— Понятно. Но почему вы говорите, что у меня нет другого выхода, как взяться за это дело?
— Прошу меня извинить… для вас сейчас это очень больная тема… Но к сожалению, у нас весьма специфическая профессия, изначально предполагающая нечто подобное. Как ни горько это сознавать… Я искренне вам сочувствую.
«А не пошел бы ты, полковник, со своим сочувствием!..» — подумал я со злостью. Но сказал совсем другое:
— Спасибо…
— Так вот, дело в том, что сейчас за вами идет охота…
— Новость несколько устарела.
— И то правда. Но кто именно открыл на вас сезон охоты?
— А как мне хочется узнать, кто эти охотники…
Злоба хлынула мне в голову горячей волной. Латышев понимающе кивнул.
— Скорее всего, в качестве охотников выступают именно те люди, о которых я вам говорил. До сих пор вы дрались с ними практически в одиночку, — сказал он. — А теперь я вам предлагаю мощную поддержку и защиту в любом варианте.
— Значит, дело вовсе не в Саенко?
— Найдем его — хорошо, нет — пусть побегает, никуда он не денется. Рано или поздно мы Саенко достанем. Если, конечно, к тому времени он еще будет коптить небо.
— Но почему именно я?
— А как вы думаете?
— Никак не думаю. То, что за мной охотятся, — понятно. А раз так, значит, я сейчас под колпаком. Верно?
— Верно.
— Тогда как можно расследовать вообще что-либо, не говоря уже о деле Саенко и иже с ним, когда каждый мой шаг для противника будет высвечен, словно на киноэкране, со всеми нюансами как психологического, так и чисто розыскного плана?
— Так это именно то, что нам нужно!
— Извините, не врубился…
— Вам не надо скрывать или как-то маскировать свои следственные мероприятия. Наоборот — идите напролом, прите буром, берите кого требуется за глотку, выворачивайте наизнанку… Короче, побольше шума. Плюньте на все законы — конечно, в пределах разумного, — топчитесь, словно слон в посудной лавке.
— Вот теперь я понял. Вы мне предлагаете роль живца, наживку для акул, и так уже готовых сожрать вместе со мной и блесну, однако еще колеблющихся и выбирающих, под каким соусом это сделать.
— Ну, «роль живца» — это сильно сказано.
— Почему сильно? Если я возьмусь за дело, то не только дверь взорвут, но и мой дом вместе с жильцами. То есть вы сейчас разговариваете с тенью отца Гамлета. За порогом управления я уже труп.
— Да, я и впрямь сватаю вас на роль фонаря, торчащего посреди пустыря. В операции, утвержденной на самом верху, вам отводится самая тяжелая и в то же время самая ответственная диспозиция.
— Это называется женить меня без моего согласия. А если я откажусь?
— Вы так не поступите.
— Почему вы так думаете?
— Майор, я мог бы вам говорить о долге, о патриотизме… и прочая. Но вы не принадлежите к тем людям, которым нужно забивать баки. Ваша биография является тому подтверждением. Вы НАШ человек.
— Что значит «наш»?
— А просто НАШ — и все. Вам понятно?
Я сдался. В скупых словах Латышева звучала железная вера в те идеалы, которыми и я грешил совсем недавно. Значит, не один я такой дурак?
Это меня воодушевляло.
— И что должен делать «фонарь на пустыре»? — спросил я без обиняков.
— Главная ваша задача — отвлечь внимание от основных событий, которые должны готовиться тихой сапой, не спеша. Вы ведь понимаете, какого зверя мы должны обложить.
— Товарищ полковник, скажите: я похож на лоха?
— Конечно нет. Судя по аттестации, вы на своем месте. Мало того, вы один из лучших. А почему вы так спросили?
— Да потому, что все мои начальники стараются всучить мне дельце, попахивающее могилой. Так было в Афгане, затем в уголовном розыске, и теперь… ну, в общем, понятно. Неужто я смахиваю на Иванушку-дурачка?
— Я бы сказал, что не очень, — примирительно улыбнулся Латышев.
— Тогда почему бы мне сейчас не заняться, например, рэкетом на таможенном терминале? Сотрудник, ведущий это дело, прооперирован, что-то очень серьезное, так что полгода его на рабочем месте не будет. Я в курсе событий, знаком с материалами — мне и карты в руки.
— Согласен. Приказать идти на верную смерть я не могу. Хотя у вас создается впечатление, что пытаюсь.
— Так ведь вы только что сами сказали, что я не похож на сказочного персонажа. При всем том я пока умишком не слабую.
— Это не совсем так. Я уже вам говорил и еще повторюсь: вы в безвыходном положении.
