Капиталистические предприятия в то время были готовыми малыми мирами. Оставалось их использовать. Успех марксизма был в том, что его основатели поняли, какие образы надо «вбросить» в малые миры, чтобы спаять из них сеть. «Коммунистический манифест» — это текст, создающий замечательные образы: «Призрак бродит по Европе…». Но сейчас нет рабочих малых миров — и все! Закончилось рабочее движение.
А посмотрите, с какими трудами в России осуществляется политическая мобилизация.
В чем причина? Нет самих сетей или нет мобилизующих образов?
— И в том и в другом. Необходимо и то и другое. Но образы, я думаю, всегда можно найти. В конце концов, их можно создать. Создать же сети несравненно труднее.
Академических сетей больше не существует. Институты РАН практически распались, они очень малочисленны, внутри нет взаимодействия. Их сотрудники часто даже не знают друг друга, не ведут никаких совместных работ, у каждого свои системы финансирования. В России малых миров сегодня не видно. За последние пятнадцать лет было сделано все, чтобы такие миры уничтожить. Общество атомизировано. И пока оно атомизировано, таких событий, как на Украине, не будет.
С этим связана и проблема «русской идеи». Можно, конечно, внедрить «русскую идею» — что бы под этим ни понималось, — но только если у вас есть достаточное количество малых миров. Однако их нет! В этом же и главная проблема российских политических партий. Ни одна партия, за исключением, может быть, коммунистов и в какой-то степени нацболов, не обладает социальными сетями, которые способны отмобилизовать людей.
Интересна, кстати, роль Интернета: только через него сейчас в России — предположительно! — идет основная мобилизация людей либеральных взглядов.
Кого бы вы назвали в качестве классиков, изучавших эту проблематику?
— Очень долго и с очень нетривиальными выводами этими вопросами занимался Роберт Аксельрод (Robert axelrod), один из крупнейших американских политологов, автор знаменитой книги «Эволюция кооперации» («Evolution of Cooperation», 1984)[См. также ее продолжение, «Сложность кооперации» («The complexity of cooperation», 1997), и софт к ней. — Л.Л.-М]. Начал он с когнитивных карт (он один из авторов этой концепции), потом занимался теорией игр, дилеммой заключенных (оказалось, что эта дилемма может стать основой кооперации только при многократной повторяемости). В 1987 году я был у него в Мичиганском университете, и он тогда как раз пытался получить очень большой грант на моделирование социальных сетей с помощью суперкомпьютеров (смеется) — то, о чем вы говорили в начале разговора. Ему тогда грант не дали, но позже кое-что получить удалось, Аксельрод долго работал в этой области и написал несколько книг о связи теории сложности и социальной структуры. Понятия малого мира у него не было, но идеи такого рода он использовал. Из теоретиков можно назвать Фукуяму с книжкой «Траст», которая, между прочим, оказала гораздо большее влияние, чем знаменитый «Конец истории».
Пожалуйста, два слова о ваших работах в этой области.
— Я занимаюсь близкими вопросами уже лет пятнадцать, как раз со времен перестройки. Сейчас пишу книжку о том, как влияют социальные сети на формирование новых социальных институтов. Что нужно сделать, чтобы возник новый социальный институт? Даже если вы придумали нечто новое и способное радикально улучшить ситуацию в обществе, это не значит, что удастся в парламенте протолкнуть необходимые решения. Замечательный пример — мы все знаем, что в России (как и в СССР когда-то) передача научных достижений в экономику поставлена из рук вон плохо. В военной сфере с помощью специфических механизмов в СССР еще как-то удавалось это делать. Сейчас дело обстоит… просто никак. Причем уже много лет идет разговор о национальной инновационной системе. Все понимают, что такая система для России — вопрос жизни или смерти. Удастся ее сделать — и Россия будет в числе развитых стран. Если нет — то нет. Все говорят об этом, я и сам не раз выступал в Министерстве науки, на слушаниях в Госдуме — и что? Ничего. А почему? Потому что те люди, которые должны это делать, просто не понимают, что это такое.
Необходим малый мир людей где-то в правительстве, в Думе, которые понимают, что это такое?
