Если сопоставить данные о количестве заложенных поместий и числе заложенных душ с данными распределения всех крепостных крестьян между барщинными и оброчными губерниями, то станет очевидным, что большая часть ссуд приходилась на барщинные губернии, хотя там, где преобладала денежная форма ренты, уровень задолженности был выше (Таблица 5).
На первый взгляд, ссуды, получаемые помещиками, могут показаться необременительными. При среднем их размере в 60 руб. ассигнациями на душу годовая уплата процентов вместе с погашением составляла 3–5 руб., т. е. примерно 10 % обычного оброка. Однако следует учитывать, что реальное количество плательщиков оброка было значительно меньше, чем количество душ, поскольку в их число входили дворовые, малолетние, старики, крепостные, находившиеся в бегах, сданные в солдаты. В барщинных поместьях по тем же причинам количество реальных душ было меньше числа списочных душ. В целом на уплату процентов уходило две трети и даже три четверти валового дохода помещиков. Учитывая малопроизводительный характер крепостного хозяйства, частые неурожаи, рост потребительских расходов дворянства, нетрудно предположить, что многие из помещиков являлись неисправными заемщиками. Вместе с тем, помещик мог увеличивать задолженность имения, так как росли феодальная рента и ее капитализированное выражение – цена «крепостной души».
Таблица 5. Форма феодальной ренты и залог имений в первой половине XIX в.
Источник. Боровой С. Я. Кредит и банки России (середина XVIII в. – 1861 г.). С. 205.
Вопрос об использовании помещиками ссуд дореформенных казенных кредитных учреждений не получил непосредственного отражения в источниках, поэтому можно лишь обратиться к наблюдениям современников и высказать некоторые предположения.
К банковским ссудам часто прибегали для расплаты с ростовщиками. Рассчитываться по частным закладным было сложно, так как частные сделки заключались не только под более высокие проценты, но и на короткие сроки. На расплату с ростовщиками порой уходила вся сумма, полученная в банке.
Иногда, напротив, сами землевладельцы – заемщики банков выступали в роли ростовщиков, пуская в оборот банковские ссуды. Как уже говорилось, помещикам была создана возможность заложить имение с «душами», платя 5 % в год, внести те же деньги на вклад из расчета 4 % и ссужать вкладными билетами нуждающихся в денежных капиталах купцов из 7–8 % и выше. Наиболее широко практиковали ростовщические операции с вкладными билетами средние и мелкие помещики, положение которых перед реформой явно укрепилось. Действительно, трудно предположить, чтобы эти слои, особенно беспощадно усиливавшие в условиях роста товарности хозяйства крепостническую эксплуатацию крестьян, просто «проматывали» банковские ссуды. Система казенных банков позволяла именно мелким и средним помещикам, далеким от участия в капиталистическом предпринимательстве, найти буржуазное оформление своему накопительству. Крупный помещик, которому хватало на его потребление текущей ренты, мог за счет ссуды «округлить» свое имение, выкупить долю других наследников или приобрести новые имения. Так, в первой половине XIX в. ипотечный кредит способствовал концентрации дворянского землевладения, что в значительной степени предопределило его латифундиальный характер после 1861 г.
Ипотечные ссуды производительно могли использоваться в сфере дворянского промышленного предпринимательства. Уже говорилось о том, что Заемный банк предоставлял ссуды под залог «фабрик». Такие банковские ссуды получали почти исключительно уральские заводчики. Владельцам горных округов выдавали ссуды под залог приписных крестьян из расчета 250 руб. для заводов, получающих казенную субсидию, и 300 руб. для остальных. Становление сахарной промышленности на Правобережной Украине также было связано с использованием ипотечных ссуд. По наблюдениям вполне компетентного в экономических вопросах Д. Журавского, «посредством займов из кредитных установлений дворяне всегда могли располагать огромными капиталами для первоначального устройства заведений». Правда, он же при этом отмечал, что «кредиты помещикам вместо пользы обращаются иногда во вред»[144].
Хотя при барщинной системе помещичье хозяйство не нуждалось в сколько-нибудь значительных капитальных затратах, равно как и вотчинные мануфактуры, основанные на крепостном труде. Среди заемщиков казенных банков были, наконец, и такие, которые использовали ссуды для откупных и подрядных операций.
