что проводит девочку до квартиры. Еще часик — и домой. Так они пирог весь и доели. А там уж и вечер наступил.
***
На следующий день Машка притащила Кощея в гости — бабушка сказала, что это правильно. Снова чаем напоили, в этот раз пирог был с капустой. Бабушка по делам в собес убежала, а Василича попросила с Машкой посидеть. Тот не возражал.
В одно погожее воскресенье Кощей и Клубочек, как обычно, после пробежки отдыхали на лавочке во дворе. Птички пели, солнышко. Зима еще в свои обязанности не вступила, все на пороге топталась. Теплый ноябрь выдался, на удивление.
По двору шла одна седьмая Машиного папы. Выглядел он вполне целым человеком, но Кощея не проведешь. Был бы целым — жил бы с Машкой и мамой ее непутевой. Заметив Василевса, мужчина вдруг поменял направление и направился прямо к нему.
— Здравствуйте, Василий Васильевич!
Василевс неохотно кивнул.
— Мне Маруся про вас рассказывала. Говорит, вы дружите.
«Маруся? Кто это «Маруся»? Машка, что ли?», — не сразу сообразил Кощей и снова кивнул.
Машин папа оказался совсем не таким противным, каким он нарисовал его в своем воображении. Тихий, грустный. Чем-то Ивана из их сказки напомнил. Тот тоже по началу горел, а потом словно задули огонек, так-то. Стержень вынули, а что человек без стержня? Один пшик. Кощей нахмурился, скрывая смущение, и важно ответил:
— Верно сказала. Пока у вас дела да заботы, я ей деда заменяю.
— Ну да, дедушек у нас давно нет… — виновато вздохнул папа.
— А папы? — Кощей поджал губы. Не хотел ведь лезть, а как шлея под хвост попала! — Папы тоже нет?
Машин папа неловко закряхтел.
— Ну как же, папа есть, вот он я…
— Не мое дело, конечно. Но дети растут. А мы с вами стареем. Вы мне поверьте, есть вещи которые нужны здесь и сейчас, именно в эту минуту. Потом поздно будет. Я точно знаю… Просто поверьте.
***
— Кощей, а ты чего грустный такой? — чуткая Машка внимательно смотрела на осунувшегося Кощея. Ей казалось, что он сильно похудел, одна кожа да кости. А еще она подслушала, как бабушка маме говорила, что «Василич сдал».
Кощей вздохнул. Но обманывать Машку не стал.
— Время мое выходит, чувствую.
— Время? То есть, ты умираешь? — Маша с ужасом смотрела на худое лицо Василевса. — Ты же Кощей! Твоя смерть на конце иглы, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в золотом ларце… — затараторила она, как заклинание.
— Какой там ларец! — отмахнулся Кощей. — То в сказке. А в жизни-то все иначе… Горынычу видение было — не переживем мы Новый Год, так-то.
— Что же тогда делать?
— Сказку надо дописать, вот что. Тогда я смогу в нее вернуться.
Машка закусила губу и испуганно моргала.
— До нового года?
— До тридцатого декабря. Позже мне ни к чему.
Кощей хмуро смотрел в окно. Подождав немного, Маша осторожно спросила:
— А что там вообще, в сказке-то было?..
— В сказке-то? Да мы только жить начали, — мечтательно вздохнул Василевс. — Я и подвигов насовершал…
— Подвигов? — с сомнением переспросила Маша.
Клубок тихонько тявкнул. Маша покосилась на пса.
— Уверен?
— Ну… хотя, конечно, как сказать… Подвигов. — Кощей замялся. — Но жить то начал! И любовь у меня случилась.
— С Василисой?
— С ней. Она красивая была, задорная… Я ее у Ивана отбил. — Кощей даже грудь впалую выпятил, так его воспоминания о лихой юности вдохновили.
— А почему же ты сейчас такой несчастный и без Василисы?
— А я, понимаешь, как твои полпапы… Появилась у меня еще одна… Василиса. И вот одна моя половина вроде как с ней находилась, а вторая с той, первой. Настоящей. А так ведь неправильно. Вот и не осталось ни одной теперь. Да и сам я какой-то склеенный. Из двух половинок. Ни уму, ни сердцу…
Помолчали. Кощей пальцем собирал крошки от пирога на тарелке.
— Получается, ты и Василисе с Иваном жизнь поломал. И той второй, ненастоящей. Не говоря уж о себе, — сделала недетский вывод Маша.
Василевс только плечами своими костлявыми пожал.
— Запутался я, Машк. А Василису любил. Вот клянусь, чем хочешь, бессмертием своим, любил! Кикимора меня вроде как охомутала, хотя не шибко я и сопротивлялся… Да ты не поймешь. Взрослые это истории.
Маша подумала минутку и решила не углубляться в Кощееву личную жизнь. Тут дела поважнее предстоят — спасать всех надо. Сказку дописывать.
— Ладно. Давай будем пробовать.
***
Первый набросок Кощей сразу забраковал.
— Что это такое? — Василевс тыкал длинным пальцем в Машину тетрадку. — «Жили они долго и счастливо».
Маша пожала плечами.
— Так во всех сказках пишут.
— Так не пойдет. Сначала должны быть подвиги. Завязка истории. Кульминация! Потом развязка. Арка персонажа…
— Чего?
Кощей изобразил длинными руками домик.
— Ну, арка… Ладно, забыли.
Он бы еще про антагониста и протагониста (см. примечания 6 и 7) стал Маше рассказывать, совсем с ума съехал.
— В общем, герой должен пройти через испытания и измениться. К лучшему.
Маша озадаченно на него смотрела.
— Но ты же Злодей. Как же Злодей может измениться к лучшему?..
— Как-как! Как все приличные люди
— Не бывает такого.
Кощей даже обиделся.
— Раз я Злодей, я что, не могу быть приличным человеком?
Маша задумалась.
— Выглядеть, наверное, можешь. А вот быть — нет.
— Но ведь я ненастоящий Злодей, — вдруг тихо произнес Кощей. — Я — сказочный. И до сих пор не знаю, чем закончилась моя сказка… Сказочник не дописал нашу историю, бросил на половине. Вдруг это новаторская (см. примечание 8) сказка и Кощея в конце не убивают? Если автор поверил в… меня?! А когда в человека верят, он ведь может измениться. Даже Злодей…
— А почему Автор не дописал твою сказку?
— Я не знаю. Раньше я думал, что ему надоело и он бросил. Злился на него ужасно… А теперь думаю, возможно, он просто умер?
Маша снова задумалась. Какая-то сложная история с этим Кощеем получается. Она-то думала, простенькая задачка, где все понятно, а тут вот какое дело.
Злодей не хочет быть злодеем! «Арку персонажа» ему подавай! «Развитие»! Еще и Ивана куда-то дели, не найдешь.
Тем временем Кощей грустно раскачивался на своей табуретке, подперев лысую голову кулаком.
— Я чего в издательстве-то и работал? — Кощей вздохнул и пожевал губами. — Все ждал, придет ко мне та самая. Что сказку допишет… — он махнул рукой. — Так и не пришла за двадцать лет.
— Я попробую. — Машка серьезно смотрела на Кощея. Тот только сильнее ссутулился. — Правда, правда. Я смогу! У меня за сочинения всегда пятерки.
