У Фишера во время того визита должно было быть сильное ощущение дежавю: и нерешенные проблемы, о которых шла речь, и выдвигавшиеся аргументы – все это уже было во время его визита в Москву в январе 1997 года.
И действительно, ситуация повторялась. После довольно успешных стабилизационных мер в области макроэкономики, осуществленных под руководством Чубайса в 1995 году, тоже начались сбои; тогда их, естественно, списали на подготовку к президентским выборам и их проведение. А на что в этот раз можно было списать «неэффективность» Чубайса, проявившуюся к концу 1997 года? На последствия азиатского кризиса? Вряд ли Фишер за ужином в Lobster Grill в январе догадывался, что все так повернется – всего через девять месяцев после многообещавшего прихода «команды мечты».
В беседах с российскими представителями вопрос о том, какую политику выбрать на 1998 год в отношении обменного курса, обсуждался очень подробно. Уже в октябре 1997 года настоятельно требовалось определиться в этой области, чтобы можно было заблаговременно объявить согласованную политику и тем самым успокоить рынки. Действовавший тогда валютный коридор был введен еще в июле 1995 года. В течение нескольких месяцев до этого обменный курс испытывал давление рынка в сторону укрепления рубля. Коридор должен был стабилизировать ожидания рынка относительно валютного курса и поддержать борьбу с инфляцией [144] .
По мнению сотрудников МВФ, осенью 1997 года наличие валютного коридора позволило обеспечить стабильность на валютном рынке и потому его следовало сохранить и в 1998 году. С нашей точки зрения, ни фиксированный, ни свободный плавающий курс в тогдашних российских условиях не могли обеспечить макроэкономическую стабильность. Долгосрочный взвешенный обменный курс был еще не найден, и новые существенные потрясения в экономике были по-прежнему весьма вероятны.
Одновременно и сотрудники, и руководство МВФ считали, что практическое использование валютного коридора требовало большей гибкости и что в первую очередь необходимо было расширить ежедневные пределы интервенций. За счет этого была бы достигнута достаточно высокая стабильность в краткосрочном плане, а в долгосрочном плане появилась бы возможность плавного изменения курса вслед за настроениями на рынке. Тем не менее, хотя МВФ и предпочитал более гибкую политику, он не стал возражать против заявления, сделанного властями в ноябре 1997 года. Оно несколько обескуражило сотрудников фонда, поскольку они считали, что вопрос еще не решен и находится в стадии обсуждения, но Дубинин явно ускорил события, стремясь любыми способами успокоить рынки.
В 1997 году ЦБ установил скользящую шкалу в пределах от 5 500 – 6 100 до 5 750 – 6 350 рублей за 1 доллар. Фактический обменный курс рубля составил 5 560 рублей за доллар в начале года и 5 950 рублей за доллар в конце года. Таким образом, за год номинальное снижение курса рубля по отношению к доллару составило примерно 6,5%, а реальное повышение – примерно 4%.
Политика в отношении обменного курса на период 1998-2000 гг. была официально объявлена 10 ноября. Колебания курса нового рубля были ограничены в пределах плюс-минус 15% к 6,2 рубля за 1 доллар. Таким образом, уровень колебаний возрос (ранее он составлял плюс-минус 5%), а скользящая шкала была полностью отменена. Более узкий ежедневный коридор для операционных целей был сохранен и не должен был превышать 1,5%.
Анализ всех поступавших данных говорил за то, что, несмотря на постепенное сокращение маржи, реальный обменный курс был весьма конкурентоспособным. В четвертом квартале сальдо платежного баланса осталось положительным и к тому же весьма существенным (почти 2% квартального ВВП), валютные резервы увеличились, а предполагаемая доходность в секторе неэнергетического экспорта ожидалась на хорошем уровне. Впервые в постсоветской истории России был отмечен рост реального ВВП, и перспективы на следующий год внушали доверие.
Сергей Алексашенко высказал преобладавшее тогда, и в целом поддержанное МВФ, мнение, что даже в краткосрочном плане обменный курс являлся переменной не политической, а зависел от показателей капитала и труда, производительности, стартовой обеспеченности и прочих реальных факторов. Ввиду преобладавших слабых бюджетных ограничителей и с учетом все еще «советской» культуры бизнеса на предприятиях, политика крепкого рубля неизбежно должна была способствовать настоятельно необходимой реструктуризации устаревших основных фондов и реорганизации рабочей силы. Возможно, в то время еще не в достаточной степени было достигнуто понимание того, что экономика просто еще не готова воспринять последствия жестких бюджетных ограничений – ни в государственном секторе, ни в частном.
Руководство Банка России было с этими принципами согласно. На встрече 3 октября 1997 года заместитель председателя ЦБ Александр Потемкин сказал, что конечная цель заключается в том, чтобы, не объявляя заранее какой-то определенной даты, осуществить постепенно упорядоченный переход к плавающему курсу. Но как минимум в 1998 году предпринимать это было еще рано. Дополнительное соображение, уже скорее политэкономического характера, высказал Алексашенко: при крепком рубле ЦБ был лучше защищен от политического вмешательства, поскольку всегда мог ответить своим критикам, в том числе в Думе, что жесткая монетарная позиция необходима для поддержания стабильности рубля. И наоборот, если бы опираться на обменный курс рубля стало невозможно, то у парламентариев вполне мог появиться соблазн грубо вмешаться в кредитную политику.
Откликаясь на усилившееся осенью давление рынков и растущую озабоченность по поводу денежной политики, Потемкин сказал, что в ЦБ понимают важность высоких процентных ставок для поддержания доверия инвесторов-резидентов, поскольку при их сохранении населению выгоднее не уходить в иностранные валюты. (Тем временем ставки уже повышал Сбербанк, а вслед за ним и другие коммерческие банки.) С другой стороны, поддерживая цены на рынке ГКО, ЦБ очевидно увеличивал ликвидность на рынке. Потемкин согласился, что нужно позволить процентным ставкам расти; большинство руководителей Центробанка были согласны использовать ставки даже еще более агрессивно, чтобы изъять излишнюю наличность, но политическое давление на ЦБ со стороны влиятельных банков и бизнеса было сильным. Что касается снижения давления на обменный курс, то для него могло потребоваться гораздо более существенное повышение ставок.
Следующая встреча с Потемкиным состоялась 18 ноября, и он тогда подчеркнул, что настроения на рынке отражают недостаток доверия к властям. ЦБ пришлось на протяжении двух недель провести массированные интервенции в размере 3 млрд долларов, из которых 600 – 700 млн пошли на расчеты по форвардным контрактам, 1 млрд относился к сезонным импортным нуждам, а оставшаяся сумма отразила отток капитала и стремление коммерческих банков обеспечить открытые позиции. Потемкин выразил надежду, что худшее уже позади, и предположил, что ниже 18 млрд долларов резервы до конца года не опустятся [145] .
