Чингиз залез в боковой карман черного пиджака и вытащил фотографию, протянул Петру. Маленькая полароидовская карточка: из земли торчит труба, на ней вентиль и ответвление в сторону.
— Это зачем? — Петр Егорович серьезно посмотрел на Славу. Тот ухмыльнулся:
— Для удовольствия. Мы эту штуку хотим вот там вкопать. — Он показал на глухую стену кабинета:
— Перед входом.
— Да? — безразлично произнес Петр Егорович. — А где именно?
— Где клумба была. Которую ты заасфальтировал в том году.
— Чего скажешь? — поинтересовался Чингиз. — По-моему, красиво.
— Красиво — копай. Но только потом будешь сам из машины перед воротами вылезать. Я клумбу снес, потому что из-за нее машину к подъезду не поставишь — а это нарушение безопасности. Так что я против.
Петр Егорович и так и этак поворачивал фотографии — ну, не иначе, как сам Гриша Гусарский вышел из запоя. Кроме него, такую страсть никому не сотворить. Стильный мужик. Ничего не скажешь. Стильный. Ему бы еще уши отрезать — вылитый Гоген.
— Что-то я не пойму… Гусарский уже как месяц за бугром. — Задумался вслух Петр Егорович. Посмотрел на Славу: — Я вот тут все подслушиваю, подсматриваю: кто с кем, что да как — не работа, стрихнин. Мне бы раньше молоко выдавали. В полдень по стакану. Интриги плету… А потом вдруг какой-то алкаш раздобывает прямой телефон Чингиза или тебя. А я ничего об этом знать не знаю. Представляешь, начальник отдела безопасности — и не знаю. Может, не надо мне тебя охранять?
Плохая ухмылка у Славы. Ну, да политик всегда сумеет отмазаться.
— Не наезжай. — откликнулся Чингиз. — Дался тебе твой Гусарский… Это не он. Это арматура с 12-23-бис. Я велел с вышки снять и сюда привезти. Дай, думаю, народ порадую. Представляешь? — Он щелкнул острым высохшим пальцем по фотографии: — Тут даже вентиль крутится. Я сегодня уже попробовал. А чего, нельзя там газон пододвинуть?
— Нет. Там какая-то труба старая из земли торчит и люк на ней, мне газовщики ее обещали переложить, но такие бабки попросили…
Петр Егорович задумался о деньгах и московских подземельях. Чингиз посмотрел на окно с решеткой и с тоской вспомнил свою яхту. Слава размышлял, отчего вояки такие тормозные; с другой стороны, а ты побегай по полю боя, где руки-ноги оторванные и кишки на проводах. Нормальный человек точно с ума сойдет. А вояки, ничего, спят даже потом. Что спят, даже детей делают. Но мозги у них все-таки совсем специальные.
— Так. — После паузы начал Петр Егорович свою грустную повесть, ради которой они собрались здесь. — Колдун, черт бы его побрал, благополучно долетел. Приземлился. Но сел в чужую машину и оторвался от нашей охраны.
Слава выругался. Чингиз прикрыл глаза — он об этом откуда-то знал с самого утра. Когда Петр Егорович ему позвонил, по разговору сразу почувствовал: уже знает.
— А что, может, машина ему мала показалась? — спросил Слава.
— Я ему президентский «Линкольн» послал.
Слава засопел: его так не встречали. Почесал нос:
— А кой черт его сюда вообще принесло?
Петр Егорович посмотрел на Чингиза. Тот пожал плечами:
— Посмотреть Москву захотел.
— А…
— Ребята проследили номер машины, вышли на хозяина. Вечером первого мая паренек, что вез колдуна в Москву, вернулся к себе домой на другой машине. Но наш человек его опознал.
— Постой, постой. — Проявил интерес Чингиз. — А что за наш человек?
— Добрый День.
Все трое выругались. Петр Егорович опустил руку, успокоил собаку:
— Лежать, лежать.
— Как, Добрый День? — вспомнил Слава. — Так мы же его на новый год похоронили?
— Да? — откликнулся Чингиз.
— Потом выяснилось, что это был не Добрый День. Это был Портвейн.
Все трое выругались. Слава заметно погрустнел:
— Я, Петр Егорович, твоей охраны боюсь больше, чем бандитов. Ей-богу. И откуда ты только берешь таких отморозков?
— А я люблю отморозков. — Петр Семенович усмехнулся: — Не нравится — возьми да издай закон против бандитизма. — Нехорошо ухмыльнулся: — Народ тебе потом памятник поставит.
На Москве три нелегальных системы: блатные, рекет и отморозки. Первые со вторыми как-то уживаются: не все гулять на воле лихим спортсменам, а в печальных местах закон правят не они. Приходится уживаться. На третьих управы почти нет. Когда кто-то кому-то отрезает уши крышкой от банки с тушенкой или взрывает бомбу на кладбище — так это они. Другим такое не с руки, а может, просто не под силу. Правда, отморозков остается все меньше и меньше.
