Труп, и вправду, отличался чрезмерной утолщенностью. При жизни ему было лет сорок семь – сорок восемь, имел он щеки, позаимствованные у барсука, бесцветные глаза и волнистые волосы, зачесанные на затылок. Из-под волос выглядывал фрагмент плеши. Комната – небольшая. Стены обиты дубом, на полу паркет. Два кресла – чересчур помпезны. Посреди журнальный столик – на ножках, имитирующих (вернее, пародирующих) женские чресла. На стене, в полутора метрах от выхода на лестницу – навесной канделябр, подключенный к розетке; напротив – дверь в спальню. У двери бар, телефон.
Допросы свидетелей. Домработница Мещерина Алина Викторовна, живущая в трехстах метрах от дачи – в поселке Обской, – в семь тридцать утра пришла наводить в доме немецкий порядок (что она и делает периодически уже полгода). Подивившись отсутствию собаки Лады, которой она принесла неплохую косточку, Алина Викторовна вошла через калитку в будку охранника и удивилась безмерно, когда обнаружила, что будка пуста. Тогда она поднялась в дом, решительно не ожидая встретить в нем своего работодателя – Кравцова Олега Ивановича, человека души широчайшей. Однако встретила. И реакция, по словам самой Алины Викторовны, была подобающей. Исполнившись трепета и вдоволь прооравшись, она умчалась вниз и из будки доложилась «по команде» – то есть вызвала местного участкового. Капитан Анисимов, осознав нешуточность ситуации, прибежал на своих двоих и из той же будки поднял на ноги местного поселкового врача, по совместительству обслуживающего и жильцов богатеньких дач северной части кооператива. Врач, Туринцев Борис Аркадьевич, и констатировал смерть.
– Надеюсь, никто ни к чему не прикасался? – грустно предположил Лева.
Все трое вразнобой ответили отрицательно. После убедительной просьбы подумать категорически подтвердили ответ. Козлякин отправился бродить по дому (искать джакузи или кикимору за печкой), а Губский дозвонился в криминальную лабораторию (обещали подмогу) и провел предварительное дознание. Домработница оказалась приличной на вид женщиной лет сорока, напуганной, но способной связно выстраивать предложения. Свою историю она повторила дважды, причем настоятельно делала упор на то, что не касалась ничего не потому, что такая умная, а потому, что испугалась, прооралась и убежала. Не до того ей было, чтобы ходить по дому и все подряд трогать.
– Вы вошли в калитку, а потом в дом, – задумался вслух Губский. – Должно быть, покойный Олег Иванович не боялся доверять вам ключи от своего терема.
– Разумеется, – с заслуженной гордостью ответила приходящая в себя женщина. – Я не воровка, товарищи милиционеры. И не бичовка с улицы. Олег Иванович доверял мне и охраннику Сереже целиком и полностью. А что касается дверей… – тут женщина помедлила и надела на лицо тень воспоминаний, – то захлопнутой, как мне помнится, была лишь дверь, ведущая непосредственно в дачу. А калитка… Калитка в воротах была не заперта. Кажется, так.
– Кем работал потерпевший? – обратился Лева к Анисимову.
Участковый скорбно поджал губы.
– Большой человек. Директор крупной фирмы в Энске. Какой именно фирмы – не знаю. Но сам тихий, не буян. В округе говорят, человек неплохой. Лично не общался, но…
– Что-то я такое слышал, – задумчиво пробормотал Губский. – Кравцов… Кравцов… Нет, не припомню. У него семья есть?
– Есть, – скорбно вздохнул Анисимов. – Молодая жена… А вот насчет детей не скажу, врать не буду. Но на дачу он детей не привозил. Спросите у Алины Викторовны, она знает.
– Нет у него детей, – проворчала Алина Викторовна. – И никогда не было. И жены нет. А та, кого вы видели, – она не жена…
– Как вы думаете, что здесь произошло?
Анисимов долго мялся.
– Внешне похоже на самоубийство… Расположение тела, оружия, следы сгоревшего пороха на виске… Но знаете, я бы не стал настаивать.
– Вы знаете, я бы тоже, – признался Губский. – Ну, застрелился человек, бывает. А охранник, собака, автомобиль – они что, расстроились и топиться ушли?
– Еще шофер, – севшим голосом добавила Алина Викторовна. – Олег Иванович никогда не садился за руль. Он просто не умел этого делать.
– Вдвойне приятно, – хмыкнул Губский.
– А сбежали, – предположил участковый. – Испугались.
Похоже, местный страж обожал анекдоты.
– И собака сбежала?
Врач хихикнул. Домработница перекрестилась. Участковый покраснел.
– Я понимаю, не звучит. Но это собака охранника. Думаю, в джипе ей нашлось бы место.
