Перед ними широкий, бурный поток реки. Да, именно здесь, на Днестре, по замыслу доблестного командования, должно наконец застопориться непрерывное наступление русских на Юго-Восточном фронте. Они двигались по кровавым следам, по пятам за измотанными, в клочья избитыми и изодранными немецкими дивизиями. Они с наскока, точно играючи, брали неприступные укрепрайоны, не обращая внимания на отчаянное, остервенелое сопротивление, взламывали глухую, месяцами готовившуюся оборону городов. Севастополь, Херсон, Николаев, Одесса… Постепенно, месяц за месяцем, неделя за неделей, сутки за сутками, были освобождены вся южная Украина, Крым, Черноморское побережье.
Эти русские сделались неотвратимы и ужасны, как сама смерть. Ужас догонял на расстоянии вместе с гулом приближающейся канонады. Он проникал глубоко, в самое нутро спешно отступающих немецких солдат, словно плеткой подстегивая их измотанный, спотыкающийся, волочащийся шаг. Немногим посчастливилось перебраться за Днестр. Эти ошметки тут же отправили в запасные полки. Им давалась короткая передышка — прийти в себя, отойти от смертельной погони.
Эта передышка была не положена только одним — испытуемым «пятисотого» батальона. Спешно пополнив личный состав новобранцами, их оставили здесь, на передовой. Как до полусмерти искусанного волка, сумевшего вырваться из зубов травивших его гончих, чудом, на последнем дыхании переплывшего через реку и упершегося в глухую стену. Теперь обессиленному зверю оставалось одно — спешно зализывать раны и с глухим рычанием вглядываться в преследователей, которые плыли к нему через бурливо-безудержный поток весеннего Днестра…
Прошел всего лишь какой-то миг, и еще одна фигурка кувырнулась с того же плота. Второй солдат упал как-то смешно и нелепо. Его словно отбросило. Он шлепнулся в воду и на секунду исчез в темной воде. Но тут же вынырнул. Его, наверное, ранило в руку и от удара пули скинуло в воду. Быстрое, неровное течение тут же подхватило его и отнесло далеко от плота.
Он греб только одной рукой, вернее, не греб, а судорожно бил по мглисто-бурой воде. И кричал, истошно и дико. Крик его и звуки барахтающегося тела были хорошо слышны. Они прорывались сквозь грохот артиллерийских разрывов и разносились далеко по речной глади. В мокрой шинели, в ледяной воде, да еще с ранением, долго на плаву не продержишься. Товарищи солдата, те, что оставались на плоту, пытались к нему подгрести, но течение только крутило их на месте и относило от тонущего все дальше. В следующее мгновение он отчаянно откинул голову с разинутым ртом и исчез. Грязная, лоснящаяся, словно от жира, кожа огромного речного змея, сморщившись, тут же расправилась.
— Кто это их?… — машинально спросил вслух Отто.
Этих двоих снял с плота не пулемет Хёсселя. Пущенные им очереди впивались в воду, словно нарочно обходя плоты и лодки.
— Кто, кто… — со знанием дела откликнулся Вольф. — Известно кто… Забыл про наше пополнение молокососов?
И действительно, как это Отто мог забыть? Кроме них, так издалека вести прицельную стрельбу на поражение больше некому. Значит, за дело взялись волчата. Что ж, приказ комбата — в первую голову для них. Как команда «Ату!». Эти отморозки из «Гитлерюгенда» наверняка готовы исполнять приказ на уничтожение круглосуточно.
В траншее опять появился Лотар. Его писклявый, совершенно не командирский голос можно было распознать только где-нибудь неподалеку, вблизи. Вот и сейчас, он словно вырос из-под земли и истошно запищал про то, что надо открыть огонь.
Перекошенный рот его брызгал слюной, и Отто отвернулся, чтобы не видеть физиономию ротного. Хагену эта истерика ни к чему. Он получше ротного знает, что надо делать. Хаген в батальоне — один из опытнейших солдат. Сам майор Кёниге дважды лично выражал ему благодарность перед строем. Но Хагену эти благодарности — до одного места. Лучше бы скорее пришла бумага о его помиловании. Ходатайство об искуплении испытуемым Отто Хагеном вины перед великим рейхом его прежний командир роты отправил еще три месяца назад. И до сих пор ни слуху ни духу. За это время личный состав роты сменился почти полностью. Ротный погиб, та же участь постигла многих товарищей Отто. Их трупы, наспех зарытые или попросту брошенные при отступлении, лежали на всем пути кровавого бегства вермахта. Лишь немногим счастливчикам повезло, и они выбыли из батальона по ранению.
