2255
и позолота
на гордых шлемах
скоро поблекнет —
уснули ратники,
что прежде чистили
железо сражений, —
и вместе с ними
доспехи крепкие,
предохранявшие
в игре копейной
от жал каленых,
в земле истлеют —
кольчуга с витязем
не разлучится!
Не слышно арфы,
не вьется сокол[138]
в высоком зале,
и на дворе
не топочут кони, —
все похитила,
всех истратила
смертная пагуба!»
Так в одиночестве
и днем и ночью,
живой, он оплакивал
племя сгинувшее,
покуда в сердце его
не хлынула
смерть потоком.
Клад незарытый
стал достоянием
старого змея,
гада голого,
гладкочешуйного,
что над горами
парил во мраке
палящим облаком,
ужас вселяя
в людские души, —
ему предначертано
стеречь языческих
могильников золото,
хотя и нет ему
в том прибытка;
и триста зим он,
змей, бич земнородных,
берег сокровища,
в кургане сокрытые,
покуда грабитель
не разъярил его,
вор дерзкий,
слуга, похитивший
из клада кубок.
дабы снискать себе
вины прощенье, —
так был злосчастным
курган ограблен;
слугу хозяин
за то помиловал,
ибо впервые
он видел подобную
вещь издревнюю.
Дракон проснулся
и распалился,
чуждый учуяв
на камне запах:
не остерегся
грабитель ловкий —
слишком близко
подкрался к чудовищу.
(Так часто случается:
кому не начертана
гибель, тот может
избегнуть горя,
спасенный Господом!)
Златохранитель
в подземном зале
искал пришельца,
в пещеру проникшего,
покуда спал он;
потом и пустыню
вблизи кургана
змей всю исползал,
но ни единой
души не встретив,
он, ждущий битвы,
сражения жаждущий,
вернулся в пещеру
считать сокровища —
и там обнаружил,
что смертный чашу
посмел похитить,
из зала золото!
Злоба копилась
в холмохранителе,
и ждал он до ночи,
горящий мщением
ревнитель клада,
огнем готовый
карать укравших
чеканный кубок.
Едва дождавшись
вечерних сумерек,
червь огнекрылый
палящим облаком
взлетел с кургана —
тогда-то над краем
беда и грянула,
напасть великая,
а вскоре и конунг
с жизнью расстался,[139]
нашел кончину.
Огонь извергая,
жизнекрушитель
зажег жилища;
пламя взметнулось,
пугая жителей,
и ни единого
не пощадила
тварь огнекрылая,
и негде было
в стране обширной
от злобы змея,
от пагубы адской
гаутам скрыться,
когда безжалостный
палил их жаром;
лишь на рассвете
спешил он в пещеру
к своим сокровищам,
а ночью снова
огнедыханием
людей обугливал.
(И все же напрасно
крепость курганную
он мнил неприступной!)
Внедолге и Беовульф
сам изведал
гибельность бедствия;
дом с престолом
вождя гаутского
в потоках пламени
сгорел и расплавился;[140]
оплакал старец
сердопечальный
свое злосчастье;
и думал всемудрый,
что Бог гневится,[141]
Создатель карает
за то, что древние
не блюл он заповеди,
и сердце воина
впервые исполнилось
недобрым предчувствием.[142]
Дом дружинный,
испепеленный
палящим змеем,
дворец в пучинах
пожара канул,
но конунг ведеров
ратолюбивый
замыслил мщенье,
и повелел он,
военачальник,
невиданный выковать
железоцельный
щит обширный,
ибо не выдержит
щит деревянный,
тесина ясеневая,
жара пламени,
дыханья драконьего,
а вождь был должен
дни этой жизни
в битве окончить,
убив чудовище,
издревле хранившее
клад курганный!
Почел бесчестьем
кольцедаритель
вести дружину,
рать многолюдную
на огнекрылого:
единоборства
он не страшился,
не веря ни в силу,
ни в отвагу змея.
Немало опасностей
герою выпало
в дальних походах,
в грозных игрищах,
с тех пор как Хродгара
воитель странствующий
избавил от Гренделя,
очистил Хеорот
и женочудище
в битве осилил.
Не легче было
ему и в схватке,
где сгибнул Хигелак,[143]
войсководитель,
гаутский конунг:
в пылу сражения
на поле фризском
потомок Хределя
пал наземь,
мечами иссеченный,
но спасся Беовульф!
пловец искусный,
он вплавь через хляби
один возвратился
и тридцать тяжких
вынес доспехов
на берег моря;
и не хвалились
победой хетвары,[144]
противуставшие
ему в сражении
щитоносители, —
из них немногие
с поля вернулись,
домой из сечи.
С недоброй вестью
он, одинокий,
приплыл, сын Эггтеова,
к земле отеческой,
и Хюгд поклонилась
ему дружиной,
казной и престолом,
ибо не верила,
что сын ее в силах
по смерти Хигелака
спасти державу
от ратей враждебных;
но тщетно в страхе
они, бессчастные,
молили воителя
принять наследье
и править народом
помимо Хардреда,
стать хозяином
в землях гаутских, —
однако, мудрый,
он не покинул
советом юного
владыку, покуда
мужал вождь ведеров.
Когда же явились
морескитальцы,
наследники Охтхере,[145]
восставшие против
морского конунга
в державе Скильвингов,
сыны-изгнанники
пришли из Швеции
к гаутам, за море,
ища прибежища, —
тогда-то Хардред
гостеприимный
убит был Онелой
наследник Хигелака,
приют им давший,
а сын Онгентеова,
убийца Хардреда,
бежав от гаутов,
в свой дом возвратился;
остался Беовульф
единовластным
вождем над ведерами,
то добрый был конунг!
За смерть предместника
отмстил он, как должно,
в недолгом времени —
на помощь Эадгильсу,
вождю одинокому,
сыну Охтхере,
в знак дружбы он выслал
дружину за море,
рать и оружие;
и враг, застигнутый
зимним походом,[146]
сгинул Онела.
Невзгоды многие
преодолевший,
несокрушимый
вершитель подвигов,
так дожил сын Эггтеова
до дня урочного,
и в час предначертанный
с драконом сведался.
Владыка гаутов,
а с ним одиннадцать
его соратников
искали змея.
Первопричину
людских несчастий
и смертоубийства
вождь знал[147], поскольку
слуга, положивший
к ногам хозяина
ту чашу краденую,
был тринадцатым
в его отряде, —
виновник распри
и злополучия
не доброй волей,
но покорный приказу,
корчась от страха,
он вел дружину
к тому подземелью,
к холму, что высился
близко от бурных
вод океана,
где кольца золота
тонко витые
хранил надменный
ревнитель, сторож
древнего клада,
в подземном логове, —
взять те сокровища
сумел бы смертный
лишь ценой непомерной!
Златодаритель,
на холм взошедши,
воссел, дабы слово
промолвить гаутам,
проститься с ними:
он сердцем предчуял
соседство смерти,
Судьбы грядущей,
