло двадцать лет
С тех пор, как начал Камбускан правленье,
Он приказал в день своего рожденья,
Как повелось уже из года в год,
Созвать на праздник верный свой народ.
Вновь иды мартовские наступили.
Феб в эти дни в своей был полной силе, -
На Марса глядя, весело сверкал
И по лазури путь свой направлял
В жилище зной несущего Овна.
Погода сладости была полна,
И в солнечных лучах сверкали птицы;
Из глоток их не уставала литься
Песнь благодарности за свежий луг
И за спасение от тяжких мук
Зимы, в чьей длани острый, хладный меч.
Царь Камбускан, о коем шла уж речь,
В роскошной мантии, в златой короне,
Средь приближенных восседал на троне
И задавал такой богатый пир,
Какого не видал дотоле мир.
Дня летнего мне б не хватило, верно,
На описанье роскоши безмерной
Разнообразных и несчетных блюд.
Считаю я за бесполезный труд
Вам говорить о цаплях, лебедях
И необычных рыбах на столах;
Премногое, что не в чести у нас,
У них считалось лакомством как раз.
Не мог бы, думаю, никто на свете
Подробно описать все блюда эти.
Напрасно утомлять не стану вас -
Тем более что уж не ранний час -
Подробностями лишними и сразу,
Не медля, к своему вернусь рассказу.
Так вот, когда уж третье блюдо съели
И Камбускан игрою менестрелей
Пленительною слух свой услаждал,
Какой-то рыцарь у преддверья в зал
На медном скакуне вдруг появился.
На пальце перстень золотой светился,
