– Нет. Я не трону волоса на его голове, если только не буду вынужден к этому требованиями самозащиты. Но вы, во всяком случае, должны оказать мне справедливость.
– Какую справедливость? Признать за тобой право провозгласить свою невиновность? Ты знаешь, какие с этим связаны последствия. Да я и не допускаю мысли, что признал бы тебя невиновным. Если бы даже тебе удалось привести мой ум в замешательство, тебе не удалось бы просветить его. Положение человечества таково, что невиновность, запутанная в подозрительных обстоятельствах, почти никогда не может доказать свою чистоту, а преступление часто умеет внушить нам непреодолимое нежелание признать его преступлением. Между тем ради этого недостоверного знания я должен пожертвовать всеми жизненными благами, какие только у меня остались. Я считаю, что мистер Фокленд добродетелен, но знаю также, что он склонен к предубеждениям. Он никогда не простил бы мне даже этой случайной беседы, если бы каким-нибудь образом узнал о ней.
– О, не ссылайтесь на последствия, которые могут произойти! – с нетерпением ответил я. – Я имею право на вашу помощь!
– Ты имеешь эти права. Ты имеешь их в известной мере, и не похоже на то, чтобы ты мог после какого бы то ни было расследования получить их полностью. Я считаю, что ты человек порочный. Но я не думаю, чтобы на порочных людей следовало изливать негодование и презрение. Я смотрю на тебя как на машину. Боюсь, что ты не был приспособлен к тому, чтобы быть особенно полезным своим собратьям, но ты не сам себя создал – ты именно таков, каким тебя заставили быть непреодолимые обстоятельства. Я сокрушаюсь о твоих дурных наклонностях, но не чувствую к тебе неприязни. Я испытываю к тебе одно доброжелательство. Рассматривая тебя в том свете, как я сейчас это сделал, я готов всеми доступными мне средствами содействовать подлинной твоей выгоде и, если б умел, с радостью помог бы тебе разоблачить и искоренить заблуждения, которые привели тебя ко злу. Ты обманул мои ожидания, но я не хочу упрекать тебя. У меня больше желания пожалеть тебя, чем увеличивать твои несчастья своими укоризнами.
Что мог я сказать такому человеку? Милый, несравненный человек!
В моем сознании никогда не происходило более мучительной борьбы. Чем больше восхищения он во мне вызывал, тем более властно повелевало мне мое сердце любой ценой обрести его дружбу. Я был убежден, что строгое чувство долга требует от него, чтобы он, отбросив всякие личные соображения, решительно приступил к расследованию истины; в случае, если б это расследование кончилось в мою пользу, он должен был отказаться от всех своих преимуществ и, объявив мое дело нашим общим, постараться вознаградить меня, покинутого всеми в мире, за общую несправедливость. Но в моих ли силах было принудить его к такому образу действий, если, при его преклонном возрасте, его собственное мужество отступало перед этим?
Увы, ни один из нас двоих не предвидел ужасного конца, который в то время уже приблизился вплотную. В противном случае я твердо уверен, что никакая забота о сохранении своего спокойствия не удержала бы его от того, чтобы уступить моим желаниям. С другой стороны, мог ли я знать, какие беды постигли бы его, если б он объявил себя моим защитником? Не будет ли в этом случае его незапятнанность взята под подозрение и уничтожена, как это было с моей? Не послужит ли его старческая слабость к выгоде моему ужасному противнику? Не приведет ли и его мистер Фокленд в такое же бедственное и униженное состояние, как меня? В конце концов, не преступно ли с моей стороны стремиться вовлечь другого в свои страдания? Если я считаю их нестерпимыми – тем больше оснований переносить их одиноко.
Под влиянием этих соображений я согласился с его доводами. Я согласился примириться с дурным мнением обо мне единственного в мире человека, уважения которого я горячо желал, из боязни навлечь на него беду. Я согласился отказаться от того, что в эту минуту считал последним мыслимым благом в своей жизни – благом, за одну мысль о котором, в то время как я от него отказывался, душа моя хваталась с невыразимой тоской.
Мистер Коллинз был глубоко тронут явным чистосердечием, с которым я выражал свои чувства. Тайной мыслью его было: «Может ли это быть лицемерием? Если человек, с которым я беседую, добродетелен, он должен быть самым бескорыстно добродетельным человеком в мире».
Мы оторвались друг от друга. Мистер Коллинз обещал следить за превратностями моей судьбы, насколько это окажется для него возможным, и помогать мне во всех случаях, которые не приведут к дурным последствиям. Так я расстался, можно сказать, со своей последней угасающей надеждой. Искалеченный и всеми покинутый, я добровольно согласился встретить все беды, которые еще ждали меня впереди.
