Юз Алешковский - Знаменитая избушка у Антонова колодца

Однажды мы с Шуриком по страшной жаре шли на озеро. В деревне было тихо-тихо. Даже ласточки не носились в небе. Даже куры не копошились в тени под плетнями, а лежали, распустив крылья. За неделю жары небо выгорело, как моя голубая майка.

Мы шли по дороге, почти по колено в мягкой пыли, но нам казалось, что мы стоим на месте, а пыль обтекает нас, как горячая мягкая речка.

Я то и дело проклинал циклоны и антициклоны и жалел, что из-за жары наша вожатая Валя откладывает поход по местам боевой славы.

Мы брели и брели по дороге, потом окатили друг друга холодной водой у Антонова колодца и подошли побеседовать с самим дедом Антоном.

Он сидел на скамеечке у калитки и сворачивал самокрутку. На ногах у него, как всегда, были старые валенки, на плечах телогрейка, на голове ушанка.

И только мы, приплясывая, чтобы согреться после холодного душа, подошли к деду Антону, он зашелся кашлем и, честное слово, нам стало страшновато, как в кино при первых кадрах журнала «Фитиль».

В груди у деда Антона что-то зашипело и сипло затрещало, как будто в ней горел бикфордов шнур. Дед слегка согнулся, вытаращил глаза, и мы, замерев от страха, бессильные чем-нибудь помочь, ждали мгновенья, когда он взорвется кашлем. И когда дед Антон наконец взорвался, мы с облегчением вздохнули и обрадовались, что его не разорвало на части, как ящик в первых кадрах «Фитиля».

— Хм! Змеиное жало! — сказал дед Антон, вытирая слезы и улыбаясь оттого, что с ходу одолел кашель.

— Это у вас все от проклятого самосада, — заметил Шурик.

— Не в махре дело. Изба сырая. Посему и зверствует кашель, — пояснил дед Антон.

Шурик встрепенулся. Ему с самого начала каникул не терпелось чём-нибудь заняться.

— Мы и пришли проверить вашу избу. Нам поручили. Пошли посмотрим.

Я толкнул Шурика локтем, но он только отмахнулся.

Дед Антон, так и не закурив, кряхтя встал, и по тропке, заросшей жесткой травой и подорожником, мы прошли к избе. Мне подумалось, что мало кто ходит к деду в гости, и стало его жалко, старенького и одинокого.

— Ну и ну! — сказал я, а Шурик удивленно свистнул.

Избушка с одного края здорово покосилась, доски цоколя и нижние бревна прогнили, крыша во многих местах была залатана чем попало, а треснутые темные стекла окон заклеены полосками газет.

В общем, казалось, что избушка держится на земле каким-то чудом и что жить ей осталось еще одно лето. А если ураган, то и того меньше. Вот только наличники и резные карнизы все еще были красивы, и резьбы такого рисунка не было больше ни на одной избе в нашей деревне.

— Сколько лет ей стукнуло? — деловито спросил Шурик, пощелкав пальцем по срубу.

— Двести с лишком!.. Сыра… Сыра, — сказал дед Антон.

— Это… э… это значит?.. — прошептал пораженный Шурик.

— Со второй половины восемнадцатого века! — быстро подсчитал я. — Еще крепостные здесь жили… А сколько царей она пережила. А войн? И всего-всего!

Странно как-то было смотреть на избушку, такую древнюю свидетельницу истории. Птицы, когда вили гнезда, повыщипали из сруба шпаклевку, и она торчала, как вата из телогрейки деда Антона.

Тут Шурик разошелся.

— Эх, товарищ дед Антон! Ведь во всех же газетах пишут «берегите старину». А вы? Да если б я в такой старой избе жил, я бы… дышать на нее боялся… я бы, как в музее, в тапочках по полу ходил.

— У самого уж и сил нет, а правление что беспокоить. У них без меня дел хватает. Доживем, — виновато сказал дед Антон. — День прошел — и слава богу.

— Э-э! Так не пойдет! — Шурик погрозил ему пальцем: — Значит, вы, как Людовик, рассуждаете? Как король? Значит, после вас хоть потоп? Вы тут кашляете, чихаете, здоровье портите, а реликвия… Это реликвия? — спросил меня тихо Шурик. Я кивнул. — Реликвия пропадает на ваших глазах. Ну, теперь я так не оставлю этого дела. Пройдемте внутрь!

Войдя в избу, мы словно окунулись вдруг в озеро: так в ней было сумеречно, прохладно и тихо. И перекошенный пол накренился, будто палуба старого корабля во время шторма. Шурик бегал по избе, ахал, повторял то и дело: «Такая старая реликвия! Ну и ну!» — и тормошил деда Антона. Наконец Шурик присел на лавочку и таинственно сказал:

— Ведь раньше ваша изба стояла прямо у дороги, у большака. Так? И вот сидите вы у калитки, покуриваете, а мимо вас проезжает карета и вдруг останавливается. Так?

