Функционально-описательный подход как таковой не может дать ответ на вопрос о «природе и причинах» тех или иных экономических явлений, например, о сущности экономического роста. Как рассмотренные выше модели роста Р. Харрода, Е. Домара, Р. Солоу, так и более поздние, современные модели экономического роста показывают математическое описание связи между ростом совокупного выпуска (измеренного в абсолютном или в относительном выражении – на душу населения) и отдельными переменными факторами («труд», «капитал», «инвестиции», «научно-технический прогресс», «человеческий капитал» и т. п.), но не дают ответа на вопрос о сущности экономического роста. Иначе говоря, в рамках данного подхода «экономический рост понимается как механическое сложение капитала с трудом».[65] Например, согласно исследованием Э. Денисона, за период 1909–1957 гг. реальный выпуск в США стабильно рос со среднегодовым темпом в 2,9 %, занятость в человеко-часах – в 1,3 %, а запас капитала – в 2,4 %. Р. Солоу предложил удачное объяснение этой стабильности, написав простую, но легко поддающуюся усложнению модель.[66] Хотя предпосылки модели Р. Солоу далеки от реалистичности,[67] но в рамках функционально-описательного подхода это не имеет значения, если основанная на нереалистичных предпосылках модель адекватно ложится на эмпирические данные. Можно вспомнить в этой связи известное эссе М. Фридмана «Методология позитивной экономической науки», в котором он отмечал, что «единственным конкретным тестом, позволяющим судить об обоснованности гипотезы, может быть сравнение ее предсказаний с реальностью. Гипотеза отвергается, если ее предсказания противоречат реальным данным».[68] «Реалистичность» предпосылок при принятии гипотезы (модели) или отказе от нее не нужна. Другое дело, когда модель перестает давать значимые предсказания – причем не только в плане будущих событий, но и относительно прошлого (как в выше рассмотренном случае модели Р. Солоу). Многообразие и сложность современных моделей экономического роста связаны с попытками получить более точно соответствующее наблюдаемым фактам математическое описание в крайне неустойчивом, быстро меняющемся мире.
Как нами было отмечено ранее,[69] наиболее строго функционально-описательный подход был представлен в работах Л. Вальраса, который считал, что экономическая наука должна описывать естественные, т. е. не зависящие от воли экономических агентов факты. Прежде всего – меновую стоимость. Пример: выведение равновесия обмена из эмпирических кривых спроса без какого-либо упоминания о поведении потребителя и полезности. В XX в. в защиту вальрасианского подхода выступил М. Фридман, который выдвинул аналогичный ньютоновскому («гипотез не измышляю») постулат: «Факты следует описывать, а не объяснять».[70]
Однако еще в период маржиналистской революции далеко не всех экономистов удовлетворял чисто описательный математический метод. Полученные взаимосвязи нуждались в объяснении, но напрямую из функций объяснение не выводилось. Тогда для объяснения были использованы различные гипотезы, в частности гипотеза о «рациональном экономическом человеке», который максимизирует свою полезность, и т. п. Так в определение предмета «экономикс» проникло «человеческое поведение». А. Маршалл, который одним из первых стал применять гипотезы-объяснения для функциональных зависимостей (например, кривой спроса), охарактеризовал предмет экономической науки следующим образом: «Экономическая наука занимается исследованием нормальной жизнедеятельности человеческого общества; она изучает ту сферу индивидуальных и общественных действий, которая теснейшим образом связана с созданием и использованием материальных основ благосостояния. Следовательно, она, с одной стороны, представляет собой исследование богатства, а с другой – образует часть исследования человека».[71] Маршаллианский подход заключался в озвучивании немых фактов голосом исследователя, в выдвижении правдоподобных гипотез-объяснений, не основанных на понимании природы богатства. Эмпирическую кривую спроса Маршалл объяснял «коренным свойством человеческой натуры», которое формулировалось в виде «закона насыщаемых потребностей, или закона убывающей полезности».[72]
Маршаллианская версия функционально-описательного подхода – нарушение постулата математически описательного метода, нарушение постулата Ньютона «гипотез не измышляю», постулата Фридмана «факты следует описывать, а не объяснять». Она выходит за рамки чистого функционально-описательного метода.
