Оставаясь в горизонтальном положении, Белов приготовился протяжно зевнуть, когда в дверь постучали. Выложив пистолет на ночной столик и прикрыв его газетой, он натянул джинсы. Стук повторился.
– Кто там? – громко спросил Белов по-английски.
– Девушку ждете? – спросил насмешливый женский голос.
Открыв дверь, Белов отступил поближе к тумбочке.
– Входите, – пригласил он.
В номер вошла очень высокая, очень стройная и не очень темнокожая африканка лет тридцати. Короткое платье, обтягивавшее ее фигуру, было оранжево-зеленым, а босоножки на ней были ярко-красными, но эта гамма, как ни странно, не резала глаза. Может быть, потому, что обладательница попугаистого наряда была очень хороша собой?
Волосы она не выпрямляла и не укладывала в прическу, позволяя им пружинисто топорщиться во все стороны, отчего ее голова выглядела непропорционально большой, а лицо – маленьким, как у ребенка. Глаза у нее были чуточку раскосыми, нос приплюснут, губы норовили вывернуться наизнанку, но при всем при этом она была красива, как бывают красивы дикие животные, словно бы сознающие свою грацию.
– Я Дада, – сказала она. – Меня прислал Петляков.
– Петраков, – поправил Белов.
– Правильно, – улыбнулась Дада и сделала это, надо отметить, самым ослепительным образом. – Ты Ольх?
– Олег.
– Я и говорю: О-лех-х.
Дада бесцеремонно прошлась по комнате, разглядывая предметы обстановки и предметы одежды, на них разбросанные. Потом она оценивающе уставилась на голый торс Белова:
– Для белого мужчины ты неплохо сложен.
– Ты тоже неплохо сложена, – сказал он. – Для черной женщины.
– Черные всегда сильнее, стройнее, выносливее, – заявила Дада.
– А мы, белые, от женщин не спортивных рекордов ждем, – парировал Белов.
Пока он натягивал футболку, ноздри наблюдавшей за ним африканки увеличились в диаметре.
– Ты расист, – сказала она.
– Нисколько. У русских нет расовых предрассудков. Знаешь, почему?
– Почему?
– Наш любимый поэт – Пушкин. Его дед был эфиопом.
– Тогда ты шовинист, – стояла на своем Дада. – Мужской шовинист.
– Что это значит? – не понял Белов.
– Это значит, что ты презираешь женщин. Ставишь их ниже себя.
– Никуда я их не ставлю, я…
Это прозвучало двусмысленно, и, прикусив язык, Белов покраснел. Кое в чем Мали его поднатаскала, но все же сексуального опыта у него было маловато.
– Продолжай, – сказала Дада.
– А мне нечего продолжать. Я закончил.
– Так быстро?
Белов покраснел еще сильнее. Английский глагол «finish» был не менее многозначителен, чем русский «кончать».
Видя его смущение, Дада сделала несколько решительных шагов вперед, положила руки ему на плечи и привлекла к себе.
– Бедный мальчик, – прошептала она. – Совсем еще молоденький. А глаза синие. Как море…
Белов сам не заметил, как очутился на кровати, причем без футболки, которую никто с него вроде бы не снимал. Горячие губы африканки накрыли его рот, ее пальцы нырнули в джинсы и деловито зашарили там.
Время замерло и рванулось вперед с такой головокружительной скоростью, что Белов еще долго не мог прийти в себя, переводя дыхание рядом с такой же запыхавшейся африканкой.
– А ты неплохо себя показал, – сказала она, повернув к нему лицо с сияющими глазами.
– Ты тоже, – пробормотал он. – Только я не для этого тебе встречу назначал.
– А для чего? – удивилась Дада.
Когда Белов высказал ей свою просьбу, Дада задумчиво повторила:
– Итак, ты хочешь, чтобы я свела тебя с какой-нибудь любовницей мистера Салеха Салема?
– Да, – подтвердил Белов, избегая смотреть на вытянувшееся рядом нагое тело, словно выточенное из эбенового дерева.
Сперва Мали, теперь Дада. Это было уж слишком. Слишком много активности в постели, и слишком мало результатов на профессиональном поприще.
– И я хочу, – добавил Белов, – чтобы это было сделано как можно быстрее.
– Как скажешь. Я готова исполнять все твои желания.
С этими словами Дада навалилась на Белова. Он бесцеремонно уложил ее на прежнее место и произнес:
– На данный момент у меня одно желание.
– Назови его.
Она плотоядно облизнулась, поглаживая себя рукой там, откуда ноги растут. Белов стиснул зубы и уставился в стену:
– Я хочу выйти на министра Салема.
Дада скривила губы и встала.