Но все же подавляющее большинство заемщиков государственных банков беспечно «проживали» ипотечные ссуды. Об этом единодушно свидетельствуют современники, представляющие совершенно разные общественно-политические течения. Вот что, например, говорил высокопоставленный чиновник Министерства внутренних дел, прекрасный знаток экономики помещичьего хозяйства, один из ближайших сподвижников лидера либеральной бюрократии конца 50-х – начала 60-х годов XIX в. Н. А. Милютина, активный деятель реформы 1861 г. А. А. Заблоцкий-Десятовский. Он отмечал, что органы кредитования дворянства «нимало не улучшили ни земледелия, ни промышленности в помещичьих имениях, а только способствовали распространению безрасчетной роскоши и неоплатных долгов дворянства»[145].
В целом большинству помещиков ипотечные ссуды давали возможность сохранить привычный образ жизни, консервируя типичный для этого слоя хозяйственный инфантилизм. В 1850 г. А. И. Герцена поразило то, что прусские дворяне старались копить деньги, тогда как в России в дворянских верхах считали скрягой того, кто не тратит в полтора раза больше своего дохода.
Экономист профессор А. Бутовский, придерживающийся весьма умеренных взглядов, оценив Заемный банк как «замечательнейший», был вынужден с сожалением признать следующее: «…доставив легкомысленным помещикам возможность получить значительные суммы под залог полуразоренных имений, только усилили их расточительность. Земли же остались по-прежнему худо возделанными, приносящими мало дохода. Так множество помещиков вошло в неоплатные долги…»[146] И наконец, хорошо известный как публицист демократ (но менее известный как экономист) Н. П. Огарев, анализируя ситуацию в России накануне отмены крепостного права, не преминул заметить, что «помещики тратили занятые капиталы куда попало, менее всего на увеличение производительных сил в государстве»[147]. Ссуда давала возможность крепостнику проматывать феодальную ренту не только текущую, но и будущую, в капитализированной форме.
Вопрос об использовании долгосрочных ссуд казенных кредитных учреждений тесно связан с одной из кардинальных проблем истории дореформенной России – разложения и кризиса феодально-крепостнического землевладения. По традиции, идущей от досоветской литературы, непроизводительное использование ссуд, как правило, отождествлялось с их растратой на растущее паразитическое потребление крепостников. Отсюда в советской литературе, включая исследование С. Я. Борового, делался вывод, что рост задолженности банкам способствовал разложению главного оплота старой формации – феодально-крепостнического землевладения. Рост долгов помещиков вел к усилению феодально-крепостнической эксплуатации крестьян и в конечном счете к дальнейшему упадку помещичьего хозяйства и росту классовых противоречий. С этой точки зрения, задолженность дворянства становилась одним из важнейших факторов разложения крепостнического хозяйства[148]. Боровой и его предшественники явно схематизировали реальные экономические процессы и не учитывали увеличения степени адаптации крепостного хозяйства к рыночным отношениям.
И. Ф. Гиндин, анализируя монографию С. Я. Борового, пришел к диаметрально противоположному выводу. По его мнению, одним из главных результатов столетнего существования системы докапиталистических банков являлись «задержка разложения старого базиса – феодально-крепостнической собственности – и форм эксплуатации барщинных и оброчных землевладений, укрепление на основе дворянской монополии на эту собственность экономических позиций старого господствующего класса, широкое приобщение его к рантьерско-ростовщическим доходам и усиление его крайней хозяйственной паразитарности, возникшей на основе барщинного хозяйства российского типа и крепостной промышленности». Нельзя не согласиться с автором в том, что «все это усиливало вызванное исторически затянувшимся существованием старой формации экономическое отставание России от капиталистических стран Запада…»[149].
3.5. Ликвидация дореформенных кредитных учреждений
С начала 1850-х годов темпы роста масштабов ссудной операции по кредитованию дворянского землевладения кредитными учреждениями стали сокращаться, а вкладной, напротив, все больше возрастать. Громадный приток вкладов наблюдался в период Крымской войны (1853–1856 гг.). Необходимость увеличения производства вооружений и военного снаряжения привела, по словам современника войны, известного государственного деятеля В. П. Безобразова, к «оживлению наших промышленных и коммерческих дел». Правительственные заказы способствовали обогащению поставщиков военной продукции, подрядчиков, интендантов, да и просто разного рода спекулянтов[150]. В результате этого превышение вкладов над ссудами в начале 1855 г. составило 20 млн руб., в 1856 г. – 89 млн руб., а в 1857 г. – уже 145 млн руб., за которые вкладчикам пришлось заплатить около 6 млн руб. процентов[151].
