Прозоров присоединился к играющим. Играл рассеянно, не в силах отрешиться от путаных мыслей, связанных с Ольгой, никак не мог сосредоточиться, путал козыри…
— Убери бубу, — говорил Колдунов.
— Буба же козырь…
— В прошлый раз буба была, — влезал Чухый, радуясь тому, что наконец-то пить воду приходится не ему одному.
В конце концов после двух часов игры Прозоров бросил карты. Повисло молчание, слышно было как в форточке посвистывает ветер и шелестит в саду дождик.
— Вина, что ли, выпить, — зевая, сказал Чухлый.
— Не, не стоит, — подумав, возразил Колдунов. — Вечером, может…
Снова замолчали, прислушиваясь к дождю.
— То солнце, солнце, и на тебе — дождь и холод, — сказал Колдунов.
— Кончилось лето, — констатировал Чухлый, тасуя колоду карт. Затем вздохнул и кинул карты на стол. — Скука…
— А что, Вань, в училище строго насчет этого дела? — щелкнув по кадыку, спросил Чухлый.
— Да, особо не разгуляешься, — сказал Прозоров.
Снова надолго замолчали.
В это время в душе у всех происходили таинственные процессы. Обычно, когда кто-то в компании невзначай роняет фразу “Не выпить ли вина?”, — можно наверняка полагать, что зерно уже брошено и вино будет обязательно выпито. Случается так, что предложение это поначалу решительно отвергается и разговор перекидывается на другие темы. Но минут через пять компания непременно возвращается к исходной точке.
— Не. Пожалуй, все-таки не стоит, — напомнил Рыбак.
— В сельмаге по рубль двадцать есть, — сообщил Чухлый. — Батя вчера брал. Яблочное, крепкое…
Первую бутылку выпили на лужайке за магазином. Следующие две — у маленького прудика, спрятавшись от дождя под старой ивой. Зашел разговор о том, что надо отомстить “шанхаю” за прошлую драку на танцплощадке. Посреди разговора Колдун вдруг поднял здоровенный булыжник с земли, широко размахнулся и швырнул камень в гусиное стадо, топтавшееся под соседней ивой. Гуси громко загоготали и спешно потянулись прочь, к спасительной воде, чтобы переправиться на другой берег.
— Попал, — сказал Чухлый равнодушным голосом. — Надо линять отсюда…
На опустевшем берегу лежал и дергался белый гусь, вытянув шею и оттопырив одно крыло. Компания подалась прочь, но Рыбак остановился:
— Пацаны, надо забрать, — сказал он решительно. — Пожарим хоть… Никто же не видел.
Воротились, завернули стонущего, трепыхающегося гуся в куртку и понесли в кусты.
— Тяжелый, падла, — сказал Рыбак, опуская ношу на траву. — Дергается. Ножа ни у кого нет?
Ножа не оказалось. Компания в нерешительности топталась вокруг гуся.
— Не душить же его руками, — задумался Рыбак. — Надо к Колдуну за топором сходить. Оттяпаем голову…
Компания переглянулась в нерешительности. Никому не хотелось брать это дело на себя. И в этот момент вперед вдруг выступил Чухлый и, поблескивая стеклышками очков, дрожащим голосом страстно проговорил:
— Пацаны… А, пацаны?
— Ну, что тебе?
— Можно я? А, пацаны? Дайте, а? Можно, я его сам задушу…
— Черт с тобой, — чужим голосом сказал Рыбак. — Души.
Они отступили на несколько шагов и отвернулись. Затем Иван быстрым шагом двинулся прочь.
Вечером он встретился с Ольгой, и они молча вошли в пустой, холодный, чужой дом. Но, видимо, слишком он любил ее и слишком долго готовился к этой роковой встрече…
В жизни почти каждого мужчины бывает подобная неудача, но особенно часто она происходит в самом начале жизни. И зачастую накладывает она отпечаток на всю дальнейшую судьбу, поселяя в душе разочарованное чувство, что лежит в глубине, как зверь присмиревший, у которого однажды сбили прыжок…
Назавтра был солнечный день, и когда истерзавшийся Прозоров с остановившимися глазами шел примериваться на железнодорожный мост, то услышал звуки духового оркестра у переезда и узнал, что накануне повесилась из-за любви молоденькая учительница музыки.
И эта чужая жертва спасла его.
Было около восьми часов утра.
Мэр города Черногорска Вениамин Аркадьевич Колдунов только что принял контрастный душ и теперь, стоя перед огромным, оправленным в бронзовую раму зеркалом, посередине ярко освещенной ванной комнаты, растирался махровой простыней.
Грустное зрелище представляет собой голое тело стареющего интеллигентного человека… Покатые жирные плечи, массивный торс и тонкие, укороченные ножки; редкие седые волосины на дряблой груди, круглый животик с поперечной складкой, а под ним, тьфу ты!..
