В дальнем углу под красной надписью «Милиция» отворилась полированная дверь, и на свет божий выглянул толстенный милиционер. Его холеную физиономию украшали аккуратно подстриженные усы, плечи-погоны со старшинскими лычками, а левый рукав — красная повязка дежурного по милицейскому отделению. Толстяк остановился возле одной из билетных касс, видимо, выясняя обстановку.
Говорить с этим боровом было не о чем, я не спеша направился в сторону привокзальной площади, на ходу размышляя: «С вокзалом ничего не получилось, пойдем на базар. Может, там мне растолкуют, что происходит в городе?»
Холодный пронизывающий ветер гнал по площади крупу твердого снега, предвестника снегопада. У выхода с вокзала стоял еще один патрульный милиционер. Вместо шинели на нем был форменный черный тулуп с погонами младшего сержанта. На широком офицерском ремне кобура и на плече портативная рация. Патрульный, кутаясь в воротник, даже не взглянул в мою сторону. Я прошел через площадь, миновал стоянку такси, где цепочкой друг за другом стояли три «Волги». Остановившись возле скворечника «Союзпечать», наклонился к окошку, где среди газет и журналов сидела еще не утратившая привлекательности женщина в черном пальто, накинутом на плечи.
— Простите, как пройти на рынок? — спросил я. Достаточно хорошо знакомый с устройством и бытом малых провинциальных городов, был уверен, что базар находится рядом с вокзалом.
— Сейчас пройдете за угол, — сказала женщина, — увидите магазин «Спорт», вот за ним и будет рынок.
Поблагодарив киоскершу, я направился в указанном направлении. Местный рынок оказался размером с большой двор, стояли три длинных стола, служивших прилавками для продавцов свеклы, моркови, картошки, яблок, сушеных грибов, красных ягод малины. Молоко, мед, битую птицу и мясо продавали в закрытом павильоне, называвшемся «Мясо-молочный корпус».
Покупателей, как и продавцов, было немного, торговавшие на улице были одеты в телогрейки, тулупы, меховые шапки или перевязаны теплыми шерстяными платками. Те, кто торговал в помещении, были в теплых свитерах или кожаных куртках, поверх надеты белые, но не совсем чистые халаты. Ничего вроде необычного, базар как базар, но чего-то не хватает, чего? И тут до меня дошло: до сих пор я не увидел ни одного кавказца или азиата. Ни одного «горбатого клюва», только свои прямые, курносые, «картошкой», славянские. Странно это, издавна южане славились своими дарами природы: хурмой, мандаринами, гранатами, урюком, изюмом, курагой, ранними цветами. За последние годы, якобы спасаясь от межнациональных конфликтов, они все глубже и глубже проникали в славянскую глубинку, порабощая не только базарную торговлю, но и сферы более серьезного бизнеса, а иногда подбирая под себя и криминал. Мне даже доводилось слышать о строительстве мечетей в исконно славянских городах. Здесь же я не видел ни одного «урюка» или «казбека», они просто отсутствовали.
— Извините, — обратился я к продавцу меда, седовласому деду, сжимавшему прокуренными зубами обрубок пластмассового мундштука. — А где можно купить курагу, или в вашем городе она не продается?
— Почему не продается? — удивился дедок. — В коопторге у нас все есть — и курага, и изюм, и гранаты с бананами.
Коопторг — от этого слова на меня как будто дохнуло пылью веков. Когда же это все было — коопторги, чеки, боны, сертификаты, когда народ делился на работяг, отоваривавшихся за «деревянные» рубли в полупустых магазинах или по случаю в коопторгах, и на центровых, для которых были открыты «Березки». Давно уже ничего этого нет. И вот я снова слышу уже начавшее забываться слово «коопторг». Черт возьми, куда я попал? В «город Зеро»…
Выйдя с рынка, я не спеша побрел по узким улочкам этого странного города. Они не были пустынны, но и оживленными их никак не назовешь. Мелькали прохожие, направляющиеся по своим делам. По асфальтированным дорогам время от времени проносились машины, в основном грузовые или маршрутные автобусы, реже частные легковушки. Еще реже иномарки. Те, что я увидел, были изношенным старьем, годящимся разве что на переплавку.
«Хорошо, что Андрюха решил сперва разведать обстановку, — глядя вслед проезжающей бледно-серой „Тойоте-Кароле“, подумал я. — На нашем „Шевроле-Блейзер“ мы бы смотрелись, как индийские факиры верхом на слоне».
Подняв воротник куртки, я упорно шел к центру города. Несколько раз мне попадались милицейские патрульные машины: желто-синий «УАЗ»-«бобик» и оранжевые «Жигули». Судя по интенсивности их движения, проблем с лимитом на горючее у них не было.