— Говорить-то вы говорили. Но что с того? Разве нельзя оставить службу и уехать в какую-нибудь тмутаракань? Есть человек — есть проблема, нет его — и все довольны.
— Даже если вы прямо сейчас уволитесь из органов и попытаетесь залечь в каком-нибудь Трущобинске, вас все равно отыщут. И даже не потому, что у них длинные руки. Просто они из породы злобных пакостников, готовых, как крысы, загрызть любого, кто преднамеренно или нечаянно встал на их пути к кормушке, пусть это было так давно, что даже неправда.
— Значит, как я понял, и у них на самом верху сказали «фас»?
— Можете не сомневаться.
— Итак, если я возьмусь за дело, любая поддержка мне обеспечена.
— Несомненно.
— Я могу исполнять свои служебные обязанности так, как положено, а не так, как мне укажут все эти «избранники народа», на которых негде клейма ставить. Я верно уловил суть задания?
— Абсолютно.
— И вы потом, случись чего, не дадите задний ход?
— Я понимаю, о чем вы… Разумно. Я готов разделить ответственность вместе с вами. Все будет задокументировано.
— Ой ли? — Я саркастически ухмыльнулся.
— Естественно, за исключением некоторых пикантных подробностей, скажем так, не подлежащих обнародованию.
— Вот это уже ближе к истине.
— Но я все-таки надеюсь на ваш здравый смысл. Нам нужно дойти до финиша без потерь.
— Ладно, я согласен. У меня будет напарник?
— Ни в коем случае! Разве что мелкие поручения… Нет, скорее всего, нет. Впрочем, детали обговорим позже.
— С кем я буду на связи?
— Вы будете иметь дело только со мной. Или с теми сотрудниками, на кого я укажу.
— Чтобы организовать утечку информации…
Латышев посмотрел на меня с нескрываемым изумлением.
— Вы очень сообразительны, Ведерников. Я уверен, что мы сработаемся.
— А вы не думаете, что наш сегодняшний разговор уже через час будет известен заинтересованным лицам?
— Приятно иметь дело с настоящим профи…
Латышев улыбнулся и полез в стол.
— Из этого кабинета я выбросил около десятка «клопов». Пришлось поменять и всю аппаратуру, вплоть до телефона и компьютера. Вдруг останется какой-нибудь псевдодиод, который «слышит» даже шепот?
Полковник положил на стол достаточно миниатюрный аппарат размером с половину пенала первоклассника. По некоторым деталям я сразу определил, что это зарубежная штуковина.
Аппарата был включен — на панели, рядом с кнопками настройки, ритмично мигала крохотная зеленая точка.
— Импортная глушилка, — сказал Латышев. — Весьма эффективна в работе. Завтра получите такую же. Пригодится…
«Еще как пригодится…» — подумал я.
И еще одна мысль мелькнула в голове: интересно, где это Латышев откопал такую сверхсовременную хреновину?
Уж наверное не в универмаге…
Да и на щедрость родного министерства не похоже. Наших генералов больше волнуют личные дачи и служебные машины, нежели всякая «дребедень», нужная оперативнику как воздух.
Кто ты, полковник Латышев?
Я был в ужасе.
Крохотный комочек благоразумия совершенно исчез во всепоглощающем мандраже, обрушившемся на меня словно горный сель.
Выбиваясь из последних сил, задыхаясь и тщетно взывая о помощи неизвестно к кому, я несся в середине бурного потока непонятно куда и без надежды за что-нибудь зацепиться.
Я испугался встречи с семьей.
Как часто я представлял этот момент, и с каким спокойствием и умиротворением я засыпал, так и не досмотрев свой бесконечный «семейный» сериал, вызванный к жизни разгулявшейся фантазией. И вот теперь все позади, а я едва не шарахаюсь в сторону, когда меня обнимает жена.
Я не узнавал жену и сына!
Это было так страшно, что хотелось удариться лбом о стенку, чтобы вернуть мозги на полагающееся им место. Уж лучше вообще размазать их по камням, чем быть полупридурком.
По ночам я лежал рядом с женой неподвижный как колода, и едва не бездыханный до тех пор, пока она не засыпала.
А затем тихо вставал, шел в спальню сына и ложился прямо на коврик возле его кроватки.
Едва начинал брезжить рассвет и принималась ворочаться, просыпаясь, Ольга, я вскакивал на ноги и опрометью бросался заниматься по хозяйству.
Но самыми тяжкими были минуты близости.
Все мое естество противилось тому насилию, что я совершал над собой каждый раз, когда просто был обязан ответить на ласки жены.