Впрочем, Вениамин Аркадьевич разглядывал себя не без удовольствия, ибо полагал, что не тело красит человека, а ум и положение в обществе. И даже свой маленький росток принципиально ставил себе в заслугу, ибо, знакомый с уроками мировой истории, знал, что наибольших успехов в жизни добиваются именно низкорослые люди. Маленькие, да умные! То есть вот такие Вениамины Аркадьевичи.
Подумать только, мэр города! Он и раньше-то был не на последних ролях — комсомольский вожак, третий секретарь обкома, директор обогатительного комбината, за границу чуть ли не каждый год летал… В соцстраны, правда, из одной клети в другую — где почище, пиво без очереди, да шмотки наряднее, но все же… Ум надо было иметь, чтобы вот так вот летать… А что значит ум? То и значит, что надо вовремя отсечь от себя все лишнее… Прав известный скульптор, изрекший: “Создать шедевр очень просто — требуется взять камень и отсечь от него все лишнее.” Вот и Вениамин Аркадьевич очень вовремя отсек от себя это лишнее, а потом в данной процедуре стал просто-таки мастером! Взять хотя бы пример, когда он одним из первых в неповоротливой провинции, которая еще лупала глазами и чесала в затылке, публично сжег на митинге, стоя на трибуне спиной к памятнику Ленина, партийный билет и развеял прах его в воздухе.
Трепетало, конечно, сердчишко, слабело под коленками, леденил спину каменный взгляд истукана, и билась скверная мыслишка: а ну, как вернется все на старые круги? — но — чуял Вениамин Аркадьевич, желудком чуял — хренушки!
А после взбаламутилось море перемен, нахлынула великая мутная волна, а Вениамин-то Аркадьевич уже налегке, уже без каменного груза на ногах, взмыл легко, закачался на гребне. Много, конечно, и другого дерьма всплыло и закачалось рядом, но уж что тут досадовать, не идеален мир.
Точно и складно действовал он, созвучно эпохе, а порой и на целый такт опережал общую музыку, тем более, свой верный человечек был у него в Москве, в самых высоких кругах, подсказывал, что и как… Помог верный человечек в нужное время и комбинат прибрать к рукам, правда, сволочь такая, шестьдесят процентов отхватил себе за услуги и общее руководство, лишь пятую часть акций оставив Вениамину Аркадьевичу, но зато в правительстве хлопотал, пробивал цепочку по сбыту…
Проблемы, правда, ныне на комбинате, ропщет недовольная чернь, стучит касками, требуя зарплаты за полгода. А зарплату им выдать неоткуда, не из своих же кровных, не из дивидендов же… А между тем выборы на носу, тоже с народом надо по-умному… Ленив народец, глуп и неизворотлив. Ну что бы тебе, казалось, огородик разбить, взращивать продукт — и семье на пропитание и на рынок излишки. Крутись, выдумывай, пробуй… Землю дали, все дали, нет, дай им еще и зарплату! Советовал Корысный бандитов нанять, чтобы работу провели воспитательную, уняли тех, кто касками стучат… Дельный совет, практический, но и чреватый… Думать надо, крепко думать. Опасно с бандитами связываться напрямую, но с другой стороны, с выборами они крепко помочь могут. Но тогда долю им отдай, о-хо-хо… Палец в рот положишь, без головы останешься.
Растерся Вениамин Аркадьевич махровой простыней, дорогими духами сбрызнул мягкое свое тельце, дезодорантом подмышки смазал, похлопал себя ладошкой по животику, сказал несколько раз себе в зеркало английское слово “Чи-из”, растягивая губы в доброжелательной улыбке, как психологи учат, чтобы позитивный моральный настрой себе создать, и стал облачаться. Трусы шелковые, носки шелковые, рубашка шелковая, галстук шелковый, брюки шелковые, летние… И другим человеком вышел на просторы своей квартиры, настоящим европейцем вышел, строгим, солидным, преуспевающим.
Посередине же обширной гостиной, обставленной самой дорогой мебелью, недавно купленной им в Испании, стоял длинный овальный стол на восемнадцать персон. По недавно заведенному обычаю, подсмотренному Вениамином Аркадьевичем в западном историческом фильме про королей, рыцарей и феодалов, на одном краю стола завтракал сам Колдунов, на другом же располагался мельхиоровый прибор, предназначенный для супруги его — Тамары Ивановны.
Сама Тамара Ивановна в этот момент вкатывала в гостиную резной столик на колесах, на котором возвышался длинноносый узкий кофейник, а рядом с кофейником скворчала под керамической крышечкой остывающая яичница с салом — любимое утреннее кушанье Вениамина Аркадьевича. Несколько раз пытался перейти Колдунов на классическую и полезную овсяную кашу, но многолетняя привычка оказалась сильнее, тем более, что овсянку ненавидел он с самого детства.
