2735
грозить мне набегом!
Я мирно властил
и ждал урочного
срока и жребия:
не жаждал распрей
и лживыми клятвами
не осквернялся,
чему сегодня,
смертельно раненный,
я радуюсь в сердце,
ибо Создатель
не попрекнет меня
убийством родичей, —
так пусть же изыдет
душа из тела!
Спеши, о мой Виглаф,
сойди под землю,
в тайник курганный
под серыми скалами
(дракон, лишенный
своих сокровищ,
лежит, недвижный,
сраженный в сердце);
и я, увидев
казну издревнюю,[163]
насытив зренье
игрой самоцветов
и блеском золота,
возлягу рядом
и без печали
жизнь покину
и власть земную».
Немедля, – так слышал я, —
по слову конунга,
по воле правителя,
в бою израненного,
сын Веохстана
сошел в пещеру,
воин в кольчуге,
в рубахе сетчатой;
там, добродоблестный,
гордясь добычей,
увидел множество
колец, камений,
груды золота
и самоцветов,
сосуды дивные,
древние вещи,
вдоль стен стоявшие
в жилище змея,
чудные чаши
(канули в вечность
их обладатели!),
и шлемы ржавые
времен прошедших,
кольчуги траченные,
и уборы истлевшие
(таким богатством,
в земле сокрытым,
такой добычей
мог бы гордиться
любой из смертных!);
и там же знамя,
стяг златотканый
на крепком древке
над россыпью золота
солнцегорящий.
искусно шитый
сиял, озаряя
чертог обширный,
сокровищ вместилище,
жилище змея,
который сгинул,
мечом пораженный.
Тогда, – так я слышал, —
сложил дружинник
богатство курганное,
казну гигантов
в мешок, в кольчугу,
сосуды, чаши.
сколь мог осилить,
и взял слепящий
стяг светозарный,
поскольку Беовульф
ножом двуострым,
драконоборец,
сразил дозорного,
издревле стерегшего
холм сокровищный,
пламевержителя,
во тьме полыхавшего
дыханием пагубным
над тем курганом. —
чудище сгинуло.
Вышел воин
с кладью бесценной
из подземелья,
страхом терзаемый,
тревогой в сердце:
застать успеет ли
в живых владыку,
правителя ведеров,
без сил лежавшего
вблизи пещеры.
истекшего кровью,
вождя всезнатного,
почти что при смерти;
он долго витязя
кропил водою,
покуда слово
из сердца воина
на волю не вырвалось;
и молвил Беовульф,
скорбный старец,
глядя на золото:
«Владыке Вселенной
хвала! – я вижу
эти сокровища
и славлю Господа,
Небоправителя,
в день мой последний
мне ниспославшего
победу в битве,
а эту добычу —
народу нашему!
В обмен на богатства
жизнь положил я —
теперь державу
сами храните! —
мой срок истекает!
мой прах и пепел
укрыть в кургане,
в холме высоком,
близ моря насыпанном
на Мысе Китовом,[164]
дабы отныне
то место звали
курганом Беовульфа
морескитальцы,
в ладьях плывущие
из дальних пределов
по темным водам».
Обруч ошейный
витого золота
вождь доброчестный
вручил воителю —
кольцом и обручем,
кольчугой и шлемом
он юного мужа
благонапутствовал;
«Ты – единственный
мой наследник
из рода Вагмундингов,
чье семя сгинуло,
Судьбою похищено:
в час предначертанный
ушли знатнейшие —
и я за ними!»
С последним словом
угасло сердце
мудрого старца;
осталось тело,
костра пожива;
душа отправилась
искать награды
среди угодников.
То было горем,
великой скорбью
воина юного:
он видел тело
вождя возлюбленного,
лишенное жизни;
но тут же, рядом,
его убийца
лежал бездыханный,
жизнекрушитель,
погибший в схватке,
змей зломерзкий,
страж, утративший
свои сокровища,
ибо железное
лезвие тяжким
ударом в сердце
вдруг оборвало
дни его жизни,
и грянул оземь
холмохранитель
на склоне кургана:
не властен он больше
летать ночами,
червь огнекрылый,
гад, стерегший
свои богатства.
Дракон был повержен
рукою конунга,
клинком владыки,
каких воистину
среди сынов земли
вовеки не было,
хоть я и слышал
песнопреданья
о многих сильных
и стойких в битве,
но не посмел бы
из них ни единый
в огне сходиться
с ядоточащим
червечудовищем,
стяжая богатство,
как сделал Беовульф,
смертью купивший
клад несметный,
в битве, где оба
противоборца
расстались с жизнью!
Тогда уж из лесу,
из рощи вышли
клятвопреступники, —
те десять бесславных,
бежавших в страхе,
копья в испуге
поднять не посмевших,
меча в защиту
ратеначальника, —
и вот, покрывшие
щиты позором,
они приблизились
к одру героя,
глядя на Виглафа:
сидел скорбящий
над телом старца,
достойный копейщик
кропил водою
лицо владыки,
но бесполезно —
ничто не смогло бы
дружиноводителя
вернуть к жизни!
Господня воля
в веках непреложна,
Промысел Божий
искони правил
делами смертных, —
и ныне так же!
Суровой речью
их встретил воин,
мужей трусливых,
бежавших от битвы;
на них, бесчестных,
глядя презрительно,
так молвил Виглаф,
сын Веохстана:
«Правдоречивый
сказал бы: воистину
вождь, наделивший
вас, нестоящих,
кольцами золота,
ратными сбруями
(ибо нередко
в застольях бражных
шлемы, кольчуги,
наряды сечи,
в дружинном зале
дарил державный
всем, приходившим
в его пределы), —
зря отличил он
мечами острыми
вас, дрожащих
при виде недруга.
Не мог он похвастаться
вашей помощью
в сражении, конунг,
но, взысканный Богом
Победотворцем,
один сумел он
в неравной схватке
врага пересилить!
Я был невластен
спасти державца,
и уберечь его
надежды не было,
но, изловчившись,
помог я родичу:
мечом наудачу
ударил чудовище —
оно ослабло,
и в горле смрадный
огонь пресекся.
Но слишком мало
было соратников
вокруг владыки! —
за то отныне
и вам не будет[165]
даров сокровищных,
нарядов ратных,
ни радостей бражных;
и вы утратите,
землевладельцы,
наделы наследные,
когда услышат
дружиноводители
в краях сопредельных
о том, как в битве
вы обесславились!
Уж лучше воину
уйти из жизни,
чем жить с позором![166]»
Тогда ко дворцу
он гонца с вестями
послал, в хоромы
над морем, где ждали
с утра старейшины,
сидели ратники,
гадая надвое:
то ли оплакивать
вождя погибшего,
то ли с победой
вернется конунг;
и не солгал им
печальный вестник
с холма приморского,
муж, прибежавший
с мыса курганного,
но правду измолвил,
сказал глашатай:
