Накопление капитала
Что касается второго условия — накопления капитала в руках предпринимателей, то все данные, которыми мы располагаем, подтверждают тот вывод, что в период позднего феодализма накопление капитала осуществлялось главным образом торговцами и ростовщиками, и в этом отношении осакские фудасаси (рисовые маклеры и агенты) играли особенно важную роль.
Торговый капитал, связанный по рукам и ногам токугавской политикой изоляции, вынужден был развиваться исключительно за счет внутренней торговли, которая достигла такой степени организации, какую только позволяли ограничения феодальной экономики. Главным из этих ограничений было существование домашней промышленности и связанная с этим ограниченность внутреннего рынка.
Капитал в том виде, в каком он существовал в токугавской Японии, сосредоточивался в руках небольшого числа крупных торговцев и привилегированных ростовщиков, в частности в руках торговых домов Мицуи, Оно, Коноикэ.
О размерах накопленного капитала можно судить по описи колоссального богатства, конфискованного бакуфу у Ёдоя Сабуроэмон, одного из богатейших торговцев рисом города Осака в период генроку 1688–1702 гг.[2]. Мы знаем, что небольшое число торговых магнатов, пользуясь протекцией бакуфу и сильных феодальных князей, сумели нажить значительные состояния, если судить по размерам гоёкин (принудительных займов). Однако, лишенные возможности извлекать выгоды из внешних авантюр, а также наживаться за счет грабежа колоний и заморской торговли, что являлось источником обогащения крупных компаний и купцов Западной Европы при системе меркантилизма, японское купечество вынуждено было довольствоваться эксплуатацией крайне ограниченного рынка в сотрудничестве с бакуфу или клановыми властями, а также спекуляцией рисом; другими словами, оно вынуждено было вести довольно скромные по сравнению с торговцами крупных промышленных стран Европы операции, что снижало темп накопления капитала.
Сравнение японского меркантилизма с европейским
В дотокугавской Японии внешняя торговля, пиратство, даже зачатки колонизации (деятельность Ямада Нагамаса в 1578–1633 гг. в Сиаме), и прежде всего, корейская экспедиция Хидэёси являлись проявлением политики меркантилизма, которая вполне соответствовала торговой, пиратской и колонизаторской деятельности тогдашней Европы, в особенности Англии. Однако последовавшая многолетняя изоляция не только тормозила экономическое развитие Японии, но задерживала его как абсолютно, так и относительно, Вследствие этого, как правильно заметил Орчард, Японию XVIII в. нужно сравнивать не с Англией XVIII в., накануне промышленной революции, а с тюдоровской Англией XVI в., являвшейся по преимуществу сельскохозяйственной страной с широко распространенным домашним ремесленным производством.
Но даже это сравнение является слишком смелым по отношению к токугавской Японии, потому что в тюдоровской Англии уже были заложены основы для развития ее внешней торговли (в лице ее крупных торговых компаний XVI в.) и внешней экспансии (при короле Генрихе VII она даже начала приобретать колонии — остров Ньюфаундленд, открытый и объявленный английским в 1497 г.), а добившись успеха в борьбе против испанского господства на море, она сделала колоссальный прогресс на пути установления контроля над важнейшими торговыми путями в Индию и Америку. Короче говоря, реставрация Мэйдзи должна была начать с того, чем кончил Хидэёси. Но так как 250 лет изоляции наложили глубокий отпечаток на японскую экономику и общество, остановив их развитие, Япония периода Мэйдзи вынуждена была сначала преодолеть ту отсталость, которую она унаследовала от токугавского периода. Поэтому реставрация не была просто продолжением политики торговой экспансии Хидэёси по той простой причине, что в XIX в. Япония была поставлена перед необходимостью бороться за сохранение своей независимости перед лицом угрозы иностранного капитала. Это было состязание, в котором Япония должна была догнать передовые западные страны с их машинной техникой и вооружением; и в этом состязании на карту ставились экономика и даже политическая независимость страны. Япония была вынуждена вступить в это состязание в невыгодных для нее условиях — при наличии низких таможенных тарифов, установленных системой неравноправных договоров, навязанной ей на полстолетие западными державами. Экономическая политика периода Мэйдзи представляла собой смесь прежнего меркантилизма, протекционизма и монополии нового типа. Эта новая монополия настолько органически была связана с торговой монополией, существовавшей до этого в токугавской Японии, что многие владельцы тех же покровительствуемых торговых домов, занимавшихся одновременно и банковскими операциями, теперь стали привилегированными директорами банков и промышленных предприятий. Другими словами, можно сказать, что система меркантилизма с ее торговой монополией и протекционизмом абсолютистского государства (как, например, в XVII–XVIII вв. во Франции и Англии) выполняла роль костылей, с помощью которых капитализм учился ходить. Достигнув полной зрелости, европейский капитализм забросил эти костыли и отказался от абсолютистской государственной власти; когда же она начала мешать ему, он выступил против нее и уничтожил ее. В Японии недостаточно зрелый капиталистический класс не мог обойтись без костылей абсолютистской власти, и в эпоху Мэйдзи он опирался на нее еще больше, чем при режиме бакуфу.
Лидеры Мэйдзи, стремившиеся с лихорадочной поспешностью достигнуть в течение одного поколения того чего другие страны добивались в течение целого столетия или еще более длительного периода времени, должны были рано или поздно натолкнуться на пропасть, отделявшую примитивную феодальную технику тогдашней Японии от индустриальной техники большинства передовых стран. Для того чтобы перепрыгнуть через эту пропасть, а не тащиться медленно по извилистым крутым дорогам, по которым прошли передовые страны, нужно было иметь время для подготовки огромной массы квалифицированных рабочих и для накопления больших запасов капитала. В начале эпохи Мэйдзи в Японии еще не было квалифицированных рабочих, а что касается капитала, то только очень немногие богатые семейства располагали достаточными средствами для того, чтобы выйти на арену в качестве предпринимателей фабрично-заводской промышленности. Кстати сказать, это обстоятельство с самого зарождения японского капитализма благоприятствовало развитию монополистического, то есть в высшей степени централизованного капитала. Однако эти немногие финансовые магнаты, которые, как мы уже видели, были тесно связаны с правительством, не хотели рисковать своим капиталом, не хотели вкладывать его в предприятия, требующие с самого начала огромных затрат, не получив более или менее определенных гарантий рентабельности таких предприятий. Техническая отсталость японской промышленности по сравнению с промышленностью западных стран крайне затрудняла привлечение частного капитала в промышленность. Хотя широкое поле промышленных инвестиций оставалось невозделанным, крупное купечество не решалось выступить инициатором обработки этого поля. Поэтому развитием промышленности вынуждено было заняться само правительство, которое использовало для этой цели прежде всего гоёкин (займы), взимаемые с этих же самых магнатов, а также свои ограниченные доходы, главным из которых был поземельный налог. Таким образом, ранний японский капитализм можно отнести к тепличному типу, развивавшемуся под покровом протекционизма и субсидий. Крупные капиталисты предпочитали вкладывать свои капиталы в торговые, банковские и кредитные предприятия, и в особенности в надежную и прибыльную область правительственных займов[3], тогда как мелкие капиталисты не имели никакого стимула покинуть деревню, где торговля, ростовщичество и прежде всего высокая арендная плата, достигавшая в среднем свыше шестидесяти процентов крестьянского дохода[4], обеспечивали высокую прибыль и препятствовали переливанию капитала из сельского хозяйства в промышленность{41}.
