Темно-синяя горная гряда заслонила собой небо, быстрый ветер донес до друзей запах моря и аромат смолистых кедров…
Еще никогда Шамаш не получал от героев таких щедрых жертв, и еще никогда не было так тревожно у них на сердце.
В тот вечер Энкиду даже не лег спать, а молча сел в шалаше рядом с Гильгамешем, дожидаясь очередного сновиденья друга.
И дождался: Гильгамеш резко сел и, дрожа, схватил его за руку:
— Это ты меня разбудил? Меня как будто кто-то коснулся! Наверное, бог прошел рядом: я слышал его дыхание! Энкиду, еще никогда мне не снилось таких кошмаров. Я видел, как средь бела дня на землю пала тьма, потом грянул гром и заблестели молнии, меня окружило кольцо огня, и от пламени некуда было укрыться!
— Тише, тише! Это только сон, и сейчас я растолкую его не хуже премудрой Нинсун. Темнота — это наш враг Хумбаба, и как тьму разорвало пламя, так и мы с тобой победим и разорвем в клочья ужасного великана!
…Вот потянулись деревья ливанских предгорий, вот нависла над головами героев вершина высокой горы — и вдруг они замерли на полушаге: как лавина, обрушился на незваных пришельцев голос великана Хумбабы!
Эхо не скоро затихло среди кедровых стволов, и Гильгамеш с Энкиду долго не могли произнести ни слова.
— Знаешь, а ведь я мог ошибиться в истолковании твоих снов, — наконец пробормотал Энкиду. — Я не такой уж опытный толкователь! Давай-ка лучше вернемся в Урук и спросим Нинсун, что означают эти виденья…
— Ну уж нет! — решительно возразил Гильгамеш. — Разве для того мы прошли такой путь, чтобы повернуть назад в двух шагах от цели? Пусть Хумбаба надрывает себе глотку, мы не дети, боящиеся громкого крика!
— Я слышал, что страж кедров облачается, как в одежды, в семь смертоносных лучей, и что эти лучи лишают сил всех приблизившихся к его чаще, — прошептал Энкиду. — Кажется, это правда: мы еще не вошли в лес, а у меня уже отнимаются руки и ноги. Гильгамеш, давай остановимся, пока не поздно, не будем вторгаться во владенья Хумбабы!
— Хорошо, возвращайся, я один пойду в вотчину владыки кедров, — упрямо заявил Гильгамеш. — Ступай домой, друг! И если мне не суждено будет вернуться, правь Уруком вместо меня. А когда подбежит к тебе мой ребенок, скажи, что отец его принял смерть в бою с ужасным Хумбабой, а не умер, спьяну вином захлебнувшись!
Энкиду ничего не ответил, только смерил товарища гневным взглядом и первым вошел под своды кедрового леса.
— Уж теперь-то мы точно одолеем Хумбабу! — Гильгамеш догнал друга и зашагал рядом. — Вот увидишь, не помогут Хумбабе его магические лучи и смертоносное дыхание. Всем известно — двое львят одолеют любого льва!
— Ну-ну, припомни еще какую-нибудь пословицу… Например, что втрое скрученный канат не скоро порвется, — фыркнул Энкиду. — Любишь же ты затасканные поговорки!
Но раскидистые вершины совсем затемнили солнце над головами друзей, тропинка исчезла у них из-под ног — и герои, понизив голос, встали ближе друг к другу.
Вот она, вотчина ужасного Хумбабы! Стволы кедров уходили ввысь, как колонны, под ними густо рос терновник и колючие травы. Кругом царила мертвая тишина, даже птичьи голоса не звенели в чаще.
— Неужели нам придется выслеживать Хумбабу в этих зарослях? — мрачно проговорил Гильгамеш. — Мой боевой топор отлит не для того, чтобы прорубать им дорогу в буреломе!
— Тогда начни рубить им кедры — и, могу поспорить, их страж тут же явится, чтобы свернуть тебе шею! — посоветовал Энкиду.
— Думаешь? Давай-ка проверим!
Гильгамеш поплевал на руки и обрушил топор на ближайший кедровый ствол. Гулкий стук разнесся под сводами леса — и тотчас в ответ раздался злобный грохочущий рев. Топор едва не выпал у браконьера из рук, когда между деревьями показался великан в три человеческих роста!
Герои невольно попятились, глядя на приближающееся чудовище: семь ослепительных одежд облекали тело лесного стража, и Гильгамеш, собравшись с силами, пробормотал:
— Сперва надо лишить Хумбабу его магических лучей, иначе мы никогда его не одолеем!
— Нет, сначала победим великана, а уж потом займемся его лучами, — возразил Энкиду. — Если хочешь поймать наседку, не трать время на возню с ее цыплятами!
— Кто из нас любит затасканные поговорки? — усмехнулся Гильгамеш и ринулся в бой.
Он поразил великана топором и тут же выхватил меч; Энкиду ни на шаг не отставал от друга, и между кедрами разгорелась жестокая битва.
