Куда же тура подеваем?
Рога золотые те собьем мы,
да в светелке их прибьем мы,
ой, в светелке, прямо к стенке.
Что ж на тех рожках вешать мы будем?
Шкуры собольи, пышные платья,
ружье–кремневку, острую саблю.
Ее милости — песню,
а нам — колядку.
Ой, гордился земан
Дочерью единой, —
Боже ты мой, Боже! —
Красой Катериной.
Про паненку Катю
Князь турецкий слышит, —
Боже ты мой, Боже! —
Он письмо ей пишет;
Перстень прилагает,
Отправляет Кате —
В руки передать ей
То письмо с печатью.
Катя получает
И отцу вручает —
Что в письме ей пишут,
Пусть он прочитает.
Пан отец читает
И вздыхает горько,
— Боже ты мой, Боже! —
Он вздыхает горько.
— Пан отец любезный,
Вы в большой кручине —
Или что дурное
Прочитали ныне?
— Дорогая Катя,
Это ль не кручина,
Коль я должен выдать
Дочь за турчанина?
— Пан отец любезный,
Избавьте от муки,
Не отдайте дочку
Турчанину в руки!
Турок у порога.
Говорит девица:
— Отворяйте гостю,
Я умру в светлице.
— Добрый день, мамаша,
Где же дочка ваша?
— Ночью в одночасье
Умерла бедняжка!
Турок не поверил,
Сам прошел в светлицу —
Боже ты мой, Боже! —
Умерла девица.
Вынул он платочек,
Вынул из кармашка:
— Ты куда от друга
Улетела пташка?
Сшить велел он саван
Розового шелка:
— Почему, мой цветик,
До поры отцвел ты?
Жемчугом бесценным
Он обвил ей шею,
Кольца ей на пальцы
Низал, не жалея.
Серебряный гроб он
Наказал отлить ей,
Золотою крышкой
Этот гроб закрыть ей,
Да киркой серебряной
Могилу копать ей,
Заступом из золота
Холмик насыпать ей.
А звонить велел он
На весь край широкий,
Чтобы доносилось
К Турции далекой.
Турок от порога —
Встает Катеринка:
— Поезжай ты с богом
На свою сторонку!
Турок едет полем,
Головушку клонит,
— Боже ты мой, Боже! —
Безутешно стонет.
Гусары, гусары,
с добрыми конями,
какого дадите,
я поеду с вами?
Да уж не иного,
как того гнедого.
Я ему добуду
златые подковы.
Я его покрою
попоной богатой,
чтобы ты узнала,
как пойду в солдаты.
Я его покрою
бесценной тафтою,
чтобы ты узнала,
что готов я к бою.
Я его покрою
парчой ярко–алой,
чтобы ты узнала,
рукой помахала.
Когда мы отъедем
триста миль от Праги,
там увидим, люба,
турецкие флаги.
Когда мы отъедем
триста миль от речки,
там увидим, люба,
весь–то край турецкий.
Весь–то край турецкий,
дальнюю чужбину,
в том краю далеком
я навеки сгину.
Слушайте, парни,
и вы, молодицы, —
может несчастье
с каждым случиться.
В Каменце шорник
жениться собрался,
к мельницкой дочке
в мужья набивался.
Мельника баба
его осадила:
«Знала бы —
дочку давно б утопила!»
Шорник едва
про такое услышал,
загоревал
да из Каменца вышел.
Плача, простился
с любимой зазнобой,
и поклялись они
встретиться снова.
Да мать ее злая
ему написала:
«Дочку свою
за другого отдала!»
Шорник письмо прочитал —
расхворался,
два дня болел,
а на третий — скончался.
Мельницка дочка
ждала–дожидала,
да жениха своего
заклинала:
«Даже коль мучат
в аду тебя черти, —
вырвись, вернись ты,
хотя после смерти!»
Мать умоляла
ее помолиться,
с долею тяжкой
смиренно ужиться.
«Нет, мне молитва
теперь не поможет,
только могила
спасти меня может!»
Раньше, чем месяц
на небо вышел,
цокот копыт
стал за окнами слышен.
«Боже мой, боже мой,
к нам едет кто–то!..
Вот уж подъехал,
стучится в ворота».
«Еду, невеста моя,
за тобой я,
нет без тебя мне
в могиле покоя.
Встань, моя милая,
с белого ложа,
бросить должна ты
ненужного мужа».
«Мужа–то нет
у меня никакого.
Ты мой любимый,
не знаю другого!»
«Встань же, невеста,
скорей одевайся,
времени мало
осталось в запасе.
Конь быстрый, как выстрел, —
не дохлая кляча, —
сто миль до утра
мы с тобою проскачем».
За город ночью
они выезжали,
там странные гости
их свадьбы ждали.
Доехали так они
и до погоста:
«Откройтесь–ка вы,
гробовые ворота!
Откройтесь пошире,
я знаю — есть место,
везу я на свадьбу
млáду–невесту!»
И черные двери
немедля открылись,
жених и невеста
в могиле скрылись.
При жизни не стали
супругами милые,
а вот могила
их соединила.
Течет речка, протекает,
ветки явора купает,
все мосточки залила,
лишь один не заняла.
Там охотничек все ходит,
панну за руку он водит.
Вот он яблочко сорвал,
кинул в воду и сказал:
«Плыви, яблочко, далёко,
вместе с волнами потока,
к самой мельнице, туда,
пусть несет тебя вода».
Только яблочко приплыло,
жернова остановило,
обмелела вдруг река,
затопила берега.
Почему колеса встали,
сердце тешить перестали,
почему они молчат,
покружиться не хотят?
Возле Табора у леса
жил охотник неизвестный,
в заповедник он ходил,
шляпу с перышком носил.
Пас оленей тонконогих,
любил девушек нестрогих.
Он оленю приказал,
чтоб на мельницу бежал.
«Ты беги, олень, скорее,
своей силы не жалея,
прямо к мельнице, туда,
где под явором вода.
Там под явором, страдая,
сидит панна молодая,
там стоит она грустна,
одинешенька–одна.
И колеса замолчали,
а от них и все печали.
Перед ней рога склони,
прыгай в воду, не тони.
Только до колес достигнешь,
там и яблочко увидишь,
рогом яблочко проткни
и обратно в лес спеши».
Ночь близка, олень несется,
вся земля под ним трясется,
рог то вскинет, то пригнет,
красно яблочко несет.
Плод охотник разрезает,
видит: птичка вылетает —
это панночка была,
та, что в яблочке жила.
