Глава 7
Скала Монте-Пеллегрино возвышается над морем на западе залива Конко д'Оро, в трех милях к северу от Палермо. Это довольно интересное место, связанное со множеством легенд и пропитанное кровью, как и почти все на Сицилии. Во время Пунических войн Гамилькар Барко удерживал его в течение трех лет, перемалывая римские легионы, но в последующие годы оно приобрело известность в основном благодаря культу Святой Розалии, покровительницы моей матери. Вилла деда располагалась у подножия горы по соседству с деревушкой Вальдеси.
Дед прошел по жизни нелегким путем. Он родился в Вельбе, одной из деревень западной Сицилии, типичной для того полудикого района. Большинство детей умирало здесь на первом году жизни. А бытовой уклад оставался примерно таким, как в Англии во времена средневековья.
Его отец, крестьянин-испольщик, зарабатывал лишь на скудный прокорм семьи. О юности деда я мало знаю, но известно, что к двадцати трем годам он стал габеллотто – нечто среднее между сборщиком налогов и землемером, чья работа состояла в выжимании из испольщиков последних соков.
В то время только мафиози мог иметь постоянную работу, так что он вступил на этот путь уже с молодых ногтей. История умалчивает о том, что определило его выбор – убийство или может быть несколько, но чаще всего именно таким образом честолюбивый юноша мог пробиться в высшее общество.
Не исключено, что какое-то время он выполнял обязанности сикарио, наемного убийцы, но я сомневаюсь в этом. Такая работа не во всем вписывалась в его кодекс чести: представления о том, что является достойным, а что – нет. Например, обогащение за счет проституции приводило его в ужас, потому что он верил в святость семьи и жертвовал на церковь. В то же время организация, которой он служил, устранила столько своих противников за годы его жизни, что во многих местах Сицилии убийство стало повседневным делом.
Фары нашей машины высветили двух старух, увешанных корзинами, с трудом плетущихся нам навстречу.
– Куда они тащатся? – удивился Бёрк.
– Идут на рынок.
– На ночь глядя?
– Единственный для них способ занять хорошее место.
– Что за дрянная страна, – покачал он головой.
Я посмотрел в окно на ночные огни города.
– Днем ты видел одну Сицилию, а теперь посмотришь другую – темную. Наш остров – семейный склеп для многих поколений. Кормушка римской империи, основанная целиком на рабском труде. С тех самых пор здешний народ всегда кто-то эксплуатирует.
– Я все-таки не пойму насчет мафии. Я считал, все это в прошлом.
– Можешь представить себе другое место на земле, где произошло бы более тысячи пятисот убийств за четыре года? Если учесть, что Палермо – городок всего лишь с двадцатитысячным населением.
– Ну почему же? – возразил он. – Не так уж много. А войны?
– Люди постоянно играют в ту или иную игру, ты не замечал?
– Не понял тебя.
Я мог бы ответить, что он, например, играл в солдатиков всю свою жизнь – и даже в Конго. Но он бы меня не понял. Я только незаслуженно обидел бы его.
– Давай объясню по-другому. Представь, где-нибудь в Лос-Анджелесе или Лондоне идет борьба за то, чтобы опередить конкурента, сорвать прибыль, или возникла интрижка с чужой женой, – все перипетии только прибавят немного драматизма в пресную жизнь.
– Ну и что?
– Ничего особенного. На Сицилии идет та же игра, только гораздо более жестокая. Здесь законы вендетты: око за око – не больше и не меньше. Постороннему наши законы могут показаться варварскими. Мы целуем убитых, припадая губами к кровавым ранам, и клянемся словами: «Так же я буду пить кровь твоего убийцы».
Даже мысль об этом задела что-то внутри меня, По телу пробежал холод, как от прикосновения змеи.
– Ты сказал «мы», – заметил Бёрк. – Относишь и себя к ним?
Я посмотрел вдаль на прогулочный пароход, огибавший мыс, на огни города и вспомнил свою школу в Лондоне при соборе Святого Павла, имение Вайетов, Гарвард и рассмеялся.
– В любой деревушке на Сицилии, если я назову имя деда и скажу, что я его родственник, мне поцелуют руку. Здесь другой мир, Шон. Вот что я пытался тебе втолковать.
Но мне кажется, тогда он ничему не поверил, считал, что я преувеличиваю. Он согласился со мной позже.
* * *
Виллы Барбаччиа и Хоффера отличались одна от другой как небо от земли. Стены ограды виллы деда были лет эдак тысячи на две старше, а дом, возведенный на склоне, как и большинство сельских домов на Сицилии, фасадом смотрел в сторону Рима. Стены достигали пятнадцати футов в высоту, а сама вилла мавританской постройки пряталась в центре субтропического сада площадью акра в два. Чиккио затормозил у ворот и посигналил.
