— За меня сам Велес просватался! Как же заповедь мне нарушить? Как же совесть свою не слушать? Про иное уж умолчу… Как же я пойду за тебя? Даже в шуточку не хочу!
Что за топот и крики слышатся? Вой звериный, вороний грай… То бежит погонюшка Вия! Не уйти от нас! Догоняй!
И тогда на Камешек Марабель подымалась Вельминушка-вила, и о камешек чёрный грянулась. Дабы с волею не расстаться и немилому не достаться…
Там, где вилушка упадала, — там святая горушка встала. Где упали вилины руки — вырастали вязы и буки. Там, где ноженьки вилы пали, — ёлки-сосенки вырастали. А где русая пала коса — подымалися там леса. Кровь где вилушка проливала — речка быстрая побежала…
Так остался вновь Велес Суревич без супруги своей дорогой, сам обёрнутый Чудом-Юдом — одинокий во чаще лесной…
И теперь, славя Велеса Сурича, поминаем мы и Вельмину, что была Царевной-лягушкою, а потом обернулась горою, также чащею и рекою…
Жили так Кострома да Купала,
утонули они во купальне…
Потонули они во реке широкой,
утопилися в омуте глубоком…
Где Купала тонул, бережок колыхался,
Кострома где тонула —
травушки расплетались…
Как там во речной струе, во печали
Кострома с Купалой лежали
на песочке золотом,
под ракитовым кустом…
Но шумела река: «Не приму
я Куполу и Кострому!»
И плескала волна: «Выкину!»
И пришла пора для великих чудес,
как явившись в лес, рёк Велес:
— Я даю вам вольную волю,
вы ступайте во чистое поле!
Обернитесь цветком-травою —
той травою, что брат с сестрою!..
Тем цветком, что Купала-да-Кострома!
Солнце Красное, доброе да ласковое, высоко поднялось в небе синем… И в годовом своём шествовании по звёздному пути зашло оно в терем Близнецов — к брату и сестре, Купале да Костроме[4].
И день пресветлый стал долог, так, что сходятся уже зори вечерняя с утренней… А значит, пришли Русалья да дни Купальские!
И вот уже тянутся к озеру Светлоярову потомки берендеев с венками на головах, в одеяниях белых… И идут навстречу друг дружке юноши и девушки, как спешили навстречу Огнебог и Купальница, не видя цветов на лугу, не ощущая под ногами росу, тая друг во друге, вскипая и угасая от любви…
Ах Солнце Красное, Солнце Ярое, Солнце Купальское!.. К тебе увлекаются помыслы и мечтания юные…
И ты очищаешь души людские, ты позволяешь нам видеть любовь и красоту мира… И мы слышим песнь, исходящую также от Солнца в душах наших, что сокрыто в самой сердцевине сердец…
И весь мир купается в солнечных лучах, и нежится, и трепещет в сиянии любви и доброты. И тянутся к Солнцу цветы на лугах, и воспаряют птицы в поднебесье… И звери лесные, так же как и люди, ходят парами и обращают свои взоры к трисветлому царю небес. А ежели только чуть прищурить глаза, то откроется пред нами путь радужный в сад заоблачный, в град золотой…
И белые чайки, раскинув крылья, парят над синими озёрными водами… И не были бы чайки такими белыми, а озеро таким ослепительно синим, если бы Солнце Ярое не сияло столь высоко в глуби небес…
Хотел бы я быть птицею, и взлетел бы тогда высоко прямо к Солнцу и опалил крылья свои в страсти ярой, и пал вниз, разметав перья по водам озёрным… Или хотел бы стать цветком в лесу, дабы любимая сорвала его и сплела венок, и пустила его по речке лесной…
А будь я речкою, струящейся в чаще, не думал бы о деревьях и кустах, а только об озере светлом, что примет меня в объятия свои…
* * *
И вот Солнце Ярое к закату клонится, и день пресветлый меркнет. А затем и костры разгораются в ночи звёздной… И Месяц Ясный обращает к нам свой лик…
О великий царь-Огонь, Сварожич! Сошедший к нам с луной ладьи по дорожке света. Не оставь нас в сумраке и хладе у гаснущего костра! Озари нам в ночи путь к свету и правде исконной! Ты один знаешь стремления наших сердец…
Огнебоже, сын Сварогов! Это к тебе мы посылаем наши славы вместе с искрами от костров предвечерних. И пускаем также с гор огненные колёса, крутящиеся, как будет крутиться и солнце в годовом коло, скатываясь с макушки года…
И в озеро сталкиваем мы лодку с горящими борницами… Это в Навь, в нижний мир посылаем мы нашего гонца — Ночь Купаленку.
