– Я тебе не шутки шучу… – громким свистящим голосом сказал человек, нависший над сжавшимся Груздем. – Мне тебя зарезать ничего не стоит. И я тебя зарежу, как только ты, говно, посмеешь ещё раз открыть рот, когда говорю я… Знаешь, как приятно резать русскую свинью? Вот смотри…
Он рывком присел, и бедный парень вскрикнул, когда мускулистая рука завернула ему голову набок, открыв пульсирующий канат косо пересекающей шею мышцы, за которой пряталась сонная артерия. Как завороженные, все, не отрываясь, смотрели на эту пульсирующую жилку, к которой плавно, по сантиметру, приближалась полоска отточенной матовой стали. Николай не смотрел, он разглядывал автоматчиков, и один из них как раз столкнулся с ним взглядом.
«Ну?» – сказал этот взгляд, насмешливый и уверенный в себе.
– Никому не шевелиться… – шепнул Николай, опустив лицо. Нельзя встречаться взглядом с собаками, милиционерами и захватившими заложников террористами.
– Не двигаться. Это провокация.
Террористами держащие их под прицелом воины Аллаха в данную секунду не являлись, но разница здесь была невелика. У них – сила, и они считают, что это даёт им полное право распоряжаться жизнями попавших в пределы их досягаемости людей.
– Называть меня надо хо-зяин, – размеренно сказал тот, которого Николай окрестил про себя «начальником караула». – Повтори.
– Хо-зяин… – Всхлипнув, произнёс Груздь.
– Молодец. Проживёшь ещё минуточку. Слушаться меня надо как?
Груздь замешкался, не понимая, чего от него хотят, и бандит довернул его шею ещё дальше вбок, так что чуть слышно хрустнули позвоночные хрящи. Лезвие он упёр вдоль мышцы, и из порезанной кожи начали шариками скатываться алые кровяные капли.
– Быстро… – снова всхлипнув, выдавил Груздь. Ему было больно и страшно, как не было, наверное, страшно никогда в жизни.
– Быстро, это хорошо.
«Начальник караула» был доволен, как сытый кот. Он даже закатил ставшие на секунду масляными глаза, бывшие только что пустыми и белыми – как глаза акулы, разглядывающей тебя через стекло аквариума.
– Но быстро – это не всё. Слушаться меня надо как бога. У вас, русских свиней, бога нет, и теперь я буду самым страшным для вас человеком. Я ваш хозяин, понятно? И он, – Бандит показал, убрав на секунду нож от горла, на одного из автоматчиков. – Он тоже ваш хозяин. И все тут ваши хозяева, а вы никто. Вы падаль на дороге, которую можно отшвырнуть ногой, если она мешает или оскорбляет взгляд. Вы все говно. И ты говно. Повтори.
– Я говно…
Если бандит думал, что заставив парня, не чувствующего уже ничего, кроме прикосновения стали к коже и боли в перекрученной шее, сказать про себя такие слова, он унизил его в глазах остальных, то это было большой ошибкой. «Тебя я тоже буду убивать медленно» – подумал Николай, старающийся, чтобы его ненавидящий взгляд снова кто-нибудь не поймал. «А рядом поставлю Груздя с автоматом, чтобы держал тебя под прицелом, пока я буду тебя резать».
– Пошёл прочь, дерьмо…
Бандит встал, оттолкнув от себя Груздя и на прощанье чиркнув кончиком своего ножа о полу его строевки. Короткий порез сразу набух кровяным пятном, но упавший на бок студент даже не пошевелился, вжавшись в пыль. Он ждал.
– Все поняли, кто вы такие есть?
Студенты промолчали, и взбесившийся моджахед выдал длинную ругательную тираду, в которой только изредка проскальзывали искажённые акцентом русские матерные слова, а всё остальное было местным и непонятным. Смысл от этого, впрочем, менялся ненамного: «Вы говно, вы ублюдки, вы русские свиньи… Я вас резал и резать буду, как баранов, вы не стоите ничего, вы никто…»
Откричавшись, он подхватил из-под плеча автомат и, передёрнув его мгновенным движением, вдруг пустил над головами дёрнувшихся питерцев короткую очередь. Как по команде, все попадали на землю, и троица охранников бросилась к ним, матерясь и раздавая пинки направо и налево. Один сильный пинок достался Николаю. Он пришёлся в и без того ноющий бок, и показался даже хуже всех предшествовавших. Их подняли на ноги, заставили подобрать брошенное барахло, и погнали ко входу в недостроенный дом.
Его, выходит, они и должны были доводить в несостоявшуюся вахту. Домик был ничего себе, просторный, но поднятый пока на один этаж с копейками. Интересно, кем?
– Один человек к бочке, остальные начинают здесь. Увижу, что кто-то остановился – прострелю ноги! Будете тогда работать сидя, бараны!