– Я сделаю все, что смогу, – холодно сказала она, собирая свои разбросанные вещи. – И дам знать.
– Когда? – спросил Белов.
– Понятия не имею. Много работы.
Она была оскорблена до глубины души и не скрывала этого. «Мы ее теряем», – подумал Белов фразой из американских фильмов. Но терять журналистку было нельзя.
– Постой. – Перекатившись на край кровати, он поймал ее за руку.
– Мне некогда.
Дада обулась, готовясь отправиться в ванную комнату. Но на лишнюю секунду все же задержалась. Белов опять взял ее за руку.
– Погоди, – повторил он.
– Чего тебе? – спросила она, не оборачиваясь.
Пышная прическа делала ее похожей на небольшой ядерный взрыв. Ягодицы у нее были поджарые, а ноги мускулистые, как у легкоатлетки. Привлечь ее к себе силой не получилось. Дада чувствовала себя оскорбленной в лучших чувствах и жаждала сатисфакции.
Удовлетворения, по-русски выражаясь. Полного.
– Ты меня неправильно поняла, – промямлил Белов.
Ему было противно выкручиваться и абсолютно не хотелось секса. Туземки были слишком темпераментными для него. Они не признавали долгих перерывов и не допускали, что мужчине могут надоесть их африканские прелести.
– Я тебя ОЧЕНЬ правильно поняла, ОЛЕХ, – сказала Дада. – Ты меня обидел.
– Да чем же, черт побери? – возмутился он.
– Ты получил, что хотел, и все, я тебя больше не интересую. Это нечестно. Ты обращаешься со мной, как с черной рабыней.
– Я обращаюсь с тобой, как с черной королевой.
Тут гостья несколько обмякла. Усадив ее на кровать, Белов заставил ее запрокинуть голову, чтобы впиться губами в ее горячее, пульсирующее горло.
Со стороны это должно было напоминать сценку из фильма про вампиров, как отметил краешек его сознания.
Некоторое время Дада оставалась напряженной, а потом окончательно расслабилась, позволив делать с собой все, что хотелось Белову. Не то чтобы он испытывал непреодолимое желание, но, начав, уже не мог остановиться. Разве что на пару секунд, чтобы снять с африканки босоножки, застежки которых впивались ему в поясницу, когда она решила обхватить его ногами.
Войдя в бар, Белов чувствовал себя невесомым, словно воздушный шарик, из которого вот-вот выйдут остатки кислорода. Голова была абсолютно пуста, если не считать разнообразных ругательств в собственный адрес, звучавших навязчиво, как заевшая пластинка.
Петраков, пристроившийся в углу с фруктовым миксом, переоделся в костюм из блестящей ткани, но даже в этом наряде выглядел достаточно уныло. Осунувшегося Белова он встретил встревоженным взглядом:
– Уж не малярию ли вы подхватили, Олег?
– Сам не знаю, какая муха меня укусила, – с чувством произнес Белов, падая на стул.
– Цеце? – встревожился Петраков.
– Да нет, какая-то другая.
Было приятно поболтать по-русски. Все эти «уж», «да нет», все эти идиоматические «мухи»… Других источников положительных эмоций Белов не видел. Ему, безвестному лейтенанту ФСБ, только что принятому на службу в знаменитый Антитеррористический Центр России, поручили важнейшее задание, а он, вместо того чтобы оправдывать высокое доверие, развлекался с туземками и ни на шаг не приблизился к поставленной перед ним цели.
Выбирая профессию, Белов свято верил в то, что будет служить своей великой родине. У него имелся набор идеалов и принципов, которые казались ему единственно правильными и незыблемыми, но, вместо того чтобы следовать им, он пустился во все тяжкие, как будто был обычным туристом, приехавшим в Африку за новыми впечатлениями.
Скажи кто-нибудь лейтенанту Белову пару дней назад, что он, позабыв честь и достоинство, станет нежиться в объятиях чернокожих девиц, Белов послал бы такого человека куда подальше и еще долго фыркал бы от негодования. Но истекали вторые сутки его пребывания в Уганде, а он даже не мог с уверенностью сказать, где находятся братья Беридзе, по души которых его прислали. Это настраивало на минорный лад. Состояние у Белова было такое, что хоть реквиемы сочиняй.
– Вы обещали раздобыть разрешение на ношение оружия, – сказал он.
– И раздобыл.
– Ну и где же оно?
Белов отлично понимал, что разговаривает неприятным, раздраженным тоном, однако изменить его не мог или не хотел. Это был тон, которым бы он хотел обращаться к самому себе. Лицо Петракова, не знавшего об этом, сделалось на пару сантиметров длиннее, тогда как его рот сделался еще меньше, чем был задуман природой.
– Пожалуйста, – произнес он, протягивая сертификат.