Ей теперь сходить в Навь, и брать с собою беды наши, и возвращаться обратно преображённой, обретшей мудрость и печаль высшего знания.
И ищем мы заветный огнецвет, коим цветёт только в эту краткую ночь раз в году папоротник. И кто сорвал его, у того желания заветные исполняются…
И мы поём ту славу любви и сплетаем в ночи у костров хороводы… И приходят к нам, взявшись за руки, брат с сестрою, Купала да Кострома, как дети звёздные. И кружатся весело в хороводе нашем…
И рядом с ними Томила Купалич, и он тоже малыш златокудрый… Дети Огнебога и внуки Велеса! Дети, коим тысячи лет!..
* * *
А к утру вновь влечёт нас к берегу озера Светлояра та неутолённая жажда, кою не утолить ничем иным, кроме как цветением папоротника, что не цветёт в яви, либо тем вином духовным, что явилось до сотворения лозы…
И тогда мы обращаем взоры на восток, где вот-вот взойдёт Солнце Красное, ибо уже румянится Заря-Зареница и птицы начинают славить начало нового дня…
И тогда в утреннем сне я вновь вспоминаю, как в детстве ходили мы на Купалу также собирать цветы и сплетать венки…
И цветов также вокруг было не счесть… Ромашки, лютики-купальницы, петров крест — огнецвет, и иван-да-марья, и иван-чай, и горечавка, и цветок марьин корень. Перечисляй — не перечислишь!
И бабушка Люба, пока плелись венки, рассказывала нам о цветах сказы да старинки.
— А знаете ли вы, — говорила она, — что все цветы друг дружке роднёю приходятся? Вот ежели взять да сорвать лютик жёлтый, что у нас зовут цветком-купальницей… Муж её — огнецвет. Дети — иван-да-марья. А внук, что корешком пошёл от них, — так его марьиным корнем и зовут…
И мне уже мнилось, что в каждом цветке жил маленький лесной дух-русалочка, цветочная вилица, или же весёлый паренёк, вилень лесной.
Вот и в лютике-купальнице, цветке желтоголовом и похожем на бубенчик, жила в этой сказке русалка Купальница. И была она вся в чёрном, и волосы темнее крыла бабочки-махаона. А в среди лепестков соседнего цветка, подобных взметнувшемуся с земли многоязыкому пламени, жил вилень Огнецвет, её любимый…
И печальная вила из цветка купальницы протягивала ручки и пела своему возлюбленному:
— Как у милого да у родимого кудрецы лежат золотые, во колечки они завитые… По плечам лежат — будто жар горят… Будто жар они горят — разливаются, оттого моё сердечко печалится… Ты приди ко мне на лужочек, попляши со мною, дружочек! Мы с тобою здесь помилуемся, помилуемся да полюбуемся!
Огнецвет же так отвечал деве красной:
— О Купальница-чаровница! Не могу к тебе отлучиться! Мне всю ночь придётся не спать, мне на страже нужно стоять! Чтоб змея с-под колоды не выползала, малых деточек не кусала!..
И в том полусне, как наяву, я видел тогда эту картинку… И печальную Купальницу, и Огнецвета и их детей — Ивана Купалу да Марьюшку Кострому, и внука Томилу Марьин-корень. Яркие и живые цветы на зелёном лугу!
А речь бабушки всё текла и журчала как ручеёк, убаюкивала….
Да мал был тогда и я, и малы были вилы цветов… А может быть, они были малы потому, что люди забыли древних своих богов? И лишь здесь, у озера Светлоярова, остались они жить в цветах и снах?
Но ведь было и иное время, и был мир великий и сверкающий, и держался он на старой вере пращуров… И те вилы цветов были великими богами неба, земли и вод… Умалилась вера, и боги умалились, попрятались под лепестками цветов, ушли в сны наши…
Так давайте же вспомним те сказы и перенесёмся по дороге памяти в то прошлое, которое также и будущее наше, ибо всё возвращается к своему истоку.
И чем старше мы становимся, тем ближе к тому миру, из коего вышли когда-то…
О трёх поездках Огнебога Сварожича и о встрече его с Деваной Перуновной
Жили-были в горах Алатырских, да во вышней Сварге Ирийской — на горе, торчащей зубом, да под кряжистым дубом — сам Перун Громовержец с Дивою.
И родилась у них дочь Девана. Гордостью и красою ненаглядной Деванушка пошла в Диву-матушку, а мощью — во Перуна-батюшку.
Обучилась она разным премудростям: как оборачиваться зверем лесным, и как рыбой плавать в реках быстрых, и как в небесах летать орлицею. Стала Девана великой охотницею, и умела она завораживать зверей на бегу, и птиц в полёте, и рыб во глуби морской.
