— Хорошо, Савелий Павлович. И дай бог нам разобраться с этими ребятами прежде, чем начнутся настоящие, серьезные неприятности.
— Что-то я неважно себя чувствую.
Савелий Павлович Рощенков вошел в кухню, когда его жена Алевтина Зиновьевна заканчивала готовить тесто для пирожков.
— Что случилось? — спросила женщина, не отрываясь от стряпни. — Съел, что ли, чего-нибудь на работе? Говорила тебе: бери обеды из дома. Ты ж меня никогда не слушаешь… Давай я тебе марганцовки разведу, промоешь желудок.
— Да не надо, само пройдет, — вяло ответил Савелий Павлович.
— Ну а что? Марганцовка поможет. У тебя чего болит-то? Желудок?
— Желудок. И голова. Голова кружится.
— Ну точно, съел что-нибудь не то.
— В глазах мутится, — продолжал Савелий Павлович.
— Тошнит? — Алевтина Зиновьевна собрала тесто, сложила его в пакет, пробормотала: — Фарш-то сейчас готовить или уж завтра заняться? Наверное, все ж таки завтра. Устала. — Она открыла дверцу холодильника, загремела кастрюлями, освобождая место. — Я говорю: тошнит тебя, Сава?
Савелий Павлович молчал. Алевтина Зиновьевна положила тесто на верхнюю полку, закрыла дверцу трехкамерного «Стинола», обернулась:
— Чего молчишь-то, Сава? — и на секунду застыла в недоумении. — Савушка, что с тобой?
Савелий Павлович сидел на стуле, как-то странно навалившись всем телом на спинку. Руки его безвольно повисли, голова была откинута, рот приоткрыт. Обмякший, серый.
В первую секунду Алевтина Зиновьевна подумала, что муж умер, и дико перепугалась, но потом поняла — дышит. Мелко, неровно, но дышит. Женщина бросилась к телефону.
* * *
Приехавшая по вызову бригада «Скорой» констатировала отравление. Врачи колдовали над безвольным телом, а Алевтина Зиновьевна стояла в дверях, испуганно прикрывая ладошкой рот. Врач — совсем молодой парень, — наполняя шприц, быстро и сухо поинтересовался:
— Что ваш муж сегодня ел?
Алевтина Зиновьевна даже не поняла, что обращаются именно к ней, не расслышала, не сообразила.
— Что вы говорите?
— Что ваш муж ел сегодня в течение дня? — устало повторил врач.
— Я… Я не знаю. Утром позавтракал, как обычно. Потом на работе, наверное, пообедал.
— Грибы ел?
— Нет. Не знаю. Дома не ел, может быть, на работе…
— Так, ясно. Вашего мужа необходимо госпитализировать.
— Как? — Алевтина Зиновьевна растерялась. — А это обязательно?
Врач вздохнул, посмотрел на женщину странно, спросил:
— Если бы у вас случился обширный инфаркт, обязательно было бы везти вас в больницу?
— Я поняла, поняла. А куда вы его повезете?
— В восемьдесят вторую. Отделение токсикологии.
— Постойте, мой муж — сотрудник ФСБ.
— Ну и что? — не понял врач.
— Может быть, отвезти его в госпиталь ФСБ? — «Своим» Алевтина Зиновьевна доверяла больше, чем чужим. — Это на площади Курчатова.
Врач пожал плечами.
— Я знаю, где находится госпиталь ФСБ. Думаете, в простой больнице за вашим мужем будет иной уход?
— Нет, но… Я думала, может быть, так положено…
— Мы отвезем, — врач заглянул в лист медицинской карты, — Савелия Павловича в 82-ю, а вы можете позвонить в ФСБ. Если они решат, что его необходимо госпитализировать в ведомственную больницу и у них есть условия для содержания больных с острым токсическим отравлением, пусть приедут и заберут.
Савелия Павловича, по-детски притянутого ремнями к брезентовым носилкам, спустили вниз и погрузили в «РАФ» «Скорой помощи».
В это же время сидящий на чердаке соседнего дома с биноклем в руках Шептун поднял передатчик.
— Внимание всем, его увозят. Его увозят. Как поняли?
— «Первый», понял.
— «Второй», мы готовы.
— «Третий», жду сообщений.
Карета «Скорой» покатила по двору. Алевтина Зиновьевна, стоя у подъезда, проводила машину взглядом, затем поднялась в квартиру и, сняв телефонную трубку, набрала номер. На том конце провода послышались гудки, затем что-то щелкнуло, и бодрый, неестественно громкий голос сообщил:
— Лейтенант Литвинов. Слушаю вас.
— Это Рощенкова, — представилась женщина.
— Здравствуйте, Алевтина Зиновьевна. — Голос дежурного прозвучал так радушно, словно он разговаривал со старой подружкой. — Что случилось?
— Савелия Павловича только что забрала «Скорая помощь».
— Что с ним?
— Врач сказал: пищевое отравление.
— В какую больницу повезли Савелия Павловича? — деловито поинтересовался дежурный.
— В восемьдесят вторую. В токсикологическое отделение.
— Знаю такую. Алевтина Зиновьевна, я отправлю туда нашу бригаду, они перевезут Савелия Павловича в госпиталь на Курчатова, и я вам сразу же перезвоню. Не волнуйтесь, все будет в порядке.
