сегодня у нотариальной конторы. Ты что, его не заметил?
— Это надо было выходить из машины. А если сам пришел — значит, на фингале настаивает.
Я слышу, как Филипп с кем-то переговаривается. Голос мужской, приглушенный. Валера? Все-таки он?
Вскоре Филипп возвращается. Один. С какой-то коробочкой в упаковке.
— Курьер?
— Мне кажется или я слышу разочарование?
Конечно, кажется. А чтобы меньше казалось, я поворачиваюсь к окну.
— Завтра же вышлю ему следом за чемоданами.
— Как хочешь.
Услышав какой-то треск, оборачиваюсь и бросаюсь к Филиппу. А он уже ножом ловко вспорол упаковку.
— Завтра вернешь, — говорит примирительно. — А сегодня мы посмотрим, от чего ты отказываешься. Поверь, так ему будет только больнее.
Логика в этом есть. Ну или думать так помогает вино, но мы выуживаем на свет продолговатый футляр. Открываем его. Браслет — массивный, с красивыми изумрудами.
— Ого! — присвистывает Филипп. — Кажется, я уже нашел того, от кого готов принять золотишко!
Радуется он, правда, недолго. Переводит взгляд на меня, смотрит на браслет и дает совсем другой комментарий:
— Да не, не подходит. Камней пожалел!
— Посмотрю, что ты подаришь жене.
Он хмыкает. Закрыв футляр, кладет его на верх холодильника, но я, чтобы не забыть, забираю в сумочку. Завтра отправлю с курьером. Похоже, в этом месяце у них будет перевыполнен план.
— Мне торопиться некуда, — говорит Филипп, когда мы снова сидим за вином. — Вот будет, как тебе, тридцать три…
Да, в отличие от меня, ему повезло. Во-первых, он младше, ему двадцать семь. А во-вторых, мужчинам по умолчанию дают куда больший срок для свободы. Это на женщин окружение давит.
«Тебе уже тридцать…», «Тебе уже тридцать один…», «Тебе уже тридцать два»… Подозреваю, меня ждет новая мантра: «Тебе уже тридцать три! Что же делать?!»
Мы долго сидим, о чем-то болтаем, молчим. Я даже верю, что все — справилась, вычеркнула, стерла, забыла. А когда захожу в нашу комнату, душу берет в тиски такая тоска, что хочется свернуться в клубок.
Тишина. Тишина больше всего раздражает. Обычно она разбавлялась шагами Валеры, его дыханием, его голосом, шелестом, когда он читает. Кровать кажется огромной, пустой, я лежу на ней в позе звезды и бездумно смотрю в потолок.
Переворачиваюсь на бок — взгляд падает на обои. Мы выбирали их вместе. Чтобы оттенок теплый, чтобы глаза отдыхали, чтобы в комнате нравилось.
Услышав шорох, оглядываюсь. Ириска с интересом рассматривает интерьер — да и пусть. Поднявшись, выпускаю ее из клетки — и правда, чего сидеть? Она осторожно делает шаги, бережет лапки, постоянно принюхивается, а потом подходит к стене и начинает водить по ней носиком.
— Ты права…
Найдя маникюрные ножницы, я подхожу к стене. С трудом, но все-таки нахожу стык обоев и, поддев их, тяну вниз. На совесть поклеили, обои держатся цепко, но мне все-таки удается ухватиться за лист.
Шелест.
Треск.
Белая стена, которая открывается.
Сажусь на пол и смотрю на нее. Мне нравится. Так мне нравится больше.
— Анжелика! — слышу за спиной возмущенный голос Филиппа. — Зачем ты выпустила крысу из клетки? Смотри, что она натворила!
Крыса, обиженно подняв хвостик, трусит ко мне и взбирается на колени. Чтобы не навредить ей случайно, я кладу на пол ножницы.
— Мы с Ириской решили делать ремонт.
Пауза.
— Отличная идея! — хвалит Филипп. — Только это нужно доверить профессионалам!
Шаги.
Шелест, треск.
И полночи два профессионала — частный нотариус и начальник отдела сбыта самого крупного завода подшипников — занимаются делом. Рвут обои на стенах.
Ириска, как вдохновитель, тихо спит в клетке.
— И как тебе? — спрашивает Филипп, заглянув утром в комнату.
Я обвожу взглядом ободранные стены и широко улыбаюсь, представляя, как покрашу их в персиковый цвет. Или в мятный. Или даже в розовый. Выбор широкий, времени по вечерам свободного много.
— Все понятно, — хмыкает брат. — Только мусор нужно было оставить на утро. Две ночи подряд с мешками таскаемся.
Я смеюсь и целую его в чуть влажную щеку. Это у него привычка такая — естественно обсыхать, с детства терпеть не может вытираться полотенцами. Так, пару раз если приложит к телу, и все. Вот и сейчас короткие темные волосы торчат, как у ежа, во все стороны, по торсу еще стекают капли воды, даже на ресницах, кажется, капельки. Карие глаза утром кажутся почему-то еще темнее, как будто без него досыпают.
А я, на удивление, чувствую себя бодро, хотя мы и поздно легли. Пока ободрали стены, пока это отметили, пока прошлись к мусорным бакам проветриться…
— Может, сырники сделаешь? — придя на кухню и заглянув в сковородку, начинает ныть брат.
— Омлет, — отрезаю я, но потом смягчаюсь. — Могу заказать из ресторана.
— В ресторане я и сам могу заказать, — вздыхает он. — Но я подумал, раз я живу с женщиной, могу рассчитывать на домашнюю еду. Причем не на что-нибудь, а на то, что заказываю.
— На сто процентов ты можешь рассчитывать на такой вариант, только если живешь с домработницей.
Он хмуро смотрит на тарелку с омлетом, которую я ставлю перед ним, и ворчит:
— Я это учту.
Омлет получился воздушным, поэтому вскоре жалобы прекращаются. Я вообще неплохо готовлю, но мы часто с Валерой заказывали доставку из ресторана. У него много работы, у меня много работы, а свободное время нам нравилось проводить за другими делами.
— Сама-то чего не ешь? — косится Филипп с подозрением.
— Позже что-нибудь перехвачу.
Да, идея с омлетом была не лучшей: я его по утрам часто готовила. Наверное, и правда нужно приноровиться к сырникам. Менять так менять. Выбросив омлет, я мою тарелки. Кофе пьем уже на лету: оба торопимся.
Я то и дело нажимаю на кнопку лифта, как будто он может от этого быстрее приехать. Два раза проверяю, не забыла ли футляр с браслетом. Потом еще успеваю проверить, точно ли
