Сергей Зверев
Потерянный взвод
Черданский пехотный полк по традиции был построен буквой «П». Подобное построение происходило много раз, начиная с августа 1820 года, с того самого дня, когда Отдельный Грузинский корпус был переименован в Кавказский. Полк выстраивался, а полковник Лекунов, его командир, а то и сам генерал-лейтенант Ермолов вручали офицерам и солдатам награды за храбрость. Но сегодня не по причине праздника был построен полк. И не для ежедневной проверки личного состава. Беспокойство и тревога царили в полку. Два прапорщика второй и третьей роты первого батальона отправились ночью в аул Кайзехи и были там убиты. А подпоручик второй роты Курилов, что был с ними, сумел бежать из аула, оставив в доме щедрого на выпивку горца саблю. Не по приказу командира отправились эти трое в аул, а из желания раздобыть вина и провести время в веселых воспоминаниях о Петербурге. Может, и не о Петербурге, кто теперь правду узнает, ибо по всему видно было, что не в себе подпоручик. Но как бы то ни было, головы прапорщиков были брошены с коня под ноги часовому, который успел только один раз выстрелить, чем и поднял полк в ружье.
И сейчас головы прапорщиков лежали посреди плаца на накидке одного из них, и не видел полк картины печальнее за последние полгода. Что касается подпоручика, то находился он в палатке, приспособленной под гауптвахту, и дожидался своего часа, как дожидается человек, на прощение не рассчитывающий.
— Видите эти головы? — поднял голос Лекунов, нервно сыграв щекою. — То-то радость отцу и матери. Смотрите, долго и внимательно смотрите на головы эти, — вскричал полковник, — чтобы в ваших головах, от тела еще не отрубленных, мысль светилась ясная и прочная — смерть каждому, кто выйдет из крепости по своему усмотрению!..
Были бы последствия у этого события менее трагичные, и обошлось бы на том, но его превосходительство генерал-лейтенант Ермолов был уже на подъезде. И стоял полк еще два часа, ожидая и не ропща, ибо дешевле выходило страдать на солнцепеке, чем оказаться в немилости генерала.
— Полк, смирно! — вскричал Лекунов, вытягиваясь и становясь выше. — Для встречи справа, на-кра-ул!..
И окаменел Черданский полк, видя, как спешивается у самого плаца и сбрасывает запыленную накидку Ермолов.
Генерал молча принял приветствие, прошел мимо Лекунова и приблизился к месту, где лежали головы. Штабные у периметра плаца присмирели, за Ермоловым идти не решились. И только Лекунов прошел за командующим, остановился за его спиной и стал меньше, что ли. Так и замер, памятником.
Ермолов обвел полк взглядом, потер кулаком подбородок, завел руки за спину, качнулся.
— Половину каждого года я в лагерях и горах, — произнес наконец генерал. — Сплю по четыре часа, ем что придется. Славы никакой. Да и разве добудешь славу с такими воинами? Чьи это головы, полковник?
Признался Лекунов.
— Командиры второй и третьей роты, ко мне! — приказал Ермолов и снял с головы кивер, что носил вместо генеральской шляпы. — И кто тот герой, что в живых после схватки в корчме остался?
Лекунов велел привести подпоручика.
— Где же сабля твоя, русский офицер? — дрогнув лицом, чтобы скрыть оскал презрения, обратился Ермолов к подпоручику.
— Виновен, ваше превосходительство… Казните.
Шагнул Ермолов вперед и выдернул из ножен командира второй роты саблю. На плацу установилась гнетущая тишина.
— Казнить вы сами себя будете.
Ни слова не говоря более, просунул он клинок под левый эполет штабс-капитана Васильева и срезал его, как бритвой. Вставил под правый — и второй эполет упал к ногам офицера. Когда покончено было с подпоручиком Борисовым, Ермолов шагнул к поручику Туше.
— Ваше превосходительство… господин генерал… Алексей Петрович… Я с вами верой и правдой… три года…
— Не в том позор ваш, барон, что эполеты я вам срезаю при солдатах, а в том позор, что голова прапорщика вашего под вашими ногами лежит. — Генерал протянул саблю Лекунову и выдохнул: — В тыл всех троих! А ко мне — старейшин Кайзехи!
Смутное, трудное для Ермолова время было. Не хватало генерал-лейтенанту сил для гарнизонов крепостей, чтобы препятствовать горцам совершать набеги. Большой некомплект в полках был. Войск едва хватало для экспедиций против горцев. Тогда Ермолов стал просить императора усилить Грузинский корпус тремя пехотными полками и двумя артиллерийскими ротами и присоединить к корпусу 8-й егерский полк, временно находившийся в Грузии.