— Так вот. — Петр Егорович посмотрел Чингизу в лицо:
— Три часа назад выяснилось, что эта машина, на которой вчера приехал пацан, принадлежит керосинщикам.
Все трое выругались.
— Сам я во все ваши сказки про Колдуна не верю. По мне, хочет слинять — пусть линяет. Пусть он теперь у них кровушки отсосет.
Слава заложил ногу на ногу:
— А я вот помню, Колдун мне как-то говорил, что у керосинщиков в пластах давление больше. Что он у них мог бы поднять добычу не на полтора процента, а на два-три.
Петр Егорович вздохнул:
— X… он свой поднимает. А не добычу. Этот аферист каким-то образом скручивает счетчики в наших нефтепроводах. Я бы очень хотел узнать, как именно он это делает.
— Но Колдун под запретом, — сразу прервал умную, в общем-то, мысль Чингиз.
Все трое помолчали; потом выругались.
— Это все… Но вот на Москве нас пытаются подвинуть. Так быть не должно, — продолжил Слава. — Как я с людьми работать буду?
Петр Алексеевич кивнул:
— Зря так керосинщики…
Чингиз молчал. Он считал. «Полтора процента у нас в минус и два процента у них в плюс — если Колдун говорил правду, вернее, если мы правильно его поняли, он ведь не врет, ему незачем — значит, три с половиной процента разницы. Это невозможно много. Треть фонда развития. Значит, на одну треть мы будем слабее их. Половина цепочек, что из ненадежных, несовершенных и крайне хрупких людей он сплел за последний год, рассыплется. А как сложно их составлять! Это не с камнями возиться, Колдуну намного проще, недра, они и есть недра…»
Чингиз вынул из карманчика рубашки валидольную трубочку. Сковырнул пробку. На ладонь вытряс ком ваты. Осторожно вынул из него светящуюся горошину.
Поднес ладонь с бриллиантом к лицу. Зрение меняется с возрастом, отчего-то теперь можно обходиться без очков; жаль, врачи говорят, что эта острота не надолго. Но камень нужно не только видеть — его нужно держать. Он ведь всегда прохладный, и его никак не согреть. Зеркалом глядишь себе в лицо. Камнем смотришь себе в душу. Некультурные, дикие люди одевают алмаз в золото. Зачем? Камень должен свободно катиться по руке — как же его увидишь иначе? Зачем ему клетка? Как с ним тогда играть? Менять этот кайф на яд завистливых взглядов — очень глупо; еще глупее, чем украшать себя для чужих людей. Хороший камень — он душу греет.
У Чингиза на яхте целый мешок камней. Они действовали на него вернее валидола.
— Хорошо. — Повеселевший Чингиз спрятал камешек в ватку и воткнул ее обратно в трубочку. — Станислав, Колдун у тебя хочет купить тачку. Ты продашь?
— Какую? «Вольво»? — Учуяв подвох, ответил обстоятельно: — Ну его… Не стал бы. Он же шизанутый.
— А ты, Петр Егорович?
— Мужик он правильный. — Петр Егорович помолчал. — Только с ним не сторгуешься.
— Вот. — Довольный Чингиз обвел их добрыми глазами. — Керосинщики сами с Колдуном не договорятся, даже если и очень хотят. Они же его просто не поймут. Здесь все дело в посреднике. На Москве всплыл посредник, которого Колдун терпит, а керосинщики уважают. Редкий посредник. Колдун под запретом, с керосинщиками у нас с осени взаимопонимание. Но если посредник вдруг от дел сбежит — на нас никто не обидится. Так?
Посредника Чингиз в расчет не брал.
Через полчаса Добрый День поднял трубку. Он выслушал несколько простых, в сущности, ничего не значащих фраз. Ответил утвердительно, потом завел машину и, проехав сто метров, высадил Колю на углу Садового кольца. Но на Кольцо он вылезать не стал, хоть и появилось у него такое желание — нечасто видишь эту улицу настолько свободной. Как всякая редкая возможность, в удовольствии ехать по любой полосе Кольца есть что-то само по себе привлекательное и соблазнительное. Но сегодня не с руки. Добрый День развернулся, снова поехал к дому Лехи. Там не остановился, только глянул на окно кухни и отправился дальше. Ему пришлось проехать два переулка против движения. Добрый День делал это крайне неохотно, но к его цели быстро подобраться иначе нельзя. Он остановился на бульваре рядом с трамвайной остановкой. Только встал, к машине сразу подошел мужик с собакой. Дернул заднюю дверь. Добрый День потянулся, снял стопор.
— Здравствуйте, Петр Егорович.
