Люк захлопнулся и стало совсем темно. Рядом слышались шуршание и шёпот, ребята расползались по подвалу, ощупывая стены. Темнота была хорошая, в ней не так болели глаза, но постепенно возле узких вытянутых продухов под потолком начал проявляться свет, и стало можно различить перемещающиеся силуэты.
– Коля-ян… Коля-ян… Ты как?
Шалва на корточках склонился над лицом.
– Бу-у… Живой…
Говорить было тоже больно, но не от того, что кровянила забахромившаяся изнутри прикушенная щека, а от того, что каждое слово вызывало в голове буквально колокольный перезвон. Бумм… Бумм…
Шалва торопливыми движениями стянул с себя строевку и, скатав её в плотный ком, подсунул Николаю под затылок, осторожно приподняв его голову ладонью.
– Как он? – спросил ещё кто-то, оказавшийся рядом и тоже присевший.
Затем за их с Шалвой спинами сгустились тени ещё нескольких человек.
– Ну чего? – задал один из подошедших глупый вопрос, и Шалва невнятно огрызнулся, ощупывая зачем-то Николаевы ноги. Куда он лезет, стоматолог, зачем?
Прикосновения были болезненными, но почему-то приятными. Звуки в голове сменили тон, став более высокими, колокола постепенно начали переходить на высокое «ре». Мысли были невнятными, но происходящее Николай чувствовал и осознавал, хотя и через пелену оглушения. Вряд ли это сотрясение мозга – скорее, просто общая реакция. Его ещё никогда так не били.
– Не… не… – попытался сказать он, и кто-то из ребят, пытаясь услышать, громко спросил: «Что?».
Шалва приподнял ему голову, и Николай сумел выдохнуть: «Не получилось… Совсем». Его голову снова мягко опустили, и сзади, за спинами глухо протянули: «Да…»
– Не думай, – быстро сказал Шалва. – Не думай даже. Ты не виноват ни в чём. Ты хотя бы попытался.
– Попытался, и что теперь?
Грузин обернулся на сказавшего, но ничем не ответил. Зато ответил кто-то другой.
– Заткнись…
Николай прикрыл веки. Как хорошо, что не надо ничего говорить! Можно просто лежать, чуть отвернувшись, и чувствовать, как ползают под кожей кровяные мурашки наливающихся гематом. Не надо никому смотреть в глаза. Голос Усама «Доигрался, герой?» вновь и вновь повторялся окружающей темнотой. Сказавший «И что теперь?» имел точно такой же голос, и когда он замолчал на чьё-то ответное «Заткнись!», темнота продолжила за него тем же брезгливым тоном: «Выпендрился, спортсмен…». Как больно…
Лёгкие руки дотронулись до голеней и стянули с пяток весящие по тонне кроссовки. Ирочка. Как теперь хорошо. И как всё на самом деле плохо. Что так по-глупому и по-страшному попались они, это одно. И что так же попалась молодая, чистая, и фигуристая девчонка – это совсем другое. Не хотелось даже думать о том, что с ней будет. И о том, что всякие попытки как-то это предотвратить обречены на одно и то же: на то, что случилось с Русланом – или, в крайнем случае, на то, что случилось с ним.
Думать не хотелось. Хотелось выть. Ему ещё повезло. Убить могли запросто, в назидание остальным. Просто против каких-нибудь правил было убивать двоих в один день… Или действительно Усам сказал правду и всё упирается именно в деньги. Нелогично, мол, потратить средства, время и, несомненно, нервы, на такую ловкую операцию – и сразу всех перебить, ничего не получив взамен. К тому же Усам знал, что Николай бригадир. Может быть, это его и спасло. Хотя ничего ещё не кончилось.
Над всё ещё закрытым люком послышались возня и звяканье, коротко стукнули брошенные носилки с чем-то лёгким и бренчащим внутри – звук, примелькавшийся с начала месяца, когда они только начали работать. Потом всё опять стихло. Примолкшие ребята снова начали перешёптываться.
– Отпустят нас потом, как ты думаешь? – тонким голосом спросила Ира.
Так и не открывая глаз, Николай понял, что спросила она его, и теперь все вокруг застыли, ожидая ответа – как будто он мог что-то изменить.
– К-когда? – спросил он окружающих вместо ответа на вопрос.
– Ну, когда отработаем… Потом… – произнес несмелый голос из темноты. Кто-то из молодых.
Как ни было больно, но Николай засмеялся – каждую секунду ожидая, что горящие рёбра заставят его поперхнуться собственным кашляющим смехом.
– Это называется извращённая логика, – наконец произнёс он, отсмеявшись и успокоив снова прыгнувший шум в висках. – Нам сказали, что нас отпустят, когда мы отработаем эти деньги, за которые нас купили, и все начали считать, как скоро мы их можем отработать… Забывая о том, что мы, теоретически, никому ничего не должны…
– Так это… навсегда? – тихо спросил тот же голос.
