его через рот.
– Всё, я готов, – наконец объявил он. – А теперь слушайте меня внимательно. Когда я подожгу листок, мы сразу же возьмёмся за руки. Сразу же, слышите? Нельзя терять ни секунды! Наша энергетика должна быть объединена в одно целое. И главное, – он теперь обращался только к Павлу, как к менее надёжному члену команды, – ни в коем случае не отвлекайте меня. Стойте тихо, это важно!
– Стоять тихо, – повторила Агата.
Глеб хмыкнул.
– Ну… на всякий случай старайтесь думать о том, чтобы у нас всё получилось. Мысль, знаете ли, материальна.
Агата заметила, насколько он напряжён, даже жила на его лбу вздулась. Словно готовился тяжеленную штангу поднимать, а не перебирать в уме магические цепочки.
– Мы всё поняли, – сказала она за себя и за Павла. И добавила: – Желаю удачи. Не облажайся.
Глеб кивнул, дал себе ещё несколько секунд на моральную подготовку, а затем, с азартом сказав: «Поехали!», поджёг от свечи бумажный лист и положил его в пиалу. Тут же вытянул руки. Пальцы всех троих переплелись. Глеб зажмурился, поджал губы, и Агата поняла, что в его голове началась невероятно сложная умственная деятельность.
Она тоже прикрыла глаза и призвала на помощь своё богатое воображение. Ей представилось, что посреди этого помещения образуется искрящийся голубоватый туман. Но вот туман рассеивается и перед взором предстаёт… седобородый старец в чёрном балахоне. Ну а кто же ещё? Конечно старец. Хранитель Тайн держит в жилистой руке резной посох, увенчанный большим красным кристаллом. И Хранитель обязательно должен сказать приветственные слова. Но какие? Ага! «Я долго ждал, когда кто-нибудь призовёт меня! И вот я здесь. Вы хотите знаний? Ну что же, я обучу вас всему, что знаю сам!»
Агате нравилась нарисованная воображением картина. Слишком фэнтезийная, конечно, но, что важно – не жуткая.
А Павел, наплевав на пожелание Глеба думать об успехе предприятия, с удовольствием рисовал в воображении картину кровавую: тощий корчился в агонии с перерезанным горлом. Корчился, корчился, корчился! А кровь хлестала фонтаном из разорванной артерии. Вот какая должна быть месть ассасина!
Тихо потрескивая, в пиале догорала бумага. Глеб открыл глаза и громко чихнул. Тут же одновременно чихнули и Агата с Павлом.
Некоторое время все стояли молча и глядели, как сквозняк выдувает из пиалы тёмные чешуйки пепла. Наконец они расцепили руки. Глеб повернулся на месте, словно надеясь обнаружить в помещении хотя бы малейшие последствия заклинания.
Павел, сунув руки в карманы пальто, поддел мысом ботинка обломок кирпича. Вид у него был скучающий.
Агата же пыталась разобраться в своих ощущениях: разочарование? Облегчение? Странно, но, пожалуй, оба этих противоречивых чувства присутствовали. Образ седобородого старика в балахоне померк и Агате сейчас этот образ казался невероятно глупым. Да и сама вера в пресловутого Хранителя Тайн почти сошла на нет. И что теперь? А теперь домой, к Тиранозавру, Викингу и горячему чаю. Завтра будет новый день и новые…
Мысль резко оборвалась. В височной области и затылке вспыхнула боль. Агата, вскрикнув, схватилась за голову, перед глазами встала красная пелена. Мощная пульсация, казалось, овладела каждой клеткой тела. Агата пошатнулась, а потом ноги подкосились, словно лишившись вдруг костей, и она рухнула на пол. В панике попыталась позвать на помощь, но все звуки застряли в горле. Сквозь красную хмарь она увидела, что Глеб и Павел тоже корчились на полу от боли. Какого чёрта творится?!
Сверху донёсся ужасающий скрежет, словно сама плоть пространства трещала по швам. Всё вокруг завибрировало, в воздухе стремительно заструились полупрозрачные туманные потоки.
Превозмогая боль, Агата предприняла попытку подняться, но ноги не слушались, а всё тело словно бы лишилось связи с мозгом. Агате оставалось лишь с внутренним криком отчаяния наблюдать, как ворочаются среди мусора и кирпичного крошева её спутники.
Огни на свечах вздулись, оторвались от фитилей и воспарили над полом. Это были теперь огненные пульсирующие сферы, из которых нервно вырывались щупальца-протуберанцы. Скрежет не прекращался. К этому звуку добавился треск и грохот снаружи здания. Бутылочные и оконные осколки, обломки кирпичей, куски ржавых труб, гнилые доски задрожали и медленно, презрев законы гравитации, поднялись в воздух. Всё это зависло в беспокойном пространстве, отражая свет огненных сфер.
Агата, теряя связь с реальностью и лихорадочно думая, что сошла с ума, тоже воспарила над полом. Она старалась противиться неведомой силе, которая стискивала её тело невидимыми лапами, но ничего не выходило. Сквозь сгущающуюся красную пелену она видела Глеба. Тот плавал в воздухе, как космонавт в невесомости, а рядом с его головой зависали пиала и мятая пластиковая бутылка.
Неожиданно стемнело.
Агата словно бы попала в иную реальность, где царствовал мрак. Она сразу же почувствовала себя узницей этой темноты. Накатила глубокая иссушающая тоска и в голове, как опухоль, созрела мысль: вот он, конец!
Мрак сеял печаль. Нет, он и был печалью. И болью. И страхом. Место, где незримо витало что-то невероятно злое. Агата ощущала это физически, каждой молекулой своего тела, будто она была одним сплошным обнажённым нервом, а пропитавшее мрак зло – огнём. А ещё этот скрежет… он не прекращался. К этому звуку добавились стоны, крики, какое-то верещание.
А Агате хотелось выть. А может, и выла? Никакой уверенности. Она даже не была уверена, что прошлое – детство, юность, Колюня, Глеб – не являлись всего лишь сном. А теперь вдруг пробудилась, и вот она истинная реальность – мрак! Тяжёлые, будто ртутные капли мысли вползали в голову, вытесняя здравый смысл, убивая в зародыше вопросы, подменяя собой остатки чего-то светлого – то, что тихо, точно со дна глубокого колодца, ещё пыталось призывать сражаться, бунтовать.
Но что это?
Во мраке что-то проявлялось. Силуэты. Десять… двенадцать… тринадцать силуэтов. Изначально мутные, смазанные, они стремительно обретали чёткость и будто бы раздвигали собой стискивающую их тьму. Люди? Фигуры шевелились, и каждое движение было каким-то ломаным, натужным. Так могли бы двигаться куклы, ржавый механизм которых то и дело даёт сбой.
Агата теперь чётко видела, что это люди. Тринадцать обнажённых мужчин разного возраста. Их тела были изуродованы: кожа в некоторых местах свисала лоскутами, обнажая кровоточащее мясо; из множества пульсирующих язв сочился гной; кое-где в глубоких рваных ранах виднелись кости. Лица искажало то, что, казалось бы, не должно сочетаться: мука и злоба. Из раззявленных, беспрерывно нервно кривящихся ртов вырывались красноватые облачка пара. В тёмных провалах глазниц блестела какая-то слизистая белёсая субстанция. Из лысых голов, как провода, тянулось множество серебристых нитей, концы которых терялись во тьме.
От этого зрелища в рассудке Агаты что-то заклинило,