— Да, малый мир людей, которые в состоянии эту идею оприходовать и потом распространять. Но его, видимо, не существует. Вот вам пример того, как образ, который пытаются растиражировать, не срабатывает. Не порождает лавинообразную реакцию. Есть десяток человек в России, которые понимают, что это такое. Мы периодически встречаемся, в Центре стратегических разработок было несколько семинаров. Но больше ничего не происходит. Почему? Потому что для запуска этой системы нужно покрыть транзакционные издержки, очень большие в данном случае.
В последние два года (с перерывами) я работал в Институте сложных систем в Санта-Фе над проблемами математического описания социальных сетей. Начал развивать обширную программу исследований на основе термодинамического формализма — сходный аппарат я уже использовал в своей книге «Пределы рациональности»[Изд-во «Фазис», М., 1999] в применении к экономике. Потенциально этот подход позволяет прогнозировать динамику, оценивать степень стабильности в обществе.
Кстати, ЦРУ действительно финансирует такие исследования?
— Не знаю, хотя вполне возможно. Как известно, военные в США часто финансируют исследования по самым неожиданным направлениям: а вдруг что-то выйдет? Расходы-то по их меркам копеечные.
Можно ли сейчас сказать, с некоторым пафосом, что человечество овладело методами целенаправленного воздействия на ход социального развития?
— До какой-то степени, конечно, овладело. Коммунистическое движение, фашизм, исламский радикализм — это все примеры успешного использования социальных технологий. Причем использования абсолютно сознательного.
Не слишком вдохновляющие примеры.
— Любые социальные манипуляции — не слишком вдохновляющая вещь. Социальная манипуляция — приведение общества в неестественное, неравновесное состояние. Оно может оказаться, как говорят физики, метастабильным и существовать достаточно долго. Но когда метастабильное состояние распадается — знаете, что бывает? Выделяется сразу много энергии. Могут быть большие неприятности.
Программирование селезенки
Редакция «КТ» попросила Дмитрия Орешкина поделиться соображениями о возможностях математического моделирования общества как инструмента практической политической деятельности. В частности, о том, насколько обоснованна вера многих людей (в том числе некоторых университетских математиков) в то, что горбачевская перестройка была заранее «просчитана» на суперкомпьютерах ЦРУ. — Л.Л.-М.
Поскольку я имел возможность наблюдать вблизи, как в России принимаются политические решения, с каким ужасом потом авторы решений смотрят на дело рук своих, как на эти решения реагируют высокопоставленные люди из США (часто — на грани истерики, то ли от страха, то ли от смеха) и насколько противоположной бывала реакция тех или иных ключевых лиц из стана потенциального геополитического противника, у меня нет ни тени сомнения, что весь этот замечательный бардак развивался абсолютно стихийно и на ощупь. Конкуренция и ненависть друг к другу среди дающих советы американцев была ничуть не меньше, чем конкуренция и ненависть среди принимающих решения здесь. Более того, будучи политическим консультантом, я иногда сам давал рекомендации, которые ложились в основу тех или иных решений. Они исходили из моих «концептуальных моделей действительности» (пафосно выражаясь), а на самом деле — из того, как я чувствовал ситуацию селезенкой. Точно так же, селезенкой (или иным схожим по функциональному назначению органом), те политики, с которыми мне приходилось иметь дело, воспринимали советы, взвешивали и решали — следовать им или нет. Иногда решение срабатывало. Иногда — нет.
Естественно, при возможности мы старались почетче оконтурить ситуацию с помощью тех или иных математических (в основном статистических) моделей. Проводились расчеты сдвига электоральных предпочтений, взвешивались доли фальсифицированных бюллетеней, давался прогноз результатов по регионам и округам, оценивалась активность электората. Но политик, даже увидев эти цифры, все равно решает, верить или не верить им, с помощью все той же селезенки. Он же не математик! А уж если ему будут вешать на уши более сложные и многоуровневые модели, то лучшее (для автора модели), что он может сделать, — это сказать автору: «Попробуйте. Но так, чтобы меня не подставлять, если что».
Разумеется, это не отрицает возможности существования некой математической модели, скажем, использующей теорию управляемого хаоса, и нахождения с ее помощью ключевых точек, удар по которым ведет к катастрофе СССР. Особенно удачно такие модели строятся апостериори. Прелесть ситуации в том, что неглупому человеку с хорошо развитой селезенкой эти ключевые точки обычно видны и без математики.
