– К черту коньяк, – сказала Инга. – Иди сюда.
* * *
Утром она молча оделась, и пока разбиралась со своей косметикой, Гринчук ее рассматривал, лежа в кровати.
– А ты знаешь, Инга, ты красивая, – сказал Гринчук.
– Знаю, – ответила Инга.
– И у тебя много поклонников, – сказал Гринчук.
– Толпы, – ответила Инга.
– И замуж зовут? – спросил Гринчук.
Инга бросила на Гринчука быстрый взгляд:
– Ежедневно.
– Так какого хрена ты занимаешься фигней со мной?
– С тобой? С тобой я чувствую себя извращенкой. На грани скотоложества. И это меня заводит.
Инга сложила косметику в сумочку и обернулась к Гринчуку.
– Еще вопросы есть?
– Нет, – сказал Гринчук.
– Тогда я пойду, – сказала Инга.
– На все четыре стороны, – улыбнулся Гринчук.
Инга вернула ему улыбку.
– Пока, – сказал Гринчук.
– Пока, – ответила Инга и вышла.
Потом вернулась.
– Ты этот коньяк забрал у Графа? – спросила Инга, подняв с пола две бутылки.
– Этот, – подтвердил Гринчук.
– К черту коньяк, – сказала Инга.
Бутылки одна за другой разлетелись вдребезги, врезавшись в стену.
– Хороший коньяк, – принюхавшись, сказал Гринчук.
– Вот теперь – пока, – сказала Инга.
И ушла.
Козел ты, Гринчук, сказал себе Гринчук. К тому же – трусливый. Однажды Инга уйдет и не вернется.
Гринчук встал с кровати, надел тапочки и, осторожно ступая, чтобы не напороться на осколок, пошел на кухню за веником и совком.
Прибрав битые бутылки, Гринчук хотел заодно вытереть и лужу коньяка, но принюхался и махнул рукой. Пусть будет ароматизатор воздуха. К тому же, вовремя вспомнил Гринчук, минут через двадцать у него драка с отцом Варфоломеем.
* * *
Утро вообще выдалось напряженным и насыщенным. А для некоторых близких людей Мастера оно стало еще и продолжением совершенно невероятной ночи.
Мастер лично позвонил трем или четырем приближенным и сделал это около полуночи. Такое с ним было впервые, и приглашенные для беседы мчались к дому, будто от этого зависела их жизнь. Хотя, в некотором смысле, именно так и было.
Первое, что потребовал Мастер, было разобраться с его сегодняшней охраной, и так, чтобы козлы запомнили это надолго. Козлы это запомнили, а у двоих из них еще и остались на память шрамы. Затем Мастер отправил пару толковых ребят Абрека, чтобы те провели воспитательную работу с Левчиком.
В результате Левчик все-таки попал в больницу, но не травматологию, а в кардиологию. Его сердце чуть не разорвалось от горя, когда приехавшие мальчики Абрека методично, предмет за предметом, уничтожили всю обстановку Левчиковой квартиры. Делали они это без особого садизма, но скрупулезно. Зеркало? Бац! Сервиз? Дзиннь! Китайский фарфор? Что вы говорите! Хрясь!
Левчик крепился. Левчик проглотил несколько таблеток. Левчик пытался зажмуриться и зажать уши.
Парни приехали спортивные, так что книжные полки, сервант и шкафы были не просто перевернуты, но каждая дощечка в них была тщательно сломана или перебита. Даже фаянсовый унитаз в туалете был расколот четким ударом молотка.
Уцелел только аквариум. Парни были не чужды гуманизма и пожалели бессловесных рыбок. Правда, тонко намекнули Левчику, что рыбок не тронули именно потому, что они молчат. Врубился, козлина?
Левчик врубился и даже смог вытерпеть почти всю экзекуцию до конца. Даже когда его любимы картины (подлинники) были, не торопясь изрезаны на мелкие кусочки, он выдержал. Доконал его последний штрих. Уже уходя из квартиры, один парень вдруг обратил внимание на обручальное кольцо, украшавшее палец Левчика вот уже двадцать пять лет. Кольцо сняли, несколькими ударами превратили его в комочек желтого металла и вернули владельцу.
Сил вызвать «скорую» у Левчика хватило.
Но Левчик оказался не самым пострадавшим в ту ночь.
Часа в три ночи, в клубе «Аист» к веселящемуся Ярику подошли двое. Ярик вышел вместе с ними на свежий воздух, поговорить, и в клуб уже не вернулся. Грыжу нашли на хате у его бабы, а Сливу – дома, где он залечивал результаты своей дискуссии с приятелями.
Потом, уже часам к шести утра, Мастер позвонил еще нескольким коллегам и сообщил, что виновник смерти Атамана найден.
Петруха, мелкая гнида, решил занять место Атамана. Разработал хитрый план, чтобы заодно подставить и мента. Трое уродов, которых он использовал, на самом деле получили указание лично от Петрухи. А сам Петруха, хитро устроил драку, чтобы лечь в больницу и тем самым избежать подозрений.
