Во второй четверти XIX в. докапиталистические государственные банки достигли наивысшей точки в своем развитии. В этот период ярко проявились те тенденции, которые были заложены в их экономической и социальной сущности: стремительный рост вкладов (в 9 раз – до 970 млн руб. в 1859 г.); увеличение объемов ссуд под «населенные имения» (в 4,5 раза – до 425 млн руб. в 1859 г.); еще больший относительный и абсолютный прирост «позаимствований» Государственного казначейства (в 25 раз – до 521 млн руб.).
Так, в 1859 г. активы и пассивы дореформенных казенных кредитных учреждений составляли (в млн руб.):
Источник: Боровой С. Я. Кредит и банки России (середина XVIII в. – 1861 г.). С. 198.
На займы, предоставляемые государству кредитными учреждениями, падала значительная и все возрастающая часть государственного долга (в 1820-е годы – от 11 % до 16 %, а в 1830-е годы – до 30 % по отношению ко всем государственным долгам). «Позаимствования» шли в основном на покрытие бюджетных дефицитов.
В середине XIX в. удельный вес государственного долга казенным кредитным учреждениям достиг 46 % от общей суммы государственного долга, а затем стал падать в связи с выпуском внешних займов на железнодорожное строительство[135].
Активные операции казенные банки осуществляли исключительно за счет быстро растущих пассивных. Дворянство предпочитало хранить сбережения в Заемном банке и сохранных казнах, купечество – в Коммерческом банке, «люди разного звания» – в местных приказах. В кассах сохранных казен и приказов оседали не только «барыши» и «прибыли», но и припрятанные «про черный день» денежные средства, принадлежавшие, выражаясь современным языком, «широким слоям населения», которые стремились держать свои деньги не только в надежном месте, но и с явной прибылью для себя.
Парадоксально, но факт: в крепостнической России на банковских депозитах «осели» такие денежные капиталы, которыми в то время не располагал ни один иностранный банк, да и банковская система любого государства в целом. Вопрос об источниках больших денежных накоплений, осевших на вкладах в казенных банках, еще недостаточно изучен. Однако ясно, что причины этого невиданного в мире феномена кроются в особенностях дореформенной экономики России. В начале XIX в. процесс стремительного роста вкладов шел под влиянием выпуска ассигнаций для покрытия дефицитности госбюджета. Во второй четверти XIX в. он был в значительной степени связан с ростом доходов феодально-крепостнического хозяйства в условиях развивающегося рынка при отсутствии необходимости производительного использования денежных накоплений и вывоза капитала за границу. Важнейшим фактором увеличения масштабов вкладных операций казенных банков являлась их монополия на кредитно-финансовом рынке, то, что они обеспечивали доступность, надежность и выгодность вкладных операций. «Вкладчики могли не только жить на проценты, но и копить капиталы, получая процент на процент». Все это сделало из казенных банков «сосредоточие самого тупого и скучного ростовщичества»[136].
Таким образом, не экономическое процветание, а слабый тонус хозяйственной жизни вынуждал владельцев денежных средств становиться вкладчиками государственных кредитных учреждений: феодально-крепостническое сельское хозяйство не могло быть объектом вложения капиталов, промышленность в значительной своей части тоже базировалась на крепостном труде, железнодорожное строительство еще не развернулось, рынок ценных бумаг отсутствовал.
Являясь фактическими монополистами на денежном рынке, казенные банки сумели бесперебойно выполнять свои обязательства перед вкладчиками до начала Крымской войны (1853 г.). В 50–60 гг. XIX в. банковские вклады, наряду с выкупными платежами, доходами от откупов и подрядов, в значительной своей части стали источником формирования новой структуры экономики – кредитной системы, превратившись в акции всевозможных предприятий (железнодорожных, промышленных, торговых, банковских).
Главным должником дореформенных казенных банков было Государственное казначейство, которое «по-братски» делило с дворянством накопленные на депозитах средства. Российская доморощенная форма внутренних займов избавляла государство от необходимости обращаться к иностранным банкирам или прибегать к «нормальному» размещению займов внутри страны.
3.4. Феодальная ипотека и помещичье хозяйство
До реформы 1861 г. феодально-крепостническая собственность на землю оставалась главной формой общественного богатства. Монополия дворянства и казны на владение землей в начале XIX в. была нарушена, когда в 1801 г. был издан указ, разрешавший приобретать «незаселенные земли» в собственность купцам, мещанам и государственным крестьянам. Но и это не изменило сколь-либо существенно положения дворянства как главного и основного собственника земли.