Он прошипел что-то свистящее, и один из автоматчиков вдруг показал рукой на противоположную сторону двора, где поверх крупного дощатого короба, крытого шиферными листами, в беспорядке были свалены куски битых кирпичей. Ещё куча таких же огнеупоров, целых и не совсем целых, возвышалась рядом с домом.
– Турпал… – сказал второй, тоже обращаясь к «начальнику караула», и скалясь по-прежнему, начал что-то выговаривать утвердительным тоном. Первое слово прозвучало, как обращение. Чёрт его знает, что оно на самом деле значило на местном языке, но про себя Николай решил, что это имя. Надо будет как-нибудь сказать его вполголоса, чуть попозже. Если слово нейтральное, вроде иногда начинающих предложение русского «это самое…» или английского «you know», то он на него не отреагирует, а если всё же имя, то даст, скорее всего, по морде. Такое вот будет изучение языка. Почти по бразильской системе…
– Работайте, суки! – проорал «начальник», и они, таща инструменты, начали подниматься на второй этаж по дрожащему деревянному настилу. Вот и начали работать. Открыли сезон.
Самое хреновое, что класть – или «ложить», как следовало говорить – кирпич никто в бригаде, кроме самого Николая, почти не умел. Если бы умели, то и были бы в бригаде каменщиков, а так… Конвоиров это, разумеется, не волновало. Николай попытался было, рискнув обратить на себя лишнее внимание, это объяснить – но лишь получил в лицо очередную порцию мата и оскорблений, мелькание приклада и угрозы зарезать его лично, собственными руками, а остальных заставить смотреть. В итоге он был вынужден начать распределять народ.
Усам, когда приезжал в отряд договариваться о «вахте», не соврал, по крайней мере, в одном – работа здесь была. Был и «растворный узел» – положенная набок на козлы бочка из-под солярки с прорезанным в боку закрывающимся окошком и изогнутым металлическим прутом, приваренным к торцу. На неё стоило ставить, самого, наверное, бесполезного для основной работы бойца – но такого, который мог бы её крутить. Песок был навален кучей, а цемент хранился в том самом деревянном коробе под шифером, на который «Турпалу» (если это всё же было именем) указывал один из конвоиров. Вода во дворе тоже была – колодец без ворота, с привязанным за верёвку к колышку мятым жестяным ведром.
– Вот это да!.. – присвистнул кто-то из ребят, когда они сбросили с шифера кирпичные обломки и оттащили в сторону пару листов. Цемент был в бумажных 50-килограммовых мешках, что радовало. На мешках стояли блеклая чернильная маркировка завода, марка «кг на см» и даты расфасовки – всё на русском языке. Дата соответствовала марту этого года. Значит, четыре месяца назад этот цемент ссыпали в мешки где-то в глубине России и оттаранили на какой-то склад, и с тех пор они как-то успели проделать путь в мятежную республику.
– Помощь по восстановлению народного хозяйства…
Николай сморщился от цементного запаха и вполголоса выругался. Это даже не было смешно.
– Ладно, – он отряхнул побелевшие рукава строевки и распрямился.
– Пару мешков вытягиваем и волочём к бочке, чтоб лежали. Потом посмотрим, куда кирпичи кидать. Это на день работы.
– Выслуживаешься, сука? – поинтересовался один из стройотрядовцев. Голос был тот же самый, как у парня, который сцепился с Алексом в подвале. На этот раз «заткнись» никто не сказал, все смотрели на него. Судя по всему, большая часть народа сейчас решала, стоит признать Коляна бригадиром, или заявить, что всё это осталось в прошлом, как блины по субботам, ранги отрядного «стариковства» и какая-либо ценность старшинства по курсам института.
– Я вот что тебе скажу, Слава…
Николай старался говорить вполголоса, чтобы не услышали сидящие в оконных проёмах дома, метрах в пятнадцати от них охранники.
– Ни драться с тобой, ни объяснять что-то я не собираюсь. Да мне сейчас и не справиться ни с кем. Причём именно потому, что я, по крайней мере, пытался что-то сделать, а не лежал плашмя… Теперь у нас нет ни вахты, ни бригады. Мне ничего от вас не нужно. Я хочу, чтобы зажили мои ноги, чтобы я мог попробовать ещё раз. Для этого мне требуется, чтобы меня неделю никто не бил. И особенно – чтобы в меня никто не стрелял. Если ты называешь это выслуживанием – командуй. Я слова против не скажу, обещаю. С бандюками будешь сам разговаривать.
– Ладно, замяли…
Это сказал не Вячеслав, а Игорь, сам же говоривший просто отвернулся, ничего не ответив. И то хлеб. Несколько человек просто кивнули, соглашаясь, пара чуть хлопнула его по плечу – давай, мол, руководи дальше. Их было теперь двенадцать человек, включая Ирочку, и по крайней мере часть была с ним согласна. Это давало некоторую надежду и позволяло хоть как-то дышать.