Включение «человека» в предмет экономической науки – оборотная сторона маршаллианских «гипотез» – направила усилия многих экономистов по ложному следу. Предмет экономической науки – объективные отношения воспроизводства жизни человека, но не сам «человек». В частности, функции полезности и кривые безразличия хотя и могут использоваться как необходимые предпосылки для построения математического описания наблюдаемых фактов, но они играют чисто инструментальную роль, а вовсе не призваны объяснять природу экономических явлений. Однако экономисты не всегда различают эти две стороны используемых гипотез. К числу негативных следствий использования вспомогательных гипотез для объяснения реальности относится подмена позитивной экономической теории нормативными суждениями. Как отмечает Дж. Стиглиц, «…к 1980-м годам снова возобладало мнение о том, что рынок является саморегулируемым и эффективным, причем это мнение разделяли не только консервативные политические круги, но и американские ученые-экономисты. При этом представление о свободном рынке не соответствовало ни жизненным реалиям, ни современным достижениям в области экономической теории».[73] В частности, неоклассическая теория пыталась объяснить разрыв в оплате труда руководителей и работников среднего звена, утверждая, что каждый получает плату в соответствии со своим предельным общественным вкладом. Но такая гипотеза-объяснение не выдерживает критики. «Не имелось и никаких фактов, свидетельствующих о том, что руководитель является намного более опытным профессионалом, чем его заместитель. <…> Сомнения по поводу справедливости неоклассической теории увеличились и из-за того, что бонусы руководителей в финансовом секторе остались высокими даже после того, как стало известно о том, сколько вреда их деятельность нанесла как тем фирмам, в которых они работали, так и обществу в целом».[74] Одной из причин такого положения дел в экономической теории является связь «экономикс» с частными интересами, выполнение «экономикс» инструментальной функции, которую подробно исследовал Дж. К. Гэлбрейт.[75] В этих условиях постулат Фридмана также может завести в тупик, если «факты» заранее подбираются под заданную модель, а все «неудобные», не объясняемые моделью факты попросту игнорируются.[76]
Но не является ли стоимость – ключевое понятие в системно-воспроизводственном подходе – такой же гипотезой, необходимой для построения теоретической системы, но совершенно не обязанной соответствовать критерию «реалистичности», так же как ему не соответствуют в подавляющем большинстве случаев предпосылки моделей функционально-описательного подхода?
По этому вопросу существуют противоположные точки зрения еще со времени К. Маркса. Например, В. Зомбарт и К. Шмидт, защищая необходимость использования категории «стоимость», тем не менее отрицали реальное бытие стоимости. Зомбарт утверждал, что стоимость – это мысленный, логический факт. Шмидт отмечал, что «закон стоимости – научная гипотеза, специально построенная для объяснения процессов обмена и необходимая для познания экономического механизма капиталистической действительности».[77] Ф. Энгельс, возражая Зомбарту и Шмидту, ссылался на принцип единства исторического и логического: «Речь идет не только о чисто логическом процессе, но и об историческом процессе и объясняющем его отражении в мышлении, логическом прослеживании его внутренних связей».[78] Развивая мысль Ф. Энгельса, В. Н. Черковец предполагает, что обмен товаров непосредственно по стоимостям мог иметь место на ранних стадиях зарождения меновых отношений.[79] Однако это очень сильное допущение, которое нуждается в доказательстве. Представляется, что в данном случае значение методологического принципа «единства исторического и логического» В. Н. Черковцом преувеличивается – оно не играет такой уж ключевой роли в теоретической системе «Капитала». В письме к Л. Кугельману К. Маркс подчеркивает, что «если бы в моей книге и вовсе не было главы о «стоимости», то анализ реальных отношений, которые я даю, все равно содержал бы в себе доказательство и подтверждение действительного отношения стоимости».[80] Добавим, что в хозяйственной практике на категории «стоимость» основаны бухучет, оценка бизнеса и т. д. Хотя стоимость – «фантомная реальность», ее не видно, но на практике расчеты идут именно так, как если бы бухгалтеры знали, что такое стоимость. Кроме того, в отличие от «полезности», которая не имеет какой-либо внятной единообразной единицы измерения и действительно является лишь полезной гипотезой при построении функционально-описательных моделей, категория «стоимость» связана с показателем «время», которое так или иначе измеряется. Разумеется, речь идет не о любом периоде времени, а лишь об общественно-необходимом рабочем времени (ОНРВ), и главная проблема состоит в том, что на практике измерить это время невозможно. Но тот факт, что производство товаров в современной экономике, какое бы оно ни было совершенное с технологической стороны, всегда требует определенного промежутка времени,[81] является вполне достаточным, чтобы признать за категорией «стоимость» право на объективное существование (пусть и не измеримое современными методами). В этой связи совершенно излишними представляются попытки вывести стоимость из примитивных товарных отношений раннего капитализма (или даже «простого товарного производства»), как это попытался сделать В. Н. Черковец. Более того, можно предположить, что и в тот период реальный обмен происходил «не по стоимости», поскольку сосчитать общественно-необходимое рабочее время каждый отдельный товаропроизводитель не может. Для признания объективного характера категории «стоимость» достаточно наличия объективной связки «стоимость – время» и, наоборот, «время – стоимость».[82] Если мысленно предположить, что производительная сила общественного труда выросла бы настолько, что в любой бесконечно малый отрезок времени было бы возможно создать бесконечно большое изобилие благ, то понятие «стоимость» исчезло бы из экономического анализа, так же как и понятие «редкость».