— Частенько бывало, — сказал дед Антон.

— А из кареты вылезает какой-нибудь знаменитый человек… Ну… там… путешественник… художник или писатель и запросто с вами разговаривает.

— Бывали и писатели…

— А какие? — Шурик задумался. — Может, Лев Толстой? Борода такая белая, вроде вашей, и волосы длинные, седые? Он?

— Да ведь и вправду похоже… был один такой в больших годах… — покорно согласился дед Антон. — Только борода погуще.

— Хватит голову морочить человеку! — сказал я Шурику. — Пойдем лучше добьемся, чтобы ремонт сделали! Чего уж вспоминать!

— А я вспомню… вспомню… Чего же не вспомнить? — забеспокоился дед Антон.

Я понял, что ему просто захотелось поговорить, потому что скучно сидеть одному и смотреть на дорогу. Шурик же загорелся, словно бы и вправду напал на след Льва Толстого. Дед Антон не успевал отвечать.

— Одет он был как — в толстовку? Знаете — много складок… вроде халата, только через голову одевается. И воротничок белый?

— А и впрямь белый, — подумав, ответил дед Антон.

— В сапогах был?

— А то в чем же? — обидчиво сказал дед Антон.

— Глаза голубые? Пристальные?

— Всего тебя насквозь!

— А нос? Мужественный? Широкий книзу?

— Простой вроде бы нос.

— Все сходится! — чуть не застонав от счастья, крикнул Шурик.

— Ну и что он сказал, когда вышел из кареты? — спросил я ехидно.

— Стоп! Стоп! Допрос на время прерывается! — сказал Шурик. — Сейчас нужно устроить очную ставку. Вернее, сначала опознание, а очную ставку потом. Только тогда двинемся дальше по следу. Пошли!

Шурик прямо вытащил меня из избы. Дышал он от волнения прерывисто и часто.

— Ты понимаешь, завтра весь мир узнает, что Толстой в нашей деревне бывал!

— А почему ты думаешь, что это неизвестно?

— Бывает так! Не все о писателях известно. Я сам видел заголовок в газете: «Новые страницы биографии Лермонтова». Так и с Толстым! Пошли в школу! Быстрей!

Десятиклассники, ожидавшие в коридоре вызова на экзамен, посмотрели на нас с завистью.

В зале, где была галерея великих людей, встав под портретом Толстого, Шурик сказал:

— Давай стул. Снимем его. Не соображаешь зачем? Ну, потом поймешь…

После Толстого мне пришлось снять портреты Тургенева, Чернышевского и дедушки русской авиации Жуковского, так как, по словам Шурика, «опознаваемый» Толстой обязательно должен был находиться среди нескольких человек. Правда, я отказался уносить из школы Леонардо да Винчи и Ломоносова, потому что первый жил и работал в древности и никогда не приезжал в Россию, а Ломоносов не имел бороды.

Мы сложили портреты и понесли их, как носилки. Шурик впереди, я сзади. В коридоре нас несколько раз спрашивали: «Куда это вы их?» Шурик загадочно отвечал: «На опознание…»

Хорошо, что десятиклассникам было не до нас.

Из-за того, что в избе было темно, мы решили провести опознание в саду и приставили портреты к стволам яблонь.

— Ну, дед Антон, который был у вас в гостях? — торжественно спросил Шурик.

Дед Антон рассматривал портреты, расспрашивал про каждого великого человека, заботился ли он «о нас, мужиках» и что-то не спешил опознать Толстого. Наконец, смахнув со лба Льва Николаевича белый лепесток яблони, хитро прищурился и сказал:

— Энтот.

Шурик от радости бросился к нему на шею. Мне показалось странным, что все как-то очень уж правильно сходится. И главное, лицо деда Антона при ответах становится озорным. «А не ведет ли дед, как говорят в детективных книжках, большую игру? Не вздумал ли он с помощью Толстого отремонтировать избу?»

Такое подозрение было мне неприятно, но я решил обязательно проверить, бывал ли Толстой в нашей губернии.

— Ну, дед Антон, держитесь! Здесь музей будет! — пообещал Шурик.

— А меня куда ж? — спросил дед Антон.

— Сторожку выстроят, — успокоил его Шурик.

— Пошли, — сказал я ему. — Надо биографию Толстого теперь почитать. Ты что о нем знаешь?

— Ничего.

— И я ничего. До свидания, дед Антон! Мы скоро вернемся, — сказал я.

— Вот дела! — заахал Шурик. — Он ходил по этой самой дорожке, пил из колодца воду, которой мы обливались! — Это Шурик сказал с упреком. Вроде бы такой водой нельзя нам было и обливаться. — Но мы добьемся. Иди читай биографию, а я пойду подыму в правлении шум.