— Привези, братишка, пожрать чего-нибудь, — вместо «привета» попросил его командир взвода. — Второй день бойцов кормить нечем. И главное — воды. У меня есть во что набрать, а в Толстом-Юрте колонка есть, скажу где.
— В смысле — пожрать? — спросил Стольников. — Вам что, не возят?..
— Так старшину нашего во Владик с чирием увезли, а о нас что-то подзабыли маленько… — Взводный улыбнулся и закурил. — Нет, так-то ничего. По утрам двоих отправлю, пару зайцев подстрелят. Когда фазана. Но без воды хреново, честно скажу.
— У тебя связи нет? — предположил Стольников.
— Есть связь. Три раза просил. Но все некогда, обещают завезти, как по пути получится. Но не могу же я постоянно просить.
— Вы одурели, лейтенант? — рассвирепел Стольников. — Ты не можешь просить, а бойцам что жрать от такой твоей стеснительности? Ты о ком думаешь — о себе или о бойцах? Деньги давай! Свои! Из кармана!
Он повернулся к бойцам.
— На броню! — Потом подумал и добавил: — Номер грязью замажьте. И — в Толстой-Юрт.
И надо же было такому случиться, что именно в этот день и час, а не позавчера и не двумя часами позже, шла мимо Толстой-Юрта колонна «коробочек». Требования устава соблюдались безукоризненно — между машинами около ста метров, скорость сорок. На войне по открытой местности так водить колонну могут только мужественные военачальники. Или кто на войне первый день. А Стольникову некогда было, потому как времени в обрез, — нужно еды купить, воды набрать, на блокпост завезти, да еще и вернуться вовремя, чтобы в бригаде вопросов не задавали. В населенные пункты ездить нельзя ни при каких обстоятельствах. Строжайше запрещено. Лучше колонны со скоростью сорок километров в час водить, чехов искушать.
Сидя за рулем БТРа, Стольников обогнал колонну и пошел дальше. А головной «уазик» чего-то взволновался и — за ним.
— Командир! — орет сержант Баскаков, заглядывая в люк. — Там в кабине «генс» какой-то!
«Не хватало, чтобы меня здесь свои накрыли», — подумал Стольников и поддал. И «уазик» поддал. Так и влетели в Толстой-Юрт, как на Гран-при в Монако.
Такого местные не видели со времен первой чеченской кампании. По улицам, как собака, мечется бронетранспортер, а за ним «уазик» летает, будто на тросе привязанный.
— Командир, уходить надо, а то огребем! — кричит прапорщик Жулин, подняв ухо шлемофона Стольникова.
— Что за генерал, Олег?
— Не знаю, это армейцы, не «вэвэ»!..
Коров и овец Толстой-Юрт лишился еще в первую кампанию. На том месте, где блокпост «Карьер» стоял, была раскинута база Басаева. Басаева выбили, пришли «федералы». Скотинку масштабно не забивали, так, если только какая на минном поле подорвется. Блокпосту без минного поля нельзя. А чтобы мясо все-таки было, то табличку «Мины» ставили на сто метров ближе к блокпосту и на столько же дальше от переднего края. Свои знают, а скотина читать не умеет. Читать умеет пастух, на то и надежда. Гонит скотину по краю, а край чуть дальше. И вот заводит он говядину на поле, видя, что до минного поля еще метров сто, а говядина уже на минном поле. Бах! — и улетела коровья душа к своему рогатому богу. И чтобы потом вопросов по поводу странной смерти крупного рогатого скота не было, старейшинам делается предупреждение, что если их продавшийся боевикам пастух еще раз своими коровами минные поля щупать решится, то огонь будет открыт вообще без предупреждения. Как-то так. В общем, мясо свежее всегда было. Но потом скотину местные все равно извели.
Так что сбить барана или быка, по улицам села пыля, риска не было. Зато куры бегали и летали стаями, придавая погоне вид провинциального экшна.
Генерал сдаваться не хотел, а Стольникову терять было нечего. На противостоянии этих ощущений гонка держалась еще около пяти минут. Около десятка сломанных плетней. Разваленный сарай и срезанный броней десяток акаций — это можно было занести в пассив Стольникову, окажись он пленен армейским генералом.
Сделав очередной виток вокруг села, капитан резко остановился и задом заехал во двор какого-то дома. Стояки огромного загона хрястнули, ветхая крыша легла на БТР. Успевшие соскочить с брони бойцы спрятались за обломками, сам же Стольников, выскочив из люка, перебил ногой опоры курятника, и его стена, покосившись и рухнув, закрыла переднюю часть БТРа.
