я уже никуда не торопимся, просто потому, что нам хорошо.
Вот так — когда задыхаешься в сильных руках. Вот так — когда вместо слов только дыхание, да и то одно на двоих. Вот так — когда внутри все горит, но при этом не страшно. Вот так — когда, даже прервав поцелуй, тебя не отпускают, а прижимают сильнее.
— Я купила помаду, — вспоминаю вдруг, когда дыхание восстанавливается. — Красную. Забыла накрасить губы в машине. Интересно, тебе понравится этот цвет?
Я слышу, как внутри него зарождается смех — за секунду до того, как он вырывается в мир. Удивительные ощущения.
И то, как он обхватывает ладонями мое лицо, заставляя взглянуть на него, — это тоже удивительно. Простой жест. А столько силы и нежности.
— Не понравится, — уверенно заключает он.
— Значит, я правильно сделала, что купила три разных.
Он качает головой, легко прикасается к моим губам и через мгновение отстраняется.
— Могла сэкономить. Или просто отдать деньги мне. Потому что самый красивый цвет твоих губ после моих поцелуев.
Он берет меня за руку.
— Пойдем.
Я не спрашиваю куда, а ему и не нужен ответ. Мы поднимаемся по ступеням, подходим к его комнате, я замедляю шаги, а он…
— Не споткнулась? — деловито интересуется.
И ведет меня дальше. Мимо своей комнаты. Мимо моей комнаты. Мимо…
— Воронов, признайся, ты меня выселяешь?
Он снова смеется.
— Почти. Но не волнуйся — ненадолго и в хорошей компании.
Мы подходим к неприметной лестнице в конце коридора, которая ведет на чердак. Я там никогда не была, просто знаю, что он там имеется.
Алекс поднимается первым. Интересно же, к чему это все? Может, все-таки нашел там свой старый альбом с фотографиями? Хотя он мог спустить его вниз.
Предвкушение просыпается легкими воздушными пузырьками в душе, которые буквально подталкивают меня поторопиться. Ступенька… еще одна… и еще… Дверь на чердак приветливо распахнута. Последняя ступенька, и вот…
— Алекс… — выдыхаю я изумленно.
И все, слов больше нет.
Нет, и все тут.
Чердак оказывается просто большой комнатой с огромными окнами в пол. В углу стоят какие-то коробки — видимо, с вещами, которые жалко выбросить, но чувства захламленности нет. Приглушенный свет напольной лампы, а еще свечи. Много свечей, которые, как маленькие светлячки, указывают правильное направление. К тем двум окнам, у которых стоит небольшой журнальный столик с бутылкой шампанского и бокалами. И у которых лежит толстый матрас с покрывалом и подушками.
— Я так понимаю, — говорю я чуть хрипло, — паутины, которой ты меня пугал в первый день, здесь тоже нет?
— Я ее для тебя уничтожил, — заверяет Алекс.
Не могу двинуться с места: все настолько красиво и неожиданно. Кажется, шагнешь — и тихая магия развеется, а я очнусь.
— Заметил, что ты грустишь по свадебным подаркам, которые я раздал. — Алекс сжимает мою руку. — Вот и подумал один из них организовать тебе сам. А для этого чужая крыша нам не нужна.
— Не нужна, — соглашаюсь я и сжимаю его пальцы в ответ, когда понимаю, что он тоже может чуть-чуть волноваться.
Мы подходим к матрасу, и я замечаю на столе не только бутылку вина, а нарезки, фрукты и суши.
— Садись, — предлагает Алекс, а сам пока разливает шампанское.
Я благодарю себя, что утром выбрала джинсы, поэтому спокойно сажусь по-турецки. Воронов делает так же. Не сговариваясь, мы разворачиваемся друг к другу. За окнами темнота, а у нас столько света, что на секунду хочется даже зажмуриться. Лампа, свечи, кольцо, глаза Алекса, который за мной наблюдает…
— Что празднуем? — спрашиваю я, когда мы ударяем друг о друга бокалы.
— Уже забыла? Две недели со свадьбы.
— Ничего я не забыла. Это завтра.
— Ну, если так любишь точность… — Алекс бросает взгляд на часы. — Осталось всего три часа. И потом, с друзьями мы это отметили еще вчера, а сами опаздываем. По-моему, это как-то неправильно. Праздник-то наш.
Еще недавно я обязательно сказала бы ему в ответ: «А я думала, что праздник у нас будет только через год, когда истечет срок контракта». Но сейчас благоразумно молчу. Пробую шампанское и наслаждаюсь тем, как тают пузырьки на губах. И тем, как трещат тихо свечи.
А еще жадностью и желанием, которое я не просто вижу, а чувствую каждой клеточкой кожи. Потому что ими пропитано все: наши взгляды, прикосновения, наше молчание, улыбки и разговоры.
— Я тут кое-что нашел, пока вел борьбу с пауками, — говорит Алекс и протягивает мне несколько фотографий.
Старых, еще черно-белых, с побелевшими уголками. Я принимаю их бережно, хотя он передает их так, будто просит выбросить в мусор. Хотя, может, отчасти он действительно этого хочет. Потому что на снимках он.
На первом снимке ему лет семь. Он стоит между темноволосым мужчиной и белокурой женщиной. Женщина заливисто смеется, мужчина приобнимает за плечи Алекса. А тот взъерошенный, с рубашкой, застегнутой наперекосяк, как будто очень спешил попасть в кадр. И очень-очень доволен, что ему удалось.
— Где вы? — спрашиваю, заметив на заднем фоне передвижную тележку со сладкой ватой.
— В зоопарке. Это последний семейный выход, который я помню.
Бросаю взгляд на него: на его лице ни единой реакции, даже тени нет ностальгической грусти. Хотя следующий снимок показывает разительную разницу, как будто делит жизнь мальчика на «после» и «до».
Алексу здесь уже лет двенадцать-тринадцать. Казалось бы, прошло всего немного времени, а женщина, которая сидит рядом с ним на старом диване, уже не смеется. Уставшая, постаревшая, с одутловатым от спиртного лицом. И отца уже нет.
— Он… умер?
— Да, привязался к кому-то на улице. Неудачно. Матери уже тоже нет.
— Мне жаль.
Он едва заметно кивает.
— Заметила? Там очень не хватало твоей страсти к хорошим ремонтам.
— Прости, даже если бы захотела, помочь все равно бы не вышло.
— Да, — говорит он, укладываясь на бок и подперев рукой голову. —
