и посмотрим, кто тут брехло.
Саня притих.
— Ты кто таков? Колись давай и не забудь поведовать, откуда все про меня знаешь.
Обстановка была мрачной. Солнце еле-еле пробивалось сквозь темные шторы. Я стал тревожиться и уже пожалел, что ждал того момента, когда Петрович проснется.
— После того, как Вася Бриллиант до меня докопался, ты сказал, что деньги копить не стоит, что их тратить надо, и тогда отнимать у меня нечего будет.
— О, это похоже на меня. Деньги только глупцы копят, жить надо сегодня, а что завтра будет, не важно, — Петрович сел на край кровати. На нем были большие семейные трусы, из которых торчали худые ноги. — Или я перепил и не помню базар наш, или тебе Бриллиант что про меня рассказал. А с другой стороны, что ему про деньги рассказывать, у него их никогда и не было вовсе. На мокрухе собирает копейки.
Саня сверху заерзал и выгнулся таким крюком, что его голова повисла между двух кроватей:
— Может, не будет за бабки трещать? Пусть он про баб лучше расскажет да про то, как кончать каждую секунду от радости.
— Алло, Саня, ты там это, давай про баб потом, как-то сам. У нас тут с товарищем базар за понятия, ты сюда баб не суй. — Недобрый взгляд у Петровича был, мутный какой-то.
— Вот скажи, Антон, — спокойно произнес седой мужик, — что я такого вчера тебе поведал?
— Да ничего. Про деньги, да про кайф.
— Про кайф, значит? — он задумался. — Тебе понравилось меня слушать?
Я с подозрением кивнул, в то время как Саня внимательно крутил головой, смотря то на меня, то Петровича
— Раз понравилось, плати за мое выступление.
— Как это плати?
— Молча! — рявкнул Саня.
— Саня дело, говорит, молча надо платить, братец.
— Но у меня Вася Бриллиант почти все забрал.
— Но что-то он оставил?
Я промолчал.
— Вот все, что оставил, ты мне и давай, — спокойный голос Петровича был холодным и пронзительным. Мне стало страшно, куда страшней, чем запугивание Васи Бриллианта.
— Я из дома ушел. Мать заклевала. Я последнее продал и ушел. А на вырученные деньги тут приютился, чтобы на улице не спать. Петрович, деньги мне самому позарез нужны, может, не будешь отнимать у меня последнее?
— Что значит отнимать? Саня, это что получается, он меня за грабителя держит?
— Видимо, Петрович.
— Ты это перестань, братец, я тебе вчера хорошо все рассказал, сегодня плати.
— Плати, падла, — процедил Пекинес.
— А сколько платить-то?
— Вот это правильный вопрос. Ты не вундеркинд, случаем?
Меня затрясло.
— Сколько есть, столько и плати.
Вася Бриллиант вчера забрал последнее из карманов куртки, и все мои деньги теперь лежали в трусах. Я, глядя на ноги Петровича, тихо нащупал деньги под своим животом. Кашляя, вытащил несколько купюр и сжал их в кулаке.
— Ты что телишься? Вставай давай! — крикнул Саня.
Я послушался. Скрючившись и прикрывая руками трусы, я подошел к куртке. Сунув руку в карман, а потом вытащив ее, протянул Петровичу смятые купюры.
— Это все?
— Все, — ответил я, не поднимая глаз.
— Саня, ну-ка пошмонай его вещи.
Мужик в момент соскочил с верхней полки и, оттолкнув меня в сторону, перевернул все пожитки, лежащие на стуле, вверх дном.
— Ничего.
— Ну, раз ничего, то теперь мы в расчете.
Петрович посмотрел на деньги.
— А раз мы в расчете, то ступай, братец, подобру-поздорову.
Прикрывая трусы руками, я попятился от мужиков к своим вещам. Мне хотелось как можно скорей натянуть штаны, чтобы они не рассмотрели деньги в моем нижнем белье и не поколотили за того, что я их провел.
Казалось, меня уже ничего не могло успокоить: я дважды стал жертвой хулиганов и чуть не лишился своих кровных. Но как только я оказался на улице и спокойно выдохнул, мне на удивление стало легче. Дверь хостела за моей спиной была чем-то вроде портала в Мордор. Жуткое и отвратительное место. Свежий воздух привел меня в чувство, и только сейчас я стал мыслить трезво. Сладкий треп Петровича, как и байки моей ненаглядной Катюши, будь она неладна, оказались лишь заговариванием зубов. Я слышал, что мошенники — искусные брехуны, но никогда не думал, что попадусь к ним на крючок. И вот попался.
Быть обманутым неприятно. Терять деньги неприятно. Жить всю жизнь с матерью и танцевать под ее дудку неприятно. Работать на дурацкой работе неприятно. Иметь дело с орками и дебилами неприятно. Все вокруг было неприятным. Негативные мысли тащили на эмоциональное дно, но я сопротивлялся, не давая самому себе утонуть в зыбучих песках переживаний. Я сел на лавку, закрыл глаза и попытался услышать звук работающего двигателя своего "Триумфа”. Мне захотелось различить аромат морского прибоя и уловить пение птиц. Я старался почувствовать нежность постельного белья на моем личном острове Пхи-Пхи. Я стремился успокоиться и снова почувствовать себя сильным и крепким мужиком.
"Что бы сделал тот самый Антон?” — подумал я про себя.
Тот брутальный малый из моего сна? Тот харизматичный мужчина, который ничего не боится и всегда добивается своего? Он нравится девчонкам и в случае необходимости способен постоять за себя. Что бы сделал сейчас он?
Я так хотел, чтобы Антон из сна сейчас проснулся здесь. Он был мне нужен в этом мире. Мне требовалось, чтобы жирный и вонючий Антон проснулся на райском острове, а наглый и уверенный Антон в Москве. Я хотел поменять их местами, потому что устал быть терпилой. Я устал получать лещей и слушать нравоучения всех кому ни попадя, начиная с моей матери и закачивая слабоумными кассирами в "Дикси”. Меня больше не вставляло соответствовать ожиданиям окружающих, я не стремился рассматривать их башмаки. Меня интересовали их глаза. Я желал пробудить в себе того, кого знаю с самого детства. Того, кто рос вместе со мной, но в другом мире.
Я сидел на лавочке у Большого театра. Правда, я не одуплял, как оказался здесь — ведь хостел, в котором мне довелось переночевать, располагался на отшибе. Видно, добрался я до центра на автопилоте.
Должно быть, из-за того, что на улице стояла теплая погода и светило солнце, люди огромными толпами топтали московский асфальт. Кто-то не спеша прогуливался, другие, напротив, торопились, словно их ужалила змея. Кто-то смеялся, а кто-то был невозмутим. Через дорогу уличный музыкант исполнял песню "Танцуй” группы "Сплин”. Мир вокруг меня суетился, я точно оказался внутри огромного муравейника. Рев проезжающих мимо спортивных машин и мотоциклов злил меня, а постоянные сирены полицейских машин заставляли
