Разуваев молча сунул мне в каждую руку по гранате, тисками сжал мои кулаки и пару раз тряхнул.
Понял. Держать крепко, не разжимать.
Затем Разуваев деловито выдернул чеку из одной гранаты, выкинул эту чеку в бассейн и то же самое проделал со второй гранатой.
Эээ… Не понял. У меня от такого откровения даже язык к гортани прилип. Я что теперь, типа того – камикадзе?
Ободряюще похлопав меня по плечу, Разуваев поменял магазин, оружие «тринадцатого» запасливо повесил на шею, поднял фонарик с пола, погасил, легко взвалил меня на плечо и покинул грот.
Грот – не совсем помещение, но все же там было лучше, чем на улице.
На улице пахло гарью и порохом, а со стороны дома активно несло какой-то кислятиной. По мере приближения к беседке этот запах усиливался – по-моему, это был газ.
Беседка горела.
Стрельба в доме продолжалась, там тоже что-то горело, но не так сильно, как в беседке, которая, без всяких преувеличений, превратилась в погребальный костер.
Пожарную активность я почему-то воспринял как нечто само собой разумеющееся.
Они обязательно все сожгут.
Мы же спалили особняки «баронов». Ну вот и эти – тоже сожгут. И это даже не месть, а просто своеобразный диалектический эквивалент. Подобное – подобным.
Вроде бы, кажется, чушь, надо бы в такой момент подумать о чем-то более целесообразном…
А не думается. Душа сжалась в комок, так и норовит выпрыгнуть из неуклюжего тела и умчаться за ворота. Одно устремление: быстрее, быстрее, еще быстрее – бегом отсюда!!! Так и хочется наподдать Разуваеву, который, как мне кажется, двигается страшно медленно…
Да, знаю: где-то в кустах лежит мертвый Собакин, в беседке – братская могила…
А нету. Ни жажды мести, ни скорби. Только всепоглощающее желание: драпать отсюда без оглядки.
Наверное, это защитная реакция. Или проще: я эгоист и трус.
Нет, потом, конечно, коли выживу, я поплачу и отомщу – если получится, но сейчас…
БЕЖАТЬ!!!
Очень хотелось, чтобы бой в доме был вечным. Ну, пусть не вечным, но достаточно долгим. Нет, я не надеялся, что люди в дежурке выживут. Не мечтал о том, что кто-то придет к ним на помощь, если сопротивление затянется.
Знаю, может сложиться впечатление, что я – бездушная скотина, но люди, засевшие в дежурке, воспринимались мною исключительно как второй фронт, который отвлекал на себя основные силы врага.
Поэтому я от всей души желал им удачи в бою и долгих минут жизни. И побольше патронов.
Однако там, наверху, мои пожелания услышаны не были. Видимо, на этот счет имелась иная точка зрения.
Короче. Едва мы миновали беседку и выскочили на прямую видимость к воротам, стрельба в доме стихла.
Вот некстати-то!
Так… В тот момент самих ворот я не видел, потому что Разуваев волок меня кормой вперед.
Я, вывернув шею, во все глаза глядел на крыльцо с горящими стропилами. Когда ступили во двор – там никого не было, а несколько мгновений спустя, словно ниоткуда, возникли силуэты. Три безликие темные фигуры на фоне отблесков пожарного зарева.
Люди-тени.
Кто-то из этих троих, пренебрегая рацией, гаркнул в полный голос:
– Все чисто! По нулям.
По нулям…
Вот ведь как получается. Зубов сказал, что в дежурке можно сутки держать оборону против целого полка. А вышло – несколько минут против одной штурмовой группы. Элементарное несоответствие проектных данных жизненным реалиям. Жаль…
– Сань, ты? – окликнули от ворот.
– Да, я…
Кто-то включил фонарик, нас осветили.
– Не понял?!
– Тр-р-р-р-р-р-р! – мгновенно ответил Разуваев, бросая меня и кувыркаясь вправо. – Гранату – за ворота!
Я больно шмякнулся на булыжник, поймал мечущимся взором зияющий в отблесках пламени воротный проем и швырнул туда гранату, зажатую в правой руке.
– Буххх!!!
И тут же, эхом, хлопок послабее и раскатистый грохот:
– Пухх-бабах!
Похоже, что-то сдетонировало. А четырех секунд не было: бросал недалеко, рвануло сразу, как упала – над головой ощутимо свистнули осколки. Граната мгновенного действия, что ли?!
На улице, за воротами, кто-то надсадно заорал. Разуваев выпустил две короткие очереди в темный проем, вскочил, рывком поднял меня с пола и рявкнул в ухо:
– Гранату к дому. Подальше!
Я с разворота швырнул гранату в сторону крыльца, с которого к нам уже стекали люди-тени, и маленько сплоховал, не докрутил корпус, да еще бросал левой рукой – недалеко получилось.