По команде рота ощетинилась карабинами и автоматами. Да, теперь самое время показать русским, что им следовало поискать брода в другом месте.
— Огонь!… — истошный писк Лотара потонул в треске раздавшейся стрельбы. На одном из плотов сразу никого не осталось. Рядом дрейфовал другой. Единственный, кто оставался на нем, корчился в предсмертных судорогах.
Отто хорошо видел, как пули выбивали щепки из опустевших досок, которые продолжали по-сиротски крутиться посередине реки. Головы кричавших, стонущих, отфыркивавшихся, точно поплавки, забелели на темной поверхности. Темно-бордовые следы потянулись от них по стремнине, постепенно растворяясь в мутной речной мгле. Кто-то из упавших в воду продолжал отчаянно бороться за свою жизнь. Но беспомощное барахтанье продолжалось недолго. Всего несколько секунд. Они или выбивались из сил, или их находила очередная пуля, пущенная с обрыва.
Казалось, всех в батальоне захлестнула пьянящая волна убийства.
— Ага! Щас я тебя… — как умалишенный, кричал Хёссель, выпуская по реке длинную очередь. На этот раз его старания оказались результативными. Пули вонзились в лодку, раскромсав правый борт. Один из сидевших в лодке скорчился и плюхнулся в воду. Другие принялись растерянно вычерпывать воду, хлынувшую в пробоину.
Хёсселю этого только и надо было. Выкрикивая ругательства, он выпустил в тонущих чуть не пол-ленты. На поверхности, в растекшемся красном круговороте, остались болтаться только несколько раскуроченных досок.
Стрельба пулеметчика воодушевила сидевших в траншее. Сразу несколько глоток зарычали по-звериному, издавая что-то наподобие звериного клича.
Позиция расположившихся на обрыве была господствующей: река идеально простреливалась от противоположного берега до самой середины. Но у тех, кто сумел бы этот смертельный сектор преодолеть, появился бы шанс. Несколько прибрежных метров реки оказывались в мертвой зоне.
Они гребли изо всех сил, черпали черную воду досками и кусками деревянных крышек и еще чем придется. Они старались во что бы то ни стало добраться до этой мертвой зоны.
Но удача сегодня была явно не на стороне русских. Стало понятно, что они не рассчитали силы в борьбе с мощью речного течения. Их сносило вниз, несмотря на все попытки как можно быстрее пересечь реку. Стремительное течение в самой середине, как река в реке, держало плоты и лодки русских в своих тисках. Река, как по заказу, удерживала мишени как раз на линии обстрела, делая переправлявшихся легкой добычей для батальона.
Днестр в какие-то пару дней изменился до неузнаваемости. Когда две недели назад «пятисотые» переправлялись в этом самом месте, река была тихой и спокойной. Вдоль береговой кромки вода еще была скована льдинами. И тишина. Первые пару дней Отто не мог заснуть в построенном их отделением блиндаже, так оглушающее действовала на него эта тишина. Можно было даже расслышать совершенно дикие для войны звуки — блеяние овец, лай собак и кукареканье петухов. Они доносились из расположившегося тут же, за лесом, села. Называлось оно как-то странно, труднопроизносимо для немецкого — Пуркары. Хотя блеяние и кукареку из села прекратились очень быстро, после пары продуктовых рейдов в село со стороны штрафников и артиллеристов. Запасы вина, запрятанного в глубоких погребах запасливых крестьян, иссякали медленнее. Слишком большие бочки держали местные хозяева.
Рев летящей мины вернул Отто к действительности. Он успел присесть на корточки и вжаться в стенку траншеи. Мина легла совсем рядом. Взрывная волна дохнула по траншее, швырнув Отто вдоль стенки. Он несколько раз кувырнулся и шмякнулся о глинистое дно. Сверху, вместе с кусками земли, на него обрушилось что-то тяжелое.
Звон и глухой кровяной гул заполнили голову Отто. Отплевывая вместе со слюной набившиеся в рот земляные комья, он несколько раз тряхнул каской, пытаясь отогнать наваждение глухоты. Красные и лиловые пятна застили ему глаза. Руки и ноги были придавлены чем-то. Вольф!… Он лежал, закрыв глаза и не подавая признаков жизни.
— Вольф, Вольф… очнись… — Высвободив руку, Отто попытался высвободить ноги из-под грузного тела Вольфа.
— Вольф!… — пытаясь привести того в чувства, он схватился за его руку, прижатую шинелью к окопу. Господи… Рука, развороченная в предплечье, с торчащей, ослепительно белой локтевой костью, легко выдернулась вверх вслед за ладонью Отто.
