она заперла меня в кладовке моего собственного дома.
Из окна было видно, как солнце падало за горизонт. Золотые лучи освещали все вокруг. С океана дул приятный бриз, и не было слышно ничего, кроме шума волн.
— Она ревнует тебя. Твоя матушка хочет, чтобы ты принадлежал только ей! — Катя подняла на меня взгляд и прижалась еще сильней. — Я оставила тебе знак, украсив ее жуткий торт. Одиннадцать — это ключ, моя подсказка.
— Но я не понимаю, — ответил я. — Что значит эта подсказка?
— Дорогой, ты же у меня умный! Ты все поймешь. Ты сможешь сделать так, что мы будем вместе. Всегда. Мы будем там, откуда ты. А здесь я больше не появлюсь, — она расслабила руки. — Твоя мать не дает покоя, мне нужно уходить. Она ревнует тебя так сильно, что, когда ты уходишь, причиняет мне боль. Это немыслимые страдания. Она мучает меня, терзает душу…. — на моей шее стало мокро от слез Катиных слез.
— Что ты такое говоришь? — я не отпускал Катю из объятий. — Как у старухи получается проникнуть к нам? Это же только наш с тобой остров! Это место только для нас двоих.
— Ты забыл, что вчера днем здесь был Молодой, охранник на желтом "Шевроле”? Ты забыл, что он хотел сделать? Тут небезопасно. Все, кто попадают к тебе в сердце, — Катя ударила по моей груди, — оказываются и здесь. И кто сильней всех трогает тебя — тот чаще находится тут. Этому нужно положить конец. Я так больше не могу. Мне тяжело быть пленницей твоей любви. Я ухожу, уезжаю с острова. Больше не приходи сюда, найди меня в своем мире и сохрани нашу любовь.
— Это все так сложно и запутано, я ничего не понимаю.
— Ты очень умный, дорогой, у тебя все получится.
Она отпустила руки и попятилась в сторону открытой двери, которая пряталась за прозрачной занавеской. Катя не отводила взгляда от меня. Ее просторное платье и черные волосы развевалось на ветру. Я стоял как вкопанный и не знал, что делать. Ее слова еще звучали где-то далеко, как эхо в пустой пещере. Она покидала меня, а я чувствовал онемение и холод, будто мне вкололи слоновую дозу транквилизатора. Катин силуэт уходил в закат. На нее смотрел не только я, но и бордовое небо. Только после того, как я остался в огромном доме абсолютно один, я ощутил послевкусие ее слов. В самом центре солнечного сплетения разрасталась бездонная пропасть пустоты. Пустота заполнила все вокруг. Дом тотчас сжался до точки размером с пылинку, а потом резко увеличился до масштабов самой высокой горы в Гималаях.
Стены испарились, превратившись в дым, и вслед за ними исчезли мебель, пол и завораживающий пейзаж за окном. Я оказался в темноте. Мое тело болталось в невесомости, и я не замечал даже своих конечностей. Мои мысли спотыкались друг о друга и захлебывались в шипении неработающего телевизора. Давление матери, песни "Арии” вперемешку с "ДДТ” и вздохами Кати вызывали дрожь в моем теле. Мозг превратился в жвачку и угодил на грязный пол, собирая волосы и крошки еды. Моя голова стала мусорным баком, из которого вываливались вонючие отходы. Пульс участился, и я почувствовал, как стал мокрым, то ли от пота, то ли оттого, что снова сходил по-маленькому. Меня скручивало. Мир превратился в спираль, повторяющийся цикл страданий.
— Послушай, брат, — прозвучал мужской голос.
В кромешной тьме я не видел того, кто говорит, но понимал, что обращаются ко мне.
— Твоя девчонка никуда не денется. Если вам предначертано пройти свой путь вместе, так и будет. Не сдавайся и не опускай руки. Все, что происходит с тобой, это учение, это уроки Всевышнего, — голос менялся. Слова говорил то Сергей, мой сменщик из "Дикси”, то Сергей Валерьевич, то мой отец, то Кипелов, солист "Арии”.
— Ты свободен как птица. Ты независим как облака, и единственный твой помощник — ветер, — сказал незнакомый голос. — У тебя есть ключ, — добавила Катя. — И этот ключ тебе никогда не пригодится, — засмеялась старуха. — Ты мой! Антон, ты проживешь со мной вечность! Весь свой век сложишь к моим ногам. Ведь ты испортил мне жизнь. Забыл? Если бы не ты, мне бы не пришлось терять молодость у твоей люльки. Ты отнял у меня свободу, и теперь я отниму у тебя твою. Забудь все ту ересь, которую наговорила твоя потаскуха. Ты никому не нужен, ты ничтожество. Ты неудачник и вызываешь у всех вокруг лишь смех. Ты умрешь девствнником. Секс с раковиной — это последнее, что ты узнаешь из телесных утех, — смеясь, прокричала старуха.
Ее смех перебил звук работающего двигателя, и я вернулся в дом на берегу океана. Занавески все так же качались на ветру, в зале пахло Катей. Кто-то приехал на "Харлей Дэвидсоне” — я узнал этот мотоцикл по агрессивному выхлопу. Ноги отказывались двигаться. В дверь позвонили, а я не мог открыть. Меня точно прибили к полу. Я хотел крикнуть: "Иду!”, но рот склеился, и я только смог промычать что-то невнятное. Мои руки будто связали. Я упал на пол и увидел себя в своей кровати. В комнате стояла тишина, только редкие вдохи старухи нарушали ее. Я вроде не спал, но не мог пошевелиться. Кроме меня и матери в квартире был кто-то еще, и, пока он был в квартире, у меня не получалось сделать и малейшего движения телом. Я дергался, но со стороны казалось, что я лежу абсолютно неподвижно. Рот не выдавал никаких звуков, хотя я кричал во все горло. Меня глючило так, будто я оказался в аквариуме. За внешней неподвижностью прятались дикий страх и беспрерывная схватка за возврат контроля над своим телом. Я чувствовал себя тараканом, угодившим в горячую смолу. Сопения старухи издевались надо мной. Они давали мне понять, что я бодрствую, а тело застряло где-то между сном и реальностью. Кто-то смотрел на меня, изучал. Он не касался меня, а просто сканировал, как сканируют банан в супермаркете. Когда он исчез, я тут же взял себя в руки. Все закончилось. Я лежал в постели, в своей вонючей комнате вонючей квартиры. Старая Карга все так же сопела за стеной, только я больше не был связан невидимым гостем.
Стоя на носочках, я помочился в раковину, а потом спустил воду на случай, если старуха подслушивает, чем я занимался. В кровать я вернулся с наковальней вместо головы. Голая спина неприятно прилипала к простыне. Я попробовал забыть,