— Только сразу перезвоните, хорошо?
— Конечно, Алевтина Зиновьевна. — Дежурный повесил трубку.
От волнения женщина не находила себе места. Она зашла в комнату сына, принялась наводить порядок, отгоняя дурные мысли. Дискетки, диски эти лазерные… Бардак. Все разбросано, бумажки какие-то. Как Савелий купил сыну компьютер, так прямо спасу не стало. То один кнопками клацает, то второй усядется. Ну Виталька ладно, он еще ребенок, а Сава-то, взрослый мужик, а туда же…
При воспоминании о муже Алевтина Зиновьевна едва не расплакалась. Квартира вдруг показалась ей ужасно пустой, холодной, заброшенной. Скорее бы Виталька из института пришел.
Тишина взорвалась телефонным звонком. Алевтина Зиновьевна поспешила к телефону, схватила трубку.
— Алло! Алло! Я слушаю!
— Алевтина Зиновьевна, это Литвинов. — Дежурный говорил преувеличенно бодро. — Все в порядке. Савелия Павловича перевезли в госпиталь ФСБ. Волноваться причин нет.
— Как он?
— Все хорошо. Отравление грибами. У нас сегодня на обед грибной суп давали. Савелию Павловичу сделали промывание желудка. Сейчас товарищ полковник в палате, спит. Врачи говорят, к утру уже будет в норме. Денька через три вы сможете забрать мужа домой. А навестить можно уже завтра.
— Слава богу! Прямо от сердца отлегло.
— Приемные часы с четырех до восьми, — сообщил дежурный.
— Как? — удивилась женщина. — А утром? Раньше же можно было с одиннадцати утра?
— У них завтра утром какая-то комиссия, поэтому госпиталь открыт для посещения с четырех. А послезавтра — как обычно.
— Хорошо, спасибо. — Женщина и правда почувствовала себя гораздо лучше.
— Не за что, Алевтина Зиновьевна. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
В трубке запищали гудки.
* * *
На всякий случай Пастух дежурил у телефона до двух часов ночи. Затем свернул аппаратуру, отсоединил шнуры, по пожарной лестнице спустился на первый этаж. Погрузив технику в легковую машину, за рулем которой сидел Шептун, он забрался на переднее сиденье, кивнул:
— Поехали, — и, предвосхищая вопрос, добавил: — Она ничего не заподозрила. Все прошло гладко. Поехали. Спать хочется, а завтра тяжелый день.
Вероника проснулась от настырного звонка будильника. Механический петушок, стоящий на телевизоре, очумело выдавал электронные гитарные запилы «Def Leppard», гребешок его моргал красным, а в глазах вспыхивали желтые вурдалачьи огоньки. Вероника давно отказалась бы от этих часов, если бы не одно «но»: будильник был способен поднять мертвого из могилы.
Громыхающее соло продолжало колотиться в стены, отчего старый рыжий кот с незамысловатой кличкой Бакс испуганно мяукал и прятался под кровать. Не любил он петуха. Давно свернул бы механическому гаду шею, да нельзя. Хозяйка вполне могла и хвост оторвать.
Вероника потянулась и нехотя выбралась из постели. За окном мягко расцветал сочный, как апельсин, осенний день. Над битумными жирно-черными крышами небо окрасилось розовым, однако дома все еще хранили серый оттенок ночи. Выглянув в окно, женщина с удовлетворением отметила, что ее любимая «копеечка» гордого цвета «коррида» цела и невредима.
До того, как получить квартиру в новеньком кирпичном доме неподалеку от метро «Речной вокзал», построенном — в наше-то время! — специально для сотрудников «Останкино», Вероника проживала в Текстильщиках, где ее «копейке» два раза крепко доставалось. И ведь что смешно: брать в машине вроде бы нечего, новомодных наворотов никаких. Ни кожаных чехлов, ни мощных колонок «Pioneer», так любимых нынешней молодежью, предпочитающей путешествовать на четырех колесах. Ну стоит дешевенький магнитофончик. Так за то время, что потратишь на взлом, заработать можно больше.
Выключив горластого петуха, Вероника пошла умываться. Совершив утренний туалет, заварила себе кофе, насыпала Баксу «Вискаса» в пластиковую миску и присела к окну выкурить сигарету и выпить обязательную утреннюю чашечку бодрящего напитка. Разглядывая торчащие из золотисто-зеленого массива деревьев белые многоэтажки, она размышляла о том, чем займется сегодня. Та самая «бомба», о которой большинство репортеров говорят едва ли не как о смысле жизни, еще даже не маячила на горизонте, рутина тем временем засасывала все глубже, а результат таков: восторженное, почти щенячье удовольствие от работы постепенно вытеснилось ощущением кабалы, повисшим на руках пудовой галерной цепью. И ее репортажи — еще пару лет назад яркие и сочные — вдруг стали блеклыми, лишенными какой-либо эмоциональной окраски, словом, скучными. А может быть, она просто плохой репортер? Предложил же ей «всемогущий старец» Геннадий Матвеевич перейти в какое-то очередное шоу. Так и сказал в лицо: «Могу поспособствовать»… Что-то случилось с ней, с ее душой. Что-то заметное другим даже больше, чем ей самой. И личной жизни никакой. Работа съедала все время с раннего утра до поздней ночи. А ведь ей уже тридцатник громыхнул…
