насилие?
Конечно, этот процесс сложен, он заключается не только в понимании риторики и идей, но и в том, чтобы поместить их в социальный и политический контекст. На мой взгляд, более правильным было бы не приравнивать насилие к иррациональному, а задаться вопросом, может ли разум быть "иррациональным"? Может ли "разум", как бы его ни определяли, привести к снижению уровня насилия, как утверждает Пинкер? Можно ли вообще отделить "разум" от иррациональных импульсов? Ряд ученых, используя последние достижения нейронаук, попытались продемонстрировать, что традиционное разделение на "разум" и "эмоции" уже не выдерживает критики и что эмоции оказывают существенное влияние на процессы принятия решений.
Интересным примером является религия, которую Пинкер отвергает как суеверие. Это достаточно распространенное заблуждение, которого ученые придерживались в течение многих лет, а именно: Просвещение по своей природе было секуляризирующим и, следовательно, антирелигиозным. Согласно этой точке зрения, благодаря вновь обретенной способности к науке и критическому мышлению люди отказались от религии в пользу рационального мышления. Мы знаем, что это не так; Просвещение никогда не отвергало чувств и страстей, оно глубоко прониклось современными религиозными взглядами, а также, по крайней мере, для некоторых, углубилось в оккультизм через такие движения, как месмеризм и конвульсионеры - люди, которые собирались на кладбищах, где они как бы становились одержимыми и впадали в экстатические спазмы. Приравнивая религию к "суеверию", Пинкер игнорирует то, насколько сильно религия была вплетена в большую часть западной культуры XVIII века, и ту роль, которую религия сыграла в эпоху Просвещения.
Просвещение было не только секуляризирующим движением; многие современники были одновременно и религиозны, и поддерживали реформы Просвещения и просветительское мышление. Начиная с 1930-х годов историки утверждают, что религия не была противоположностью разума и что она не была столь широкой, как представляли некоторые, например Питер Гэй. Ряд выдающихся мыслителей сами были религиозны, так что четкого разделения между религией и разумом никогда не существовало. В Шотландии Просвещение происходило внутри церквей, где многие священнослужители проповедовали либеральные идеи. Некоторые утверждают, что "Просвещение было не только совместимо с религиозной верой, но и способствовало ей". В Англии культура Просвещения была не столько преимущественно "рационалистической", сколько интенсивно христианской и евангелической. Первые формы христианского гуманизма появились в XVII веке и первоначально были направлены на помощь бедным на дому. В конце концов, смесь христианской морали и прав человека вдохновила на более широкое понятие сострадания и даже жалости к жертвам угнетения, таким как рабы, а в 1820-х годах - к грекам, находившимся под властью Османской империи. Исаак Ньютон был глубоко религиозен. Дэвид Юм, которого Пинкер часто приводит в качестве примера рационального мыслителя, характерного для эпохи Просвещения, таковым не был. Он был антирационалистом. Джон Локк также считал, что идеи "целиком проистекают из чувств" и что знание - это только "восприятие согласия или несогласия между какими-либо идеями". В Северной Америке во время революции диктат чувств, а не разума, был главным в сознании многих людей, где эмоциональная риторика использовалась для мобилизации народа на действия. То же самое можно сказать и о французских революционерах, риторика которых была пронизана эмоциональными призывами, а искренность и чувства были признаками добродетели, а значит, и политической легитимности.
Заключение
Я не ставлю целью осудить "разум" в истории, а скорее хочу показать, что Просвещение было гораздо более сложным явлением, чем это допускает Пинкер, и что оно, возможно, не было тем поворотным пунктом в истории снижения уровня некоторых форм насилия, каким его представляют Пинкер и другие ученые. Многое указывает на то, что поворотный момент наступил примерно к 1650 г., т.е. гораздо раньше, чем считает Пинкер, и не благодаря мыслителям эпохи Просвещения, а скорее под влиянием других внешних факторов, связанных как с региональными, так и с глобальными обстоятельствами. Так обстояло дело с убийствами, судебными пытками, а также дуэлями в основных европейских странах (но не на периферии Европы, что следует подчеркнуть). С другой стороны, другие формы насилия, такие как публичные казни и рабство, достигшие пика к концу XVIII века и запрещенные Великобританией в 1807 году, продолжали существовать и в XIX веке. Другие формы насилия, такие как пытки и рабство, так и не ушли в прошлое. Другими словами, не существует четкой зависимости между чтением, мышлением и действием, а также между мышлением эпохи Просвещения и насилием. Более того, люди, как, я уверен, признает Пинкер, могут быть как рациональными, так и иррациональными (или духовными), практичными и идеалистичными, заинтересованными и безразличными к судьбе других. Короче говоря, люди движимы несколько противоречивыми импульсами, но изменения могут произойти только под воздействием совокупности сложных исторических сил, большинство из которых Пинкер, похоже, игнорирует.
В некоторых отношениях Пинкер попадает в категорию интеллектуальных воинов, наряду с марксистами, постмодернистами и сторонниками "столкновения цивилизаций", которые присвоили и в процессе переосмыслили Просвещение в своих целях. Идеи Пинкера о Просвещении напоминают наивную концепцию прогресса, мира во всем мире и веру в то, что коммерция и космополитизм будут действовать как позитивная сила для мира, которые были общими элементами среди мыслителей Просвещения XVIII века. Даже идея Пинкера о том, что распространение демократии приводит к миру, поскольку демократические государства не воюют друг с другом, берет свое начало в XVIII веке. Таким образом, мировоззрение Пинкера выглядит как откат к восемнадцатому веку, не учитывающий варварства двадцатого века. Насилие ХХ века наглядно демонстрирует, что люди, оказавшиеся в чрезвычайных обстоятельствах, более чем способны совершать злодеяния. Это утверждение о поведении людей сегодня так же справедливо, как и для прошлых веков. И именно здесь Пинкер терпит поражение: он недостаточно глубоко понимает историю и историческую методологию. Без глубокого знания исторических периодов и народов, о которых он упоминает, его работа не может быть чем-то большим, чем набором обобщений, основанных на неверном представлении об истории.
Часть 3. Места
Глава 10. Сложность истории. Россия и диссертация Стивена Пинкера
Нэнси Шилдс Коллманн
Как-то неловко не соглашаться с позитивным утверждением Стивена Пинкера о том, что за последние шесть с лишним столетий в мировой истории насилие лицом к лицу уменьшилось. Он действительно показывает с помощью статистических и анекдотических данных, что во многих местах современный мир менее опасен для личного выживания, чем жизнь в досовременные времена, и что во многих обществах изменилось отношение к насилию. Но историки могут быть недоброжелательными людьми, и, прочитав его книгу, я захотел больше конкретики и больше различий, а также усомнился в столь длинном, широком и универсализирующем аргументе. Самой интригующей частью книги, на