В начале 1830-х годов (по данным восьмой ревизии 1834 г.) в Российской империи насчитывалось свыше 127 тыс. дворянских семей (около 0,5 млн чел., которые составляли приблизительно 1 % населения страны). Из них собственно помещиками (т. е. владельцами земли и крепостных крестьян) являлось 109,4 тыс. дворянских семей. Большинство из них – 88,8 тыс. семей (69,9 %) – относилось к числу мелкопоместных, каждая из которых имела менее 100 душ мужского пола. Среднепоместных (т. е. имевших от 100 до 500 душ) насчитывалось 13,2 %. Крупнейших владельцев (имевших свыше 1000 душ мужского пола на владение) было всего 1453 семей (или около 1,1 %), но в собственности у них находилось более трети крепостных душ. Среди этой группы помещиков выделялись крупнейшие землевладельцы России, как правило, принадлежавшие к титулованной знати, – Шереметевы, Юсуповы, Воронцовы, Гагарины, Голицыны, владевшие каждый десятками тысяч душ крепостных и сотнями тысяч десятин земли.
К концу 1850-х годов (по данным десятой ревизии 1857 г.) число крупнейших помещиков уменьшилось на 5 %, а число крепостных у них – на 14 %. Еще более уменьшилось число мелкопоместных дворян (на 17,4 тыс. семей – на 27 %). Число крупных помещиков выросло на 6 % при почти не изменившейся численности их крепостных. Численность мелких и средних помещиков увеличилась на 17–19 %, в то время как количество крепостных у них возросло на 11 % и 48 % соответственно[137].
Накануне отмены крепостного права дворянство владело 105 млн десятин земли (за полстолетия площадь дворянских земель увеличилась на 3 %), что составляло свыше трети всех земельных угодий в Европейской России. В надел крестьянам отводилась примерно одна треть полученной земли в барщинных и две трети в оброчных имениях. Численность крепостного крестьянства составляла 23,1 млн чел. обоего пола (11 млн душ мужского пола), т. е. 1/3 населения страны. Стоимость населенных имений оценивалась современниками в 1375 млн руб. серебром (11 млн душ по 125 руб. серебром), что составляло 54 % от стоимости всей недвижимой собственности России накануне отмены крепостного права[138].
Главным источником доходов дворянства оставалась феодальная рента. Ее господствующей формой была барщина, которая доходила до 4 дней в неделю. В целях повышения доходности своих имений помещики расширяли барскую запашку, сокращая крестьянские наделы, изощрялись в изобретении методов интенсификации крепостного труда. В центральных губерниях происходил массовый перевод крестьян на оброки, означавший ослабление внеэкономической зависимости, а следовательно, подтачивающий основы крепостного строя.
Вместе с тем, втягивание значительных масс помещичьих крестьян в товарно-денежные отношения (при оброке часть продукта, производимого крестьянином, должна была быть реализована как товар) давало помещикам все возрастающий доход. Размер денежных оброков с конца XVIII в. до середины XIX в. заметно вырос, составив 8–10 руб. серебром на душу, и поглощал значительную часть общего дохода крестьян. Очень часто источником уплаты оброка становились нефеодальные по своим основам виды хозяйственной деятельности крестьян. Особенно больших размеров достигли оброки с «капиталистых крестьян», занимавшихся торговым и промышленным предпринимательством. Некоторые из них платили оброки в размере нескольких сотен и даже тысяч рублей в год.
По мере развития российского внутреннего и внешнего рынка помещичье хозяйство все более втягивалось в товарные отношения. Тесная связь помещичьего хозяйства с рынком выражалась в более высоком, чем у крестьян, уровне товарности помещичьих хозяйств. По данным И. Д. Ковальченко, в середине XIX в. помещичье хозяйство давало более половины товарного хлеба при 21,9 % всех посевов зерновых культур, а крестьянское – более 40 % при 75 % всех посевов[139]. Однако развитие товарного производства в помещичьем хозяйстве имело противоречивые последствия. Этот процесс, с одной стороны, подрывал натурально-патриархальные основы крепостничества и способствовал формированию внутреннего товарного рынка, с другой – базируясь на принудительном труде, консервировал крепостнические отношения в среде барщинных крестьян, тормозил развитие новых экономических форм в крестьянском хозяйстве в целом путем создания для него неблагоприятной рыночной конъюнктуры (используя даровой крепостной труд, помещик имел наименьшие, сравнительно с другими товаропроизводителями, издержки на производство товарной продукции).