Но Мастера обмануть невозможно.
Не хочет ли кто-нибудь из уважаемых коллег Мастера лично побеседовать с Грыжей, Яриком или Сливой? Нет? Верят Мастеру на слово? Не передумают? А то ведь потом с этими беспредельщиками поговорить не получится. Сами понимаете – на тот свет мобильники не достают. Не передумаете? Ну, и ладно.
Машина с Яриком, Грыжей и Сливой на борту неудачно упала с дамбы в пригородный пруд. А сам Петруха не проснулся в больнице. Что-то там у него не заладилось то ли с сердцем, то ли с капельницей.
К девяти утра все четыре городские телеканала и пять радиокомпаний получили в письменном виде краткое изложение всего происшедшего. К пресс-релизам было приложена устная просьба, всю полученную информацию обнародовать немедленно. Что и было немедленно исполнено.
Гринчук всего этого не знал. В тот момент, когда руководители независимых средств массовой информации принялись торопливо раздавать указания своим подчиненным, Гринчук ударил священника кладбищенской церкви.
Отец Варфоломей согнулся вдвое, схватившись обеими руками за живот, а потом медленно сел на землю.
– Господа Бога… – пробормотал сдавленным голосом священник.
– Что? – спросил Гринчук, не приближаясь, однако, к отцу Варфоломею.
В прошлый раз батюшка поймал его на немудреный трюк. Застонал, пропустив удар, а когда Гринчук бросился ему помогать, врезал в район чресел. В библейские места, правда, не попал, но уважение к своему коварству и изворотливости Гринчуку внушил.
– …всю кротость его. – Закончил отец Варфоломей и протянул руку Гринчуку. – Помоги, Юрка!
– Ага, – сказал Гринчук, – я вам, батюшка, руку, а вы мне, как в прошлый раз, в предмет моей мужской гордости. А я еще надеюсь жениться и обзавестись детьми.
– Я б тебе женился! – желчно сказал священник, с кряхтением поднимаясь с земли. – Что это за мода пошла – ногами махать? В наши времена за такие дела можно было и пострадать. В живого человека – ногой. Святое дело – хук справа и прямой в челюсть… Так нет же – ногой. И еще ниже пояса.
– Да вы и сами, батя, не так чтобы выше пояса били, – напомнил Гринчук.
– А если по-другому не получается? – спросил священник. – Если тебя, крапивное семя, иначе не достать?
– Аргумент, – согласился Гринчук. – Но с ногами у вас действительно проблемы.
– Проблемы… А как я, по-твоему, ногой махать буду в рясе? И возраст мой не тот. Вон, всего минуту дрались, а я запыхался весь, – священник оглянулся и, увидев рядом лавочку, направился к ней с явным намереньем сесть.
– Стоять! – приказал Гринчук. – У нас еще километр кросса.
Отец Варфоломей замер. На его лице читалось явное желание послать к чертовой матери и Гринчука, и кросс, но, во-первых, священник старался не сквернословить, а, во-вторых, он сам просил Юрку потренироваться с ним.
– Ладно, – тяжело вздохнул батюшка, – побежали. Грехи наши тяжкие…
Чертов Юрка, пробил-таки и защиту и пресс. Хотя, с удовлетворением подумал отец Варфоломей, сегодня и Гринчук схлопотал пару затрещин. Карате там, или кунг-фу, а бокс – это тоже не фунт изюму.
– Я не сильно вас, батюшка? – спросил Гринчук, пристраиваясь справа от бегущего рысцой священника.
– Ничего, – отмахнулся отец Варфоломей. – Сам вон, к губе чего-нибудь холодное приложи. Стыдоба.
Гринчук потрогал припухшую губу и улыбнулся. Чем там в юности занимался батюшка – не известно, но удар справа у него тянет, минимум, на первый разряд.
Месяц назад отец Варфоломей попросил Гринчука о помощи в тренировках, туманно намекая на то, что все может в жизни пригодиться. В подробности не вдавался, пригрозив перестать с Гринчуком вообще знаться, если тот полезет не в свое дело.
Гринчук и не лез.
Батюшка бегал необычно легко для своего возраста, да еще умудрялся, обычно, на ходу разговаривать.
Но сегодня молчал, иногда потирая рукой ушибленный Гринчуком живот.
– Я спросить хотел… – сказал Гринчук.
– Без комментариев, – отрезал отец Варфоломей. – Стукачи – по другому адресу.
– Ну и жаргончик у вас, божий служитель, – неодобрительно покачал головой Гринчук. – Как там в Евангелии? Богу богово, а кесарю кесарево? Вот богу – исповедь, а кесарю, извините, донос.
– Кесарево сечение! – сказал отец Варфоломей. – Я тебя когда слушаю, прости Господи, начинаю думать, что аборт или там контрацептивы – не такие уж и плохие вещи.