Охранник не носил оружия, но человек, вышедший за ним из сторожки, держал на привязи двух мастиффов, свирепых псов породы, распространенной на острове со времен норманнского владычества. Еще один с пистолетом-автоматом в руке возник из-за кустов.
Одетый в опрятную униформу цвета хаки, своими усиками и очками в металлической оправе охранник напоминал, скорее, страхового агента. Некоторое время он и его помощники находились, видимо, в затруднении, взирая на нас, причем собаки не издали ни звука, что выглядело довольно зловеще.
Я открыл дверцу и вылез из машины.
– Меня ждут, – обратился я к ним. – Вас, вероятно, предупредили.
– Только одного человека, синьор, а не троих. Машины через ворота не пропускают, кроме машины капо. Таковы правила.
Я осторожно достал вальтер из кармана, и тотчас же раздался щелчок – джентльмен с пистолетом-автоматом взвел курок. Через прутья решетки я протянул вальтер рукояткой вперед.
– Вот моя визитная карточка. Передайте ее Марко. Марко Гаджини. Он вам все объяснит.
Охранник пожал плечами.
– Хорошо, можете войти, но другие пусть остаются в машине.
Из-за поворота дорожки показался Марко, остановился возле сторожки, взглянул на «мерседес», Бёрка и Чиккио, а затем кивнул.
– Открой им ворота, пусть заедут.
Бдительный страж запротестовал:
– Не могу, вы же знаете правило – въезд только для машин семьи.
Марко встряхнул его за ворот пиджака:
– Дурак, станет ли человек убивать своего деда? Отойди с дороги.
Он вынул вальтер из рук охранника, опустил в свой карман и подтолкнул все еще сомневающегося сторожа к будке. Ворота, видимо, управлялись автоматикой: они распахнулись с легким шелестом, и Марко подошел к нашей машине.
– Подъеду к дому вместе с вами.
Мы сели с ним позади Бёрка, и Чиккио медленно тронулся.
– У вас перемены, – обратился я к Марко. – Попасть в Уэст-Пойнт было бы легче.
– Электроника следит за стенами по всеми периметру, – ответил он серьезно. – Так что через них никто не проникнет. Обычно, как вы сейчас слышали, сюда не впускают никакие машины, кроме своих. Несколько лет назад мы обнаружили взрывное устройство в одной из машин, когда капоустраивал прием. Если бы его не обезвредили, вся вилла взлетела бы на воздух.
– Ничего себе у вас житуха.
Вероятно, он не заметил иронии в моем голосе или решил ее не замечать.
– За последние пять лет предпринято уже восемь покушений на жизнь капо.Приходится быть очень осторожными. Что за человек с тобой? – добавил он, не меняя тона.
– Мой друг, полковник Бёрк. Решил, что мне может понадобиться помощь.
– У него револьвер в кармане. Ему сидеть неудобно. Скажи, что не потребуется.
– Я знаю итальянский, – предупредил Бёрк и переложил свой браунинг в другой карман.
«Мерседес» остановился у широкой парадной лестницы, которая поднималась к гигантской дубовой двери, укрепленной полосами кованого железа, выдержавшей когда-то не одну стрелу неприятеля.
До сего момента я четко не осознавал, что вернулся домой, что вновь был в дедовском доме, но какая-то часть меня – какая-то важная часть – не хотела знать об этом.
Бёрк вылез вслед за мной, и Марко велел Чиккио поставить «мерседес» во дворе за домом. Он бесшумно уехал. Я повернулся и увидел деда на верхней ступеньке лестницы.
Такой же крупный, как Бёрк, он казался немного ниже только из-за того, что плечи его слегка ссутулились с возрастом. Ему стукнуло уже шестьдесят семь или шестьдесят восемь, но волосы и тщательно подстриженная борода поседели еще не совсем.
Если сказать, что внешне он напоминал римского императора, то это относилось бы, наверное, к тому периоду истории, когда им мог стать любой бесстрашный и сильный легионер, не ведающий чувства жалости.
Его лицо сразу запоминалось. На нем отражались не только безжалостность и высокомерие, но также и сила духа и незаурядный интеллект. Выглядел он, как всегда, элегантно. Многие прежние капо мафии одевались как можно неряшливее, подчеркивая тем самым свое пренебрежение к обществу. Но Вито Барбаччиа, сын испольщика, оставил свои, лохмотья в далеком прошлом.