Вот и центральная площадь с широкой аллеей, ведущей к памятнику Ильичу, сжимающему в левой руке кепку, а правой указывающему вдаль. За чугунной спиной вождя мирового пролетариата высилось трехэтажное помпезное здание, отделанное гранитными плитами и мраморными колоннами: ясное дело, бывший райком партии, а ныне, как положено, мэрия. Хотя сидят там все те же люди.
В мэрию я не пошел, вряд ли мне раскроют глаза на происходящее здесь. А вот при помощи местных правоохранительных органов «закрыть» до выяснения личности — это они, пожалуй, могут.
Спрятавшись от ледяного ветра за памятником вождю, я задумался. Мои расчеты на вокзал и рынок не оправдались. Чтобы понять происходящее, нужен нестандартный ход. Я обвел взглядом противоположную сторону площади, там в шеренгу вытянулись стеклянные витрины магазинов.
«Трикотаж» — прочел я название крайней точки, дальше — «Хозтовары», «Гастроном», «Пельменная», «Парик…». Стоп, пельменная — место, куда люди приходят поесть, а сейчас можно и выпить. Как говорится, попытка не пытка. Если не найду добровольного информатора, хоть пообедаю.
Ежась от холода, я быстрым шагом пересек пустую площадь.
Поднявшись по бетонным ступенькам, я потянул на себя ручку металлической двери, выкрашенную в ядовито-синий цвет, лицо обдало теплым влажным воздухом с запахом бульона и свежей выпечки, а по ушам ударило:
Отпустите меня в Гималаи,
Отпустите меня насовсем…
Зайдя внутрь, я огляделся, здесь все еще витал воздух времени застоя. Мозаичные дед с бабкой, весело глядя на меня со стены, уплетали такие же мозаичные пельмени. Над трибуной, увенчанной серой махиной совдеповского кассового аппарата, висел самодельный плакат — на сером от пыли и засиженном мухами ватмане красными печатными буквами было выведено: «Убери посуду сам. Помоги себе и нам».
Из двух десятков столиков занято было три. Неподалеку от входа сидели четыре милиционера, их столик был заставлен тарелками с пельменями, салатами, стаканами со сметаной и пустыми. В центре стола стояли три водочные бутылки, одна уже пустая, вторая опустошенная на две трети и третья полная.
Судя по раскрасневшимся физиономиям и повышенным интонациям с доносящимся матом, блюстители порядка уже изрядно приняли на грудь.
Недалеко от милиционеров расположились три женщины, они ели молча, уставившись в свои тарелки, по-видимому, опасаясь, что подвыпившие обратят внимание на особ противоположного пола. Судя по свежим прическам, ухоженным ногтям и белым халатам, это были парикмахерши.
В самом конце, возле посудомойки, сидел одинокий мужчина. На вид ему было лет семьдесят, седые волосы, седая щетина на плохо выбритых впалых щеках, потухший взгляд из-под некогда мохнатых бровей. Мужчина вяло елозил вилкой по тарелке, пока наконец не «загарпунил» один из пельменей. Если судить по пустому стакану, в котором до этого была не сметана, дедушка тоже «накатил полушек». Одет он был в некогда дорогое драповое пальто с потертым от времени каракулевым воротником, и рядом на стуле лежала такого же цвета шапка-«пирожок». С уверенностью можно было сделать вывод: это старый провинциальный интеллигент, ныне обобранный и вышвырнутый на помойку родным государством. Русский интеллигент всегда переживает за судьбу отечества больше, чем за свою собственную. Из-за моральных страданий эти люди, как правило, очень болтливы, видя в своем трепе эмоциональную отдушину. А пьющий интеллигент болтлив вдвойне. Вот, пожалуй, и отыскался Кандидат на роль гида в этом чудо-городе…
Подойдя к окну раздачи, я заказал двойную порцию пельменей, салат из квашеной капусты, два пирожка с повидлом, стакан сметаны и стакан водки. Рассчитавшись с молоденькой кареглазой кассиршей, я выбрал из ведерка с чистыми вилками одну, не очень скользкую после мойки. И, держа поднос перед собой, направился к столику старика.
— Разрешите? — спросил я, стараясь придать своему голосу как можно более мирный тон. Старик поднял на меня глаза, а потом отодвинул свой стакан в сторону.
— Ради бога.
Я быстро расставил свои тарелки, стаканы, отнес к окну раздачи поднос и, вернувшись, сел напротив старика. Пельмени оказались отменными, салат из капусты, если бы не веселенькие проблески тертой морковки, выглядел бы не лучше, чем прошлогодняя солома. Проглотив пару пельменей со сметаной, которая почему-то напоминала кефир, я обратился к своему соседу.