– Граната! – заорал Разуваев, хватая меня под локоть и волоча к воротам. – Шевелись…
Люди-тени на крик отреагировали: краем глаза я успел заметить, что три силуэта пружинами прянули в стороны и припали к земле.
– Ходу! – прикрикнул Разуваев, вжимая голову в плечи и толкая меня перед собой. – Нн-но, мертвая!
– Буххх!
– Бл…!!! Я ж сказал – подальше!
Мы маленько не успели за забор: были еще в воротах, сзади прилетело и досталось обоим – мне в левое плечо и ногу, Разуваеву, по-моему, побольше – он сзади был, все принял на себя.
– Ходу, ходу, ходу! – яростно шипел Разуваев, прихрамывая и продолжая толкать меня перед собой, мы бежали к лесу, полоса которого чернела совсем рядом – в сотне метров.
– А может, машину…
– Какая, в ж…, машина?! Давай, родной, давай!
То ли штурмовики не успели прийти в себя после моей гранаты, то ли не сориентировались, куда мы подались, но никто в усадьбе не орал, не стрелял нам в спину, пули не свистели над головой: спустя несколько секунд мы проломились через кусты, окаймлявшие опушку, и оказались в лесу.
Оторвались…
Писать про горе – тяжелая и неблагодарная работа. Дело в том, что каждый человек, независимо от степени воспитанности и добросердечности, в первую очередь – явно выраженная индивидуальность и обособленная личность, замкнутая на себя, своих близких и своих ценностях. А горе – это очень индивидуальное и глубоко личное понятие.
Вот, например, узнал я о том, что тутси с хуту устроили резню, в результате чего погибло что-то около двух миллионов человек. Это ведь не пять веков назад, а буквально в наши дни… Реакция? Боже мой, ну что за невыносимая жестокость, это какая же жуткая трагедия, как так можно… Так, а во сколько там у меня тренировка? Не опоздать бы…
Нет, я не черствый сухарь, не бездушная скотина – просто эта страшная резня случилась где-то далеко, вне моей системы координат, и ни меня лично, ни моих близких не коснулась.
Вот точно так же реагируют на ваше персональное горе все, кого это не касается лично. Безусловно, они вам посочувствуют, скорчат сострадательную гримасу, украдкой глянут на часы и при первой удобной возможности пойдут заниматься своими делами.
Никаких обвинений в бездушии, никаких претензий – просто так устроен человек, он пропускает все происходящее в мире через фильтр своего личностного восприятия. Если где-то на другом континенте будут воевать не тутси и хуту, а два миллиона моих соплеменников, я буду волноваться и следить за событиями. Если среди этих двух миллионов будут мои знакомые и приятели, волноваться буду вдвойне, а скажи мне кто, что я могу поехать туда, чтобы как-то им помочь, – наверное, поеду. Оценю ситуацию: мое участие реально поможет или это будет бестолковая авантюра, без всякой поддержки? Если авантюра – прежде крепко подумаю. Ну а ежели там не дай бог окажутся мои близкие – без всяких предложений и оценки все брошу и сломя голову помчусь на помощь. И плевать, что авантюра и могу глупо погибнуть, – это МОЕ, и баста.
Однако там воюют тутси и хуту. Поэтому я, безусловно, возмущен до глубины души таким варварством и разделяю всеобщее горе, но… для меня сейчас важнее вечерняя тренировка.
Резюме: человек по сути своей – эгоист. А тот, кто будет утверждать обратное, – демагог и ханжа.
Вот я теперь и думаю: а оно вам надо? Зачем описывать в подробностях, как по-звериному выла Лиза, буквально впав в безумие и неловко пытаясь скованными руками закрыть зияющие раны мертвого Ростовского, – как будто это могло ему как-то помочь? Как бил башкой в стену Петрушин, по-бабьи причитая: бл…, ну что ж ты так, чучело ты х…, всего-то на полсекунды не успел… А что вам, лично вам, даст детально выписанная сцена, когда уже потом, несколько позже, мать Ростовского – интеллигентная, воспитанная дама – вцепилась в лицо Иванова и страшно кричала, пытаясь выцарапать глаза нашему вождю, взявшему у нее живого, здорового сына-красавца и вернувшего труп?!
Короче – не буду. Просто скажу: мы потеряли боевого брата, и у нас горе. Какой там, в гудок, боевой дух, стремление к победе, желание переиграть соперника, азарт, кураж и прочие составляющие любой борьбы! Глубокое уныние и меланхолия, вот так вкратце можно охарактеризовать состояние, охватившее всех нас после гибели Ростовского. Желание отомстить? Ну, не знаю… Кровожадный Вася постоянно бубнил что-то типа «всех убью – один останусь», но все остальные об этом даже и не заикались. И так уложили кучу народу: одиннадцать – один, согласитесь, счет достаточно внушительный, тризна по Валере получилась вполне адекватная…