– Нет. На время. Долгое, но время…
– Попа-али… – протянули чуть в стороне. – Попа-али…
– На какое время? На какое долгое?
Вопрос был совсем уж детским, как и задавший его голос, и несколько человек нервно рассмеялись.
– Откуда Коляну знать? Не видишь… Да и нам знать неоткуда. Устраивайтесь пока.
Говоривший отошёл назад, и попытался, подпрыгнув, достать вытянутой рукой продух, вокруг которого клубился сероватый свет. Ему не хватило сантиметров пятнадцати – но если, скажем, встать на чью-нибудь спину, то можно было вполне дотянуться. Хотя большого смысла в этом не было: в высоту окошко было сантиметров пяти, в ширину – чуть побольше, как ладонь. Разве что оглядеться по сторонам. Потом обследовать два остальных окошка и понять, где они находятся. Хотя где – это было уже ясно. На земле существует не так много стран, где процветает почти официальная работорговля. Авраам Линкольн перевернулся бы в гробу…
Над головой снова застучало, что-то покатилось по закрывающему лаз листу железа, скрежетнуло, импровизированная крышка начала подниматься. Снаружи было явно светлее, и угасшая вроде бы боль в глазах снова напомнила о себе. По лестнице в подвал начали спускаться ребята, а железный лист лег на место ещё прежде чем последний из них спрыгнул на шершавый бетонный пол.
– Ну? – спросили их нестройным хором. – Чего там?
– Ничего. Носилки притащили со всем барахлом.
– А рюкзаки?
– Нет пока. Они так в автобусе и лежат.
– Рассказывайте как следует… – Николай попытался приподняться и опереться на стену, чтобы видеть пришедших, но плечо соскользнуло. Хорошо, что падать голове было невысоко.
– Ох… Сколько их там сейчас?
– На тебя хватит. И на всех остальных тоже. Они только и ждут. Поэтому сиди тут, бугор, и молчи в тряпочку.
– Будешь вякать на Коляна – сверну шею, – неожиданно для всех сказал Алекс и оттолкнул спустившегося вместе с ним дальше к стене.
– Что? А не лопнешь?
– Тише вы!
– Обалдели совсем?
В них сразу вцепилось несколько пар рук, и каждый потратил по минуте пытаясь их стряхнуть, пока оба не утихли.
– Ладно, пусти. Я своё сказал.
Алекса отпустили и он подошёл поближе, уже не оборачиваясь на того, с кем сцепился.
– У дома тот сопляк с автоматом и овчаркой. На крыльце ещё двое, оба серьёзные, один из тех, кто тебя бил. Дальше, у автобуса, Усам и ещё несколько местных. И Семён там же.
– Я этого Семёна придушу своими руками, если возможность будет, – Это произнёс Игорь, всё прошедшее время разминавший темя. По сравнению с Николаем отделался он легко, но получить по башке пистолетом – приятного мало. Сразу несколько человек кивнули, соглашаясь. Если к захватившим их моджахедам их общие чувства были вполне понятны, то ненависть к русскому шофёру-хилятику, ни намёком не обмолвившемуся о том, что их ждёт, была уже за краем.
– Что говорили?..
Николай пытался хоть что-то вытащить из происходящего; что-то, чем можно было бы воспользоваться – хотя и понимал в глубине души бесполезность этого занятия. По крайней мере, пока. Впрочем, кто знает. Как там: «столовый нож оружьем может стать…». Никакая информация не бывает лишней. Совсем.
– Говорят на своём. О чём – хрен их знает.
– Одного зовут Умалт. Я уловил, когда его позвали. Это из автоматчиков, что у автобуса тусовались.
– Я не слышал… Но вообще довольно много народу. Пацаны, люди какие-то. Когда мы носилки таскали, на нас смотрели, как на аттракцион. Или как на жирафов в зоопарке.
– Угу…
– Аттракцион… – он всё-таки закашлялся, ударяясь головой об скомканную строевку под затылком, и рёбра отозвались немедленно. Не оказалось бы перелома…
– Весь вечер на арене, блин. Ладно. Всем смотреть и слушать во все стороны. Пока дёргаться рано. Будет шанс – уйдём. Все согласны?
Все заговорили разом. С тем, что пока надо сидеть и не проявлять авантюризма, соглашались вроде бы все, – поводы и примеры имелись достаточно убедительные. Разница была в том, что слово «уйти» восприняло лишь несколько человек, остальные либо пребывали в глубоком оглушении под воздействием увиденного, либо считали, что следует ждать какого-нибудь спецназа, который придёт по их следам и выковыряет всех из этого чёртова подвала.
В подвале они сидели ещё часа три, постепенно успокаиваясь. Может быть, это звучало диковато, но ощущения были похожими. Воспоминания об оскаленных лицах, стрельбе в разные стороны, убийстве Руслана – все отошло на задний план. Дурацкая попытка побитого бригадира направить разговор и мысли из уровня "Ой, мама, мамочка!" на что-то, пусть и глупое, но более нормальное, оказалась всё же полезной.
