поросенком и позволить себя поймать. Но чем ближе к дому его подносили, тем больше он весил. В конце концов его отпускали, после чего раздавался громкий смех.
Кто обнаруживал мюлингов?
Мюлинг, разумеется, знал, кто его мать, однако напасть на нее он не мог, пока ему не предложат «отправиться к родной матери» или «полакомиться у той, что его родила». Нередко в таких историях фигурировали ничего не подозревавшие родственники женщины, случайно узнававшие о родившемся ребенке, лишь когда обнаруживали свою сестру, дочь, племянницу или внучку мертвой.
Бывало и так, что родня догадывалась о прошедших родах и просила мюлинга не проявлять слишком большую жестокость к роженице. Ответ всегда был неизменен: «Нет. Она отобрала мою жизнь, а я отберу ее!»
Помимо родственников, существовали еще категории людей, способных узнать о тайне женщин: это скорняки и башмачники. В городе они работали в мастерской, однако в сельской местности ходили от хутора к хутору, предлагая свои услуги.
В преданиях мюлингов нередко обнаруживают башмачники и скорняки
Зачастую ремесленники проводили за работой целую ночь, а то и две, оставаясь в чужом доме. Внезапно в комнате становилось светло, из-под пола вылезали дети и, пританцовывая, рассказывали о том, что их убили. Когда вскрывали пол, то обнаруживали тела.
В местечке Виссефьерда (Vissefjärda), что лежит в провинции Смоланд, узнал как-то башмачник, что на одном из хуторов постоянно умирали все родившиеся телята. Сразу после появления на свет их на несколько дней переносили в крестьянскую избу – и так случилось, что именно в это время оказался там и он.
Спать ему в ту ночь не довелось: он сидел и без устали мастерил обувь. Рядом с ним лежал новорожденный теленок. Внезапно в комнате появился одетый в серое человечек ростом не выше фута. Подошел он к теленку да принялся с ним танцевать, приговаривая:
– Башмачник-башмачник, ты шьешь башмаки, а я – я танцую с теленком!
Утомился вскоре бедный теленок, да так, что от усталости упал замертво.
– Кто ты? – спросил удивленный башмачник.
– Я живу под ножкой кровати служанки, – ответил человечек и тут же исчез.
На следующее утро попросил башмачник разжечь большой костер. Разобрал он пол под кроватью служанки. Глядь – а там убитый ребенок! Взял башмачник короб с телом, вставил в щеколду палку да бросил в огонь. Послышался вдруг жалобный голос:
– Забери палочку! Забери палочку!
Однако башмачник и не думал освобождать младенца – так и сгорел он в огне.
После той истории всем в деревне стало ясно: местный бонд [117] сделал служанке ребенка, а когда та родила, то спрятал он тело под ее кроватью, чтобы никто о грехе том не узнал. Но ребенок отомстил за свою смерть, убивая всех крестьянских телят. С тех пор как погостил на этом хуторе башмачник, о мюлинге никто не слышал, да и телята отныне были живы-здоровы.
Во многих преданиях мюлинг сам выдает убийцу, причем происходит это на свадьбе его матери. После преступления проходит много лет, мюлинг успевает вырасти (в ряде регионов считалось, что мюлинг заявляет о себе лишь по прошествии семи лет, не ранее). И вот настает день, когда родившая и умертвившая его женщина «забывает» о своем грехе и выходит замуж, и празднество устраивается в ее доме.
Тогда-то мюлинг незаметно для всех раздвигает доски и появляется на пиршестве. Нередко перед гостями предстает статный юноша, единственное желание которого – потанцевать с невестой. Когда танец заканчивается, женщина-убийца падает замертво. Так приглашенные понимают: перед ними – отомщенный мюлинг.
В одной деревне играли свадьбу. В самый разгар танцев, когда музыкант взял небольшую паузу, гости вдруг услышали странный стон:
Бочка тесна,
Нога же длинна,
Хочу хоть раз встать и танцевать до утра!
Как же удивились гости! Кто бы это мог быть? Но тут снова заиграла музыка, и откуда ни возьмись на пороге появился высокий худощавый юноша, которого никто прежде не встречал.
Подойдя к невесте, он вежливо протянул ей руку. Никогда не видели гости столь грациозного и красивого танца – да только с каждым тактом невесте становилось все хуже и хуже… И вот она уже еле стоит на ногах… Внезапно ее колени подкосились, и она упала. Бросился к ней жених – да поздно было: его суженая лежала на полу бездыханная. Ну а незнакомца словно и след простыл.
На следующий день в том доме разобрали пол и обнаружили тело ребенка. Значит, приходил к невесте мюлинг и отомстил ей за собственную смерть.
Простые люди, не причастные к убийствам, боялись мюлингов и, безусловно, хотели обезопасить себя от встречи с ними. Для защиты предлагалось вывернуть наизнанку свой пиджак, а находясь на озере – положить в сундук стальной предмет или пописать за борт.
Виновным женщинам, захоронившим свое дитя на природе, следовало избегать места убийства (бытовало мнение, что, увидев свою мать, мюлинг мог разорвать ее в клочья). В провинции Онгерманланд рекомендовалось не только носить под одеждой ножницы «из качественной стали» со страницей из псалтыря, но и покрывать голову платком, который женщина использовала во время своего первого причастия.
Блуждающие в темноте огоньки люди видели с незапамятных времен. Объяснения им давались самые разные: в Швеции верили, что это фонарики или свечи, которые держат в руках невидимые злобные человечки. Вернее, души умерших, не нашедшие успокоения в могиле и желавшие заманить припозднившегося странника в болото и утопить его.
Эти фонарщики (lyktgubbe; lykta – «фонарь», gubbe – «старикашка») – а именно так их называли шведы – появлялись на полях, старых дорогах и тропинках, которых больше не существует. Иногда они бродили по болотистым местностям, вдоль озер, подземных вод или рудных жил [118].
Фонарщик
Обычно люди видели только свечение, но не самих фонарщиков. Мерцание могло быть белым, голубоватым или зеленоватым, пламя – широким и низким или высоким и узким. Огонек быстро перемещался, время от времени замирая перед очередным скачком [119]. Иногда свет становился ярче. Тогда говорили: это Дьявол что есть мочи лупит фонарщика за его бывшие прегрешения.
Те, кому удалось повстречаться с фонарщиком, описывали его как человечка небольшого роста в серой или зеленой одежде. Иногда нижняя часть наряда была красной, а верхняя – черной.