Около трех десятков лишенных жилья разномастных обезумевших кур метались по двору, теряя перья и кудахча. Из дома выскочил хозяин, встал посреди двора и стал водить вокруг себя налитыми кровью глазами. И в эту минуту на улице показался «уазик». Стольников выглянул из-за укрытия, став видимым для чеха, приложил к губам палец и тут же спрятался обратно.
Из «уазика» выскочил паренек в отутюженном камуфляже и только-только прорезавшимся баском прокричал хозяину:
— БТР внутренних войск видел?
— Откуда они знают, что внутренних войск, мы же все замазали? — удивился Стольников.
— Может, грязь отвалилась? — предположил Баскаков.
— Ох, сдаст он нас, ох, сдаст… — в отчаянии похохатывая, прошептал Жулин.
Чеченец, словно в обе ноги раненный, неловко повернулся и показал солдату вдоль улицы.
— Туда поехала!
Дверца хлопнула, «уазик» исчез. Еще около четверти часа Стольников со своими людьми сидел в укрытии. Выехали из загона они только тогда, когда отправленный в разведку Баскаков вернулся с информацией, что колонна миновала Толстой-Юрт и проследовала в сторону Червлённой.
Наступил женский час. Из дома, расхристанная, словно встречая подводу с убитыми родственниками, вылетела чеченка и подняла такой вой, что у Стольникова заложило уши. Хозяин стоял посреди двора молча, нервно почесывая руки.
— Баскаков, — прикрикнул Стольников. — Посмотри, что там в загоне?
Вместе с мечущейся чеченкой, вскидывающей руки к небу, он вынес из загона восемь покойных кур. На крыльцо вывалились ребятишки — человек пять от трех лет до двенадцати. Перекрыв вход в дом, они стояли и равнодушно наблюдали за происходящим. Война быстро приучает к спокойствию.
— Хозяин, что куры нынче стоят? — миролюбиво поинтересовался Стольников. — На базаре сколько за одну просят?
— Какие куры, — ожил чеченец. — Какие за копейка не нужен. Худой. А эти — сам смотри, бараны.
— Короче.
— Сто рублей.
Сотников вынул из кармана пачку денег. При виде купюр чеченка подняла еще больший вой. То ли хотела добавить к цене, то ли скорбела о незапланированной сделке.
— Восемь кур. По двести за каждую. Итого тысяча шестьсот. Вот две, хозяин, — Стольников протянул чеченцу две тысячные купюры. — Как за индюков. И еще две на стройматериалы. Прости, погусарили мы тут у тебя немного… Хозяйка! — Сотников отщипнул от пачки еще одну тысячную и задумался. Спрашивать в Чечне о картошке — дурь немыслимая. — У тебя есть очень дорогая вермишель?
На блокпост он вернулся с водой, курами и вермишелью. Хлеба достать не удалось. А когда прибыл в расположение, был тут же вызван комбригом. Огромный, как медведь, плечистый, генерал Зубов с оскалом симпатичного людоеда протянул капитану пару погон.
— Поздравляю с присвоением очередного воинского звания «старший лейтенант», капитан Стольников!
— Служу России!
— Мать твою!.. Ты понимаешь, чего мне стоило уговорить замкомандующего оставить тебя на службе?!
— Виноват, товарищ генерал-майор.
Остывший Зубов покрутил бычьей шеей и отошел к столу, на котором была раскинута карта.
— Квадрат «Рысь», по улитке три. Оттуда сегодня ночью с нашим дежурным по части чехи связывались. Анекдоты рассказывали.
— Отвлекают. Мы туда приедем, там жахнет. А в это время они с севера проскочат.
— Так вот ты на север сразу и проскочи. Пушков в курсе.
Пушков всегда был в курсе.
Через два часа на северных подступах к расположению бригады завязался бой. О масштабах подобных столкновений хорошо помнили ветераны, те, кто штурмовал Грозный и входил в Бамут. И нервничали те, кто прибыл недавно и в мясорубке не побывал. Взвод Стольникова, ввязавшись, уже не имел возможности выйти. Оказавшись между горой Ястребинская и поселком Рассвет, капитан мог увести людей к северным подступам, к Толстой-Юрту. Но тогда поселок был бы открыт для входа банды Курсуева, которая и вела радиоигры. Три часа, кое-как закрепившись в «зеленке», Стольников удерживал поселок и не давал себя обойти с флангов. «Вертушки» авиаполка из Грозного появились только через час. Хотя лететь было три минуты…
Ранение, госпиталь во Владикавказе, и по выходе — звание «капитан».
Судьбы офицерские изломаны, как хворостины. Сломаешь, но не оторвешь одну часть от другой. Сломаешь дальше — но снова не пытайся отнять. Так и тянется та хворостина — ломаясь раз за разом; все ближе к концу, но оставаясь по-прежнему одним целым…
