2895
вождя погибшего,
то ли с победой
вернется конунг;
и не солгал им
печальный вестник
с холма приморского,
муж, прибежавший
с мыса курганного,
но правду измолвил,
сказал глашатай:
«Возлег сегодня
на ложе смерти
владыка ведеров,
гаут всевластный,
уснул, убитый
в бою драконом!
А рядом с героем
жизнекрушитель
простерся мертвый,
ножом распоротый
(не меч, но двуострый
нож покончил
с червечудовищем).
Там же Виглаф,
сын Веохстана,
над Беовульфом,
живой дружинник
над павшим державцем,
страж печальный,
сидит, охраняя
и друга и недруга!
Ждут нас войны
и кровомщение,[167]
едва о смерти
правителя нашего
узнают фризы,
франки услышат.
Та распря вспыхнула,
когда на хугов
дружину Хигелак
и флот свой двинул
к пределам фризским,
где войско хетваров
с ним переведалось,
воинство сильное,
многомогучее, —
там был повержен
отважный в битве,
пал в сражении
вождь, не успевши
воздать соратникам
за службу добычей;
возненавидели
нас меровинги.[168]
Не жду я также
добра и мира
от племени шведов:
ведь всем известно,
как в Роще Вороньей[169]
убил Онгентеов
Хадкюна Хредлинга.
Тогда впервые
искали Скильвингов,
и встретил гаутов
родитель Охтхере,
старец державный:
сваливши Хадкюна —
вождя мореходов,
из плена выручив
жену, чьи сокровища
враги похитили,
свою супругу,
ему родившую
Охтхере с Онелой,
он гнал дружинников,
лишившихся конунга,
и, встав на дороге,
рать бегущую
близ Леса Вороньего
настиг – и немногих,
там уцелевших,
усталых и раненых,
обставил воинством;
всю ночь он без устали
грозил злосчастным
страшными казнями:
одних он прикажет
зарезать поутру,
других – повесить
на радость воронам
на древе смерти.
Но на рассвете,
когда уж воины
в спасенье изверились,
вдали запели
рога походные
дружины Хигелака —
явился верный
конунг с отрядом
на помощь родичам.
В битве кровавой
сшиблись рати —
гауты, шведы,
народ с народом,
смешались в сече
необозримой.
Тогда с дружиной
вождь сокрушенный,
старец-воитель
бежал, спасаясь,
спешил укрыться
в стенах Онгентеов:
изведав могущество
и доблесть Хигелака,
дольше не мог он
борьбой испытывать
войско вражье,
и, не надеясь
от морескитальцев
спасти казну свою
и чад с супругой,
он под защиту
высокой насыпи
ушел в ограду;
но следом стяги
дружины Хигелака,
теснящей шведов,
по полю двинулись,
рубились Хредлинги[170]
на земляных валах,
покуда Онгентеов,
седобородый
народоправитель,
в смертельной схватке
не встретил лезвия
меча, несущего
гнев Эовора.
Сперва на владыку
напал Вульф Вонрединг,
ударил яростный —
и кровь державного
дружиноводителя
седины окрасила, —
но старый Скильвинг,
не устрашившийся,
врагу, как должно,
воздал, ответил
ударом тяжелым,
взмахнул над недругом
клинком разящим
воитель-старец —
и не поспел герой,
потомок Вонреда,
щитом прикрыться,
как шлем крепчайший
располовинился,
и он, окровавленный,
пал на землю
(еще он не был
смертью отмечен,
но сильно раненный
боец был в ярости).
Тогда воитель
из рати Хигелака,
брата увидев,
к земле склонившегося,
мечом размахнулся
и кровлю шлема,
щита ограду
рассек – тут конунг,
владычный старец,
дух испустил,
и осталось за ведерами,
судьбой хранимыми,
поле брани;
и подняли Вульфа
Победный Эовор
с Онгентеова,
с вождя дружинник,
сорвал кольчугу,
убор властелина,
и шлем, и лезвие
меча с рукоятью
сложил пред конунгом,
за что герою
награду Хигелак
сулил великую —
и выполнил слово:
за труд кровавый
правитель гаутов,
наследник Хределя,
домой возвратившись,
взыскал и Вульфа,
и Эовора
казною богатой —
было каждому
дано сто тысяч
землей и кольцами[171]
(дары щедрейшие
за ратную службу!),
и дочь родную,
дома отраду,
в залог благосклонности
он отдал Эовору.
Вот корни распри
и ярости недругов
и кровомщения!
Я знаю, скоро
нагрянут шведы
к нашим жилищам,
едва проведают
о том, что не стало
ратеначальника,
ревнителя наших
земель и золота,
вождя, охранявшего
и наше племя
и славных Скильдингов, —
кольцедробитель,
герой владычный
путь свой окончил.
Идите же к конунгу,
проститесь, дружинники,
с владыкой гаутов
на ложе пламени,
а с ним и сокровища —
не частью, но полностью —
в огне да сгинут[172]
каменья и золото,
добыча, взятая
в последнем сражении
ценою жизни, —
так пусть же истлит
и казну и конунга
костер единый:
не должно героям
носить драгоценности
горестнопамятные,
да не украсит
и шею девичью
кольцо витое,
коль скоро пленная
жена за недругами[173]
пойдет на чужбину, —
в былое канули
с конунгом вместе
пиры и радости;
морозным утром,[174]
в руках сжимая
копейные древки,
повстанут ратники,
но их разбудит
не арфа в чертоге,
а черный ворон,
орлу выхваляющийся
обильной трапезой,
ему уготованной,
и как он храбро
на пару с волком
трупы терзает![175]»
Так поведал
гонец доброчестный
скорбные вести,
и не солгал он
ни в слове, ни в деле.
Встала дружина;
пошли воители,
слезами облившись,
к Орлиным Скалам
взглянуть на чудо:
там, на песке,
под закатным небом
владыка лежал
бездыханный, воин,
правивший ратью
долго и праведно,
щедрый на кольца,
а ныне похищенный
смертью в сражении,
державный ведер;
там же виднелось,
вблизи героя,
тело драконье,
плоть распростертая
мертвого змея,
червя зломерзкого
труп, опаленный
пламедыханием
(туша твари
ступней в пятьдесят
была длиною);
в небо взвиваясь,
в ночи бесчинствовал
дракон, а утром
скрывался в пещере —
смерть разлучила
кладохранителя
с его владением:
рядом со стражем,
ржавые лезвия,
кольчуги истлевшие
(долго покоился
клад, наследие
древнего племени,
в том подземелье,
тысячезимнее
златосокровище,
крепко заклятое,
дабы не смел
ни единый смертный
его коснуться, —
лишь Вождь Небесный,
Создатель, властен
открыть богатства
тому, кто взыскан
его благосклонностью,
милостью Божьей,
мужу достойному!)
Но стало ясно,
что не было счастья
владельцу богатства,
казны курганной,