– О боже, – вздохнул Губский. – Впрочем, есть в этом своя сермяга, – вынул из папочки чистый лист и принялся заполнять рапорт. Светились три варианта: самоубийство (желаемо, но не дождешься), убийство своими и убийство пришлыми – то есть людьми, навестившими Кравцова со стороны. Сказать по совести, ни об одном из этих вариантов он думать не хотел. Морочить голову и рвать жилы никогда не поздно. Будет приказ наступать – будет и игра воображения. А пока самое разумное, что он мог себе позволить, – это изобразить пень с глазами.
Покосившись на землистое лицо покойника, начинающее приобретать оттенок хлорофилловой зелени, он справился у врача:
– Время смерти сможете определить? На глазок.
Туринцев с сомнением покачал головой.
– Не уверен. Часов девять – максимум. Минимум… часов пять.
Губский взглянул на циферблат. Пошевелил губами:
– То есть в любом случае смерть наступила в темное время суток?
Врач уверенно кивнул:
– Определенно.
– Отлично, – он протянул всей троице заполненный каракулями лист. – Распишитесь. Должен всех официально предупредить, что в случае дачи ложных показаний…
Передав бразды бригаде криминалистов, покатили обратно. Толстяк Козлякин откровенно засыпал. Лева толкнул его в бок:
– Ты мне вот что скажи, Топтыгин… Вот кабы ты надумал дать дуба, ты бы стал выключать свет?
Козлякин потешно пошевелил щеками.
– Я бы не надумал. Жизнь прекрасна и дается не всем, Лева. И прожить ее нужно даже у нас.
– Верно, Топтыгин. Но все-таки? Я не праздно интересуюсь, заметь. Пропажу второстепенных членов преступления мы можем объяснить по-разному, а можем вообще не объяснять, приняв за истину, что наш негоциант покончил с собой. В комнате единственный светильник – у входа. До кресла долгий крюк. Утром свет не горел, значит, кто-то его выключил. Но наша троица ни к чему не прикасалась. Кравцов? Сидел в темноте? Он что, кошка? Да и не вяжется. На столе пепельница, в пепельнице аккуратно разложены окурки и горки пепла. Словно сидел и задумчиво выкладывал лабиринт. В темноте так не выложишь, Топтыгин. Покурил, потом встал, выключил свет, вернулся и покончил с собой? А на хрена? Вот я и спрашиваю у тебя: надумай ты дать дуба…
– Ты хочешь сказать…
– Истинно, Федя. Считай, сообразил. Убийца походя выключил свет – машинально, не подумав. Кто-то не прочь надуть Фемиду, соображаешь? Вроде бы и убийство, а вроде бы и сам. Вроде бы и шофер с охраной повязаны, а вроде и не повязаны – может, их замочили за компанию и увезли с глаз долой, почему нет? Мы их ищем по подозрению, а они где-нибудь в отвале за обочинкой скучают?.. Бред, ты скажешь? Правильно, полнейший. Но с толку сбивает. Со светильником они фраернулись, а значит, уже легче. Версия самоубийства приказала долго жить…
– Скончалась, не приходя в сознание, – поддакнул Козлякин, зевая во весь рот. – Да не мучь ты задницу, Лева. Доложись Скворечнику, покажи рапорт, дождись результата из химички – а там уж и поплачем. Обмозгуем мы это дело, не трусь. Где наша не вывозила? Вот, помню, когда я учился в юридическом…
– Училище, что ли? – не удержался от укола Лева.
Козлякин зловеще крякнул. И замолчал.
В кабинете шефа, помимо Скворечника – начальника следственной части, – по-хозяйски восседал Саня 3аруцкий – вкрадчивый зам. Заруцкого не любили. Мальчишка, бывший практикант, на волне чисток взлетевший под самую крышу управления, быстро скурвился в лощеного чинушу с самомнением и, по достоверным слухам, исподволь подсиживал папу-Дроботуна. Контрмеры на сей счет исключались – чересчур уж одиозные знакомства водил «практикант» в райкоме Hационал-патриотического фронта.
Стараясь не кривиться, Лева доложился. Сунул близорукому шефу рапорт.
Заруцкий внезапно заспешил. Даже в лице стал какой-то непривычный.
– Ну, ладушки, Вячеслав Семенович, позже увидимся. Вы уж поработайте по моему запросу, договорились?.. Привет, Губский, – запанибрата отсалютовал он оперу, проходя мимо.
– Привет, Заруцкий, – сквозь зубы откликнулся Лева.
Дверь мягко закрылась. Такое ощущение, что «практикант» остался за порогом и прилип к замочной скважине.
Минут через десять Дроботун отправил по факсу запрос в отдел регистрации граждан мэрии. Аналогичный, по телефону, в жилищный департамент. Обещали помочь, если не забудут.
– Погуляй часика два, – проворчал Дроботун. – Есть чем заняться?
