она не может существенным образом изменить существующее положение вещей не только в конкретный момент времени, но и вообще когда-либо. И вот это личное ощущение принципиальной несостоятельности в плане изменения Марфы достаточно мощно и конкретно огорчало Марию. Хотя, безусловно, она прекрасно понимала то, что в жизни существует достаточно много различных явлений, относительно которых человеческие возможности весьма и весьма символичны. Если не сказать, что ничтожны. Но любовь Марии к сестре не позволяла в полной мере рассеяться той горечи, что ощущала Мария от того, что четко видела принципиальную отстраненность Марфы от истинной сути общения с Иисусом. Ей было очень грустно от мысли, что она не может достучаться до ее сознания. И сказать ему: "проснись, взбодрись, раскрой шире глаза, открой уши, чтобы почувствовать ту особую радость, что присутствует рядом с Иисусом".
Грустно было и от того, что Марфа, видимо, никогда не сможет понять того, что она могла обрести от общения с Иисусом. Но, в силу вполне определенной особенности и закономерности типа своей личности, своего рода специфики, это потеряла. И потеряла, скорее всего, раз и навсегда. И мысль о большой вероятности такого развития событий особенно сильно угнетала Марию. Хотя, по совести говоря, Мария какими-то особенно дальними уголками своего ума продолжала верить в то, что Марфа не окончательно безнадежна в этом плане. С одной стороны, Мария понимала то, что собственно, каждый человек, по большому счету, имеет право на иллюзии и заблуждения. Но слишком уж важной и ценной была данная сфера человеческих знаний, чтобы так безмерно спокойно воспринимать такие значительные иллюзии и заблуждения. Особенно громадную уверенность в их непоколебимой истинности. Но опять же, надо отдать должное Марии: она не стала банально суетиться, уговаривать Марфу, объяснять ей, что называется, на пальцах, суть явлений высочайшей степени сложности. Да, и собственно, как с помощью одной лишь арифметики объяснить специфику тригонометрической задачи. Нет, конечно, Мария знала и понимала не только арифметику. Но вот Марфа кроме арифметики ничего не знала и не понимала. И на тот момент, к сожалению, ни знать, ни понимать что-либо, принципиально иное и не хотела. А Марии так сильно хотелось поделиться с сестрой своей особой радостью ума и души. Это, во-первых. А, во-вторых, особой радостью духа, от которой все существо Марии, каждая клеточка ее тела, каждая частичка ее сознания вибрировали (схематично выражаясь современным языком) совершенно особенным образом. Внося какое-то удивительное ощущение безграничного счастья. Особенное не только по своим количественным параметрам, но, в первую очередь, по качественным.
Конечно, понимая ограниченность возможностей сознания Марфы в постижении сути особых духовных явлений жизни, Мария не перестала от этого меньше любить Марфу. Но это, к счастью, не мешало достаточно объективно оценивать ее конкретные достоинства и добродетели, способности и таланты, сильные и слабые стороны ее личности. И в этом, кстати говоря, проявился один из элементов мудрости Марии, дающий ей возможность быть объективной относительно разных граней личности сестры.
