Я бы сказал, что в современном варианте это звучит примерно следующим образом: государство есть объект спроса и предложения. Этот спрос может быть нулевым (модель анархии Хиршлейфера), если потенциал насилия распределен более или менее равномерно. Возьмите для примера Интернет, – там его – государства, нет. Кстати, если говорить о пиратских партиях, которые появились в европейской парламентской жизни, они основаны, на мой взгляд, на осмыслении этой самой анархической позиции, – что государство, в некоторых случаях, является избыточным. Есть ситуации, где его присутствие не нужно, – не потому, что работает рынок, – это точка зрения либералов, – а потому, что люди сами справляются с самоорганизацией, с самоустановлением, с саморегулированием этой самой сферы. С другой стороны, есть, конечно, крайние случаи предложения государства – это так называемая модель МакГира-Олсона – модель стационарного бандита, когда сначала предлагается насилие, а потом уже выясняется, что насильники еще и как-то организуют хозяйственную жизнь и предлагают какие-то общественные блага. Где сойдутся спрос и предложение, спрос на общественное благо и предложение насилия, принуждения для производства общественного блага – неизвестно. Прекрасный американский экономист Дуглас Норт сказал по этому поводу, по вопросу о необходимости государства для экономики: «Суд удалился на совещание и пока не вернулся».
Аргумент по поводу того, что это использовали определенные философы старой иной исторической эпохи, на самом деле, очень важен. Потому что я добавил бы еще два имени к списку Вадима Волкова, – это Гуго Гроций в Нидерландах в конце 15 века и Джордж Мейсон в США. Причем связь Мейсона с европейской культурой я понял в этом году. В апреле я читал курс в университете Джорджа Мейсона в США, где когда-то работал Василий Аксенов. И там, в центре кампуса, разумеется, стоит памятник Джорджу Мейсону, опирающемуся на две книги: на Локка и на Руссо. Каждый раз идея общественного договора появляется, когда возникает проблема перехода от того, что теперь назвали социальным порядком закрытого доступа или естественным государством. И что очень хорошо передал Глеб Павловский. В споре с идеей общественного договора он сказал: «Да, в России все со всеми непрерывно договариваются по разным частностям». Правильно! Что такое порядок ограниченного доступа? Это сфера персонализированных отношений, где все со всеми непрерывно договариваются. Про что?
Про свое частное персональное решение. Когда есть задача перехода от персонализированных отношений естественного государства к так называемому режиму открытого доступа (то есть к тем успешным случаям, где потом начинает хорошо сочетаться экономический рост и политическая демократия), то принцип перехода должен соответствовать как новому обществу, куда совершается переход, так и старому. То есть, по существу, нужно договориться о появлении единых правил. Именно поэтому тот же Трудолюбов говорит, что институт есть формула общественного договора. В центре общественного договора стоит идея института: давайте мы договоримся не об исключениях, а о правилах. О правах, а не о привилегиях.
От себя добавлю про операциональность современной теории социального контракта: любое государство может написать самую демократическую конституцию.
Теперь вопрос: а как мы тестируем истинный характер отношений? По количеству погибших тридцать лет спустя или пятьдесят лет спустя? Методология современной теории социального контракта позволяет это сделать, так сказать, при жизни этого государства, например, по способу и характеру формирования налогов, по уровню налоговой ставки, потому что при вертикальном контракте (то есть авторитарном режиме) задача формирования доходов бюджета и предоставления общественных услуг решается как последовательная задача, а не параллельная. То есть, сначала решается, сколько можно взять с людей, а потом решается, что им еще можно отдать. А при горизонтальном контракте они решаются как параллельные задачи, поэтому на разном уровне устанавливается уровень ставки налога, издержки его взимания, объем предоставляемых услуг и так далее, и так далее.
Еще один великий вопрос: как заключается общественный договор? Нередко оппоненты говорят: «Я ж его не заключал никогда. Ну, хорошо, один раз я проголосовал за конституцию на референдуме, но ведь это тоже даже не каждому поколению достается». Есть такая теория – теория общественного выбора. По этой теории есть два способа и два, так сказать, механизма как формируется реальный общественный договор в любой стране. Первое – это то, что политологи назвали бы элитным пактом. Узкие группы (так называемые группы Олсона) могут договориться, они в состоянии при определенных условиях производить общественное благо. Второй способ – это широкие группы (так называемые группы Патнэма), которые не могут договориться внутри, которые не могут вести переговоры, но при этом они – либо через символические механизмы, либо через политические механизмы, – принимают или не принимают содержания достигнутого элитного пакта.
Кстати, есть в теории общественного выбора знаменитый парадокс – парадокс участия в голосовании. Непонятно, зачем избиратель ходит на выборы. Потому что если в стране, к примеру, несколько десятков миллионов избирателей, то очевидным образом один голос не сильно влияет на результат, то есть исчезающе мало влияет. И, тем не менее, почему-то ходят. А ответ, знаете, какой на парадокс участия в выборах? Люди ведь на спортивные матчи ходят, вообще только криком влияя на результат матча. Но если люди подозревают, что матч договорной, и повлиять на результат вообще нельзя, то они перестают ходить на матчи. Оказывается, человек не рассматривает свое участие в выборах как издержки, он рассматривает это как результат, но при одном условии – если неизвестен результат, если он рождается у него на глазах. По теории общественного выбора (теории Бьюкенена-Таллока) получается, что на уровне конституционного пакта решается вопрос о правах, о структуре государства и способе принятия решений. А каждый раз в политическом цикле заново могут решаться вопросы: сколько общественных благ производить, платные или бесплатные, что там с образованием, здравоохранением и т.д.
Теперь хорошо бы понять, как эта схема реально работает в России. И здесь два очень разных автора – Кирилл Рогов и Глеб Павловский – нарисовали, по-моему, очень яркую картинку. Исходный пункт: приватизация и демократизация, радикально проведенные изменения в правах. При этих переходах, однако, не достигается тот результат, который объявлялся. Потому что нужно довольно много институтов для того, что бы частная собственность, например, работала как частная собственность. Ну, к примеру, судебная система, система судебного исполнения, регистрации собственности, кадастр и так далее, и так далее. Или что б демократия работала как демократия, – начиная с того, что налоговая система должна быть другой. Пошли ли по пути создания таких институтов? В России – нет. Не знаю как в Украине. У меня ощущение, что в Украине тоже не очень. А что в этом случае происходит? Человек, который получил много собственности, тем самым получает много власти. Если у вас нет институтов, то вместе с большим куском собственности, некто получает большой кусок власти. И ровно это не принимается на сегодня. Нелегитимность собственности стоит, по мнению Кирилла Рогова на том, что люди не согласны не с тем, как движется собственность, а с тем, что неравномерно распределено участие в принятии решений в области политики.