Не помогли великану его хваленые магические одежды — могучий удар Гильгамеша поверг Хумбабу наземь, и лезвия двух мечей уперлись в горло лесного стража.
— Сжальтесь, пощадите сиротку! — заскулил великан. — Если вы меня убьете, на вас обрушится гнев Элли-ля, и месть верховного бога будет страшной!
— А кто отомстит за тех, кого погубил ты? — крикнул Энкиду в запале боя. — Если тебя пощадить — сколько еще людей ты отправишь в Иркаллу!
И, взмахнув мечом, он поразил чудовище в грудь, а Гильгамеш тут же пробил топором голову Хумбабы.
Заскрипели, застонали кедры, оплакивая гибель своего стража, но как только герои расправились с волшебными лучами поверженного великана, под сводами леса воцарился глубокий покой.
Друзья сняли с Хумбабы его оружие, нарубили драгоценной кедровой древесины и в ознаменование своей великой победы принесли Шамашу богатые жертвы, пообещав пожертвовать вдвое больше по возвращении в Урук.
Покончив с трудами, Гильгамеш скинул грязное платье, умылся в ручье, надел свежие одежды, откинул со лба длинные волосы, увенчался тиарой…
И так совершенна была его красота, что им залюбовалась сама богиня Иштар, и страстное желание овладело ее сердцем. Богиня любви, не привыкшая отказывать себе в своих желаниях, словно падающая звезда, устремилась с неба на землю, встала перед героем и приветствовала его такими словами:
— Ну, Гильгамеш, отныне ты мой любовник!
Твоим вожделеньем я хочу насладиться.
Ты будешь мне мужем, я буду тебе женою.
Заложу для тебя колесницу из ляпис-лазури
С золотыми колесами, со спицами из рубинов,
И в нее запряжешь ты коней огромных;
В нашу обитель войди, в благовонье кедра,
И когда ты проникнешь в нашу обитель,
Те, кто сидят па тронах, твои поцелуют ноги,
Все падут пред тобою, цари, князья и владыки,
Принесут тебе дань люди гор и равнины,
Станут тучны стада,
станут козы рождать тебе двойни;
Будет мул выступать под
твоей ношей тяжелой,
Будет конь твой могучий стремить колесницу
И гордиться, что равных себе не знает!
Нежно коснувшись груди Гильгамеша, Иштар нетерпеливо ждала, когда он кинется в ее объятия… Но ее надежды были напрасны!
Герой отступил на шаг, смерил богиню взглядом и остудил ее пыл насмешливой улыбкой.
— Сохрани для себя свои богатства,
Украшенья тела и одежды,
Сохрани для себя питье и пищу,
Пищу твою, что достойна бога,
И питье твое, что владыки достойно.
Ведь любовь твоя буре подобна,
Двери, пропускающей дождь и бурю,
Дворцу, в котором гибнут герои,
Смоле, опаляющей своего владельца,
Меху, орошающему своего владельца!
Где любовник, которого бы ты всегда любила,
Где герой, приятный тебе и в грядущем?
Вот, я тебе расскажу про твои вожделенья:
Любовнику юности первой твоей, Таммузу,
На годы и годы назначила ты стенанья!
Птичку пеструю, пастушка, ты полюбила,
Ты избила ее, ты ей крылья сломала,
И живет она в чаще и кричит: крылья, крылья!
Полюбила ты льва, совершенного силой,
Семь и еще раз семь ему вырыла ты ловушек!
Полюбила коня, знаменитого в битве,
И дала ему бич, удила и шпоры,
Ты дала ему семь двойных часов бега,
Ты сулила ему изнемочь и тогда лишь напиться,
Силили, его матери, ты судила рыданья!
Пастуха ты любила, хранителя стада,
Он всегда возносил пред тобою куренья,
Каждый день убивал для тебя по козленку,
Ты избила его, превратила в гиену,
И его же подпаски его гоняют,
Его же собаки рвут ему шкуру!
И отцовский садовник был тебе мил, Ишуллану,
Приносивший тебе драгоценности сада,
Каждый день украшавший алтарь твой цветами,
На него подняла ты глаза и к нему потянулась:
«Мой Ишуллану, исполненный силы, упьемся любовью,
Чтоб мою наготу ощущать — протяни свою руку».
И сказал Ишуллану: «Чего от меня ты хочешь?
Мать моя не пекла ли? Я не вкушал ли?
А должен есть снедь стыда и проклятий,
И колючки кустарника мне служат одеждой».
И едва ты услышала эти речи,
Ты избила его, превратила в крысу,
Ты велела ему пребывать в его доме,
Не взойдет он на крышу, не спустится в поле.
И, меня полюбив, ты изменишь тоже мой образ!
Долгий яростный вопль Иштар, наверное, услышали даже на небесах. Еще никто из смертных никогда ее так не оскорблял! Еще никто, кроме садовника Ишуллану, ей не отказывал!