— А также для крепостей учредить особые гарнизонные батальоны, — просил Ермолов, перед императором стоя.
— И какова же численность их быть должна? — поинтересовался государь Александр.
— Четырнадцать тысяч человек.
Император прошел мимо Ермолова, подумал. Остановился и резко повернулся на каблуках.
— Переменить состав корпуса я не могу, ибо, прибавя к оному число полков, расстрою я устройство прочих армий, коих число и состав определены по зрелым размышлениям… Но.
Ермолов поднял голову и спокойно посмотрел на императора.
— Но усилить же Грузинский корпус предлагаю людьми из десяти полков, присланных вам отсюда, из России. Теперь по поводу прибавки в полки офицеров. Если по сему числу людей вы найдете нужным прибавить и число офицеров, то дозволяется вам на каждую роту прибавить по одному, что составит на полк прибавки двенадцати офицеров. Более дать вам я не могу. Не обессудьте, Алексей Петрович. Как там барон Туше?
— Служит, государь.
Разговор этот состоялся три года назад, за одиннадцать месяцев до переименования Грузинского корпуса в Кавказский. Все три года государь неизменно интересовался положением дел у барона, сына брата князя Трубецкого, что, бесспорно, должно было расположить Ермолова очевидными симпатиями к барону. К сожалению для князя Трубецкого, у генерал-лейтенанта Ермолова была плохая память на просьбы, если эти просьбы не были просьбами послать протеже в атаку.
Вернувшись из столицы, Ермолов на совещании говорил командирам полков:
— Для укомплектования по-новому корпуса вместо рекрутов, в которых всегда происходит чувствительная от климата потеря, назначены полки, и им дано повеление расположиться в ближайших губерниях, откуда я мог бы взять их, когда надобно. Моя просьба удовлетворена, но эта чехарда с перестановками сил и средств меня прикончит.
На усиление прибыли следующие полки: Апшеронский, Тенгинский и Навагинский пехотные, 41-й и 42-й егерские и Ширванский, Куринский и Мингрельский пехотные. 43-й и 45-й егерские из Крыма, а также легкие артиллерийские. Чтобы «избегнуть второй путь тем же войскам», Ермолову предписывалось отправить назад кадры полков, находившихся на Кавказе: Севастопольского, Троицкого, Суздальского, Вологодского, Казанского, Белёвского пехотных, 8-го, 9-го, 15-го, 16-го и 17-го егерских.
Кавказ кишел передвигающимися в различные стороны частями в тот момент, когда чеченцы усиливали набеги на крепости.
Усиленные полки Кабардинский, Тенгинский, Навагинский и Мингрельский пехотные, 43-й и 45-й егерские должны были составить 19-ю пехотную дивизию, а полки Апшеронский, Ширванский, Куринский и Тифлисский пехотные, 41-й и 42-й егерские — 20-ю пехотную дивизию. Кавказская гренадерская бригада оставалась без изменений и лишь усиливалась людьми из гренадерских и карабинерных рот прибывших полков.
Эти события совпали с общей реорганизацией армии, связанной с созданием корпусов на постоянной основе.
Алексей Петрович не желал расставаться со старыми офицерами-кавказцами, отправляя их с кадрами в Россию. Император требовал обратного. Ермолов хитрил.
Ермолов зашагал с плаца — строй шевельнулся.
— Ну-ка, балуй!.. — глухо прохрипел войсковой старшина, и солдаты снова вытянулись в струнку.
— Как он с имя, с их благородиями-то… — шепнул стоявший рядом старый солдат, служивший при Ермолове уж пятый год. — На нашего-то брата руку Лексей Петрович не подымет…
— Как же, не подымет, — пробормотал старшина и вытер усы. — Третьего дня является и спрашивает: «А что у тебя с постами, Якунов, где расположены?» А я возьми да соври. Бо не сам ставил, кухней занят был. Так он ночью пошел и проверил самолично. Да о том я потом узнал, когда он ночью в мою палатку зашел. Слышу — свистнуло… Всыпал мне тридцать горячих нагайкой и ушел молча.
— Да врешь!..
— Истинный крест! Сам считал… Лежу — пикнуть боюсь!.. Хоть через портки, а у Ермолова рука сам знаешь, камень перешибает… И ведь утром хожу я, зад поротый рукой держу… Горит синим пламенем зад-то!.. — простонал старшина. — А он подходит и молвит как невзначай: «А денщик-то у тебя, братец, ужасная свинья. Захожу ночью в твою палатку, а он в твою постель забрался и храпит. Пришлось выпороть скотину». Подбородок кулаком потер, крякнул и ушел.