Это – последнее событие, которое я считал теперь нужным описать. Мне и впоследствии, конечно, представится случай взяться за перо. Как ни велики и беспримерны были мои прежние муки, я в глубине души уверен, что еще худшие страдания ждут меня впереди. Какая таинственная причина дает мне силы писать об этом, вместо того чтобы погибнуть под бременем ужасных опасений!
Все произошло, как я предсказал. Предчувствие, посетившее меня, оказалось пророческим. Мне предстоит теперь описать новый и страшный переворот в моей судьбе и в моем сознании.
Испробовав разные положения, всегда с одинаковыми последствиями, я наконец решил, если возможно, уйти из-под власти своего мучителя, удалившись в добровольное изгнание из родной земли. Это было последним средством, к которому я решил прибегнуть ради спокойствия, ради доброй славы, ради тех преимуществ, которым человеческая жизнь обязана всей своей ценностью. «В каком-нибудь отдаленном краю, – говорил я себе, – я, наверное, найду ту безопасность, которая необходима для усидчивых занятий, наверное смогу держать голову высоко, общаться с людьми как равный с равными, завязывать отношения и сохранять их». Невозможно вообразить, с каким пламенным душевным порывом я стал жаждать этой развязки.
И в этом последнем утешении отказал мне беспощадный Фокленд.
В то время когда этот план был задуман, я находился недалеко от восточного берега острова; я решил сесть на корабль в Гарвиче и тотчас переправиться в Голландию. Отправившись в этот город, я почти тотчас по приезде пошел в порт. Но не было судна, вполне готового к отплытию. Я покинул порт и зашел в одну гостиницу, где немного погодя удалился в отдельную комнату. Не успел я войти туда, как дверь комнаты открылась и в помещение вошел самый ненавистный для моих глаз человек – Джайнс. Войдя, он тотчас же закрыл дверь.
– Юноша, – сказал он, – я должен кое-что сообщить вам с глазу на глаз. Я пришел как друг и хочу избавить вас от лишних хлопот. Если вы именно так взглянете на то, что мне надо вам сказать, тем лучше будет для вас. Видите ли, теперь мое занятие, за неимением лучшего, заключается в том, чтобы следить, как бы вы не вырвались на свободу. Не скажу, чтобы мне было очень по вкусу иметь хозяином одного человека или выслуживаться, таскаясь за кем-то по пятам, но к вам у меня особая нежность за некоторые добрые услуги, о которых вы знаете, и поэтому я чиниться не стану. Вы меня уж порядком погоняли вокруг, но если угодно, можете водить еще столько же, – я согласился на это из любви к вам. Только берегитесь соленых морей. О них нет упоминания в полученных мной приказах. Вы теперь узник и, думается мне, останетесь им на всю жизнь. Благодарите за это мягкотелость своего прежнего хозяина. Если бы я распоряжался в этом деле, я поступил бы с вами по-другому. Покуда вы на это согласны, вы узник – с соблюдением границ, которые этот мягкосердечный сквайр снисходительно назначает вам: это – вся Англия, Шотландия и Уэльс. Но за пределы этих стран вы не выйдете: сквайр твердо решил никогда не выпускать вас из своих рук. А потому он распорядился, чтобы, как только вы сделаете попытку вырваться, мы тотчас превратили вас из узника на свободе в настоящего узника. Один мой приятель шел сейчас по вашим следам до самой гавани. Я был поблизости, и при первой вашей попытке шагнуть с суши на корабль мы в мгновение ока были бы подле вас и накрепко засадили бы вас в тюрьму. На будущее время советовал бы вам держаться на приличном расстоянии от моря. Вы видите, я говорю все это для вашей же пользы. Мне лично было бы больше по душе, если б вы были уже в заключении, с веревкой на шее и в приятном ожидании виселицы! Но я поступаю, как мне приказано. А затем – спокойной ночи.
Сообщенные мне таким образом сведения произвели мгновенный переворот и в духовном и в физическом моем состоянии. Я не удостоил ответом врага, который сообщил мне их; я даже не подал виду, что заметил его. Вот уже три дня, как я выслушал это, и с того мгновения до настоящего времени кровь моя находится в непрерывном брожении. Мои мысли с невероятной быстротой переносятся от одной картины ужаса к другой. Я ни разу не заснул. Я не мог оставаться в одном положении в течение минуты. Только с величайшими усилиями сумел я настолько овладеть собой, чтобы прибавить несколько страниц к своей истории. Не уверенный в том, что может произойти в течение каждого следующего часа, я решил, что заставлю себя выполнить это. В голове у меня не все в порядке. Бог весть, чем это кончится. Иногда я боюсь, что совсем лишусь рассудка.
