Колдун прошел по той стороне, где в переулки не пускают грузовики. Да там вообще пусто после семи и по выходным: офисы, офисы, офисы. В Центре жилых домов раз-два и обчелся. С этой территории собирается пятая часть российских налогов, двадцать процентов дохода страны. Дело не в том, что оскудел Самотлор или истощился Мирный. Просто деньги хозяевам они отдают здесь. Вот оттого и потрескивает в волосах Высокое Напряжение. Блестит в черном лаке машин, пахнет французской парфюмерией, делает лица людей усталыми и надменными.
Краем глаза Колдун увидел дом Ле Корбюзье. В тридцатых годах для Статкома построил его великий не то швейцарец, не то француз. Шестьдесят лет — а выглядит как прошлогодний. Куда моложе своих соседей.
Москва чуть вся не стала такой. При всем патриотизме, стоит заметить, что вряд ли бы она от этого проиграла. Ле Корбюзье, изобретатель «машин для жилья», в тридцатых годах уже строил на Москву планы. Он хотел снести весь центр и построить механизм для общения — город. Красивый, удобный, практичный, доступный всем. Но перед войной Сталин тратить на это деньги не пожелал. Диктатор хотел сначала завоевать планету.
От Ле Корбюзье на Земле осталось не так много объектов: столица Индии, монастырь доминиканцев в Южной Америке, часовни, несколько крупных жилых комплексов в Европе. Но это все было много позже. А одним из первых Ле Корбюзье признал Сталин. Говорят, что, кроме Статкома, Ле Корбюзье на Руси построил немало удобного загородного жилья в заповедных лесах. Но так ли это, иначе — точно неизвестно.
А для народа Ле Корбюзье придумал высоту потолков два двадцать. Но москвичи об этом не знают, и оттого его не клянут. Что, в общем-то, справедливо: он очень любил людей, и оттого его дома, несмотря на причуды планировки, людям очень удобны.
Его архитектура упорядочивает мысли, несет в мир гармонию, покой и совершенство. Поразительно точно силуэт, форму, профиль добрый мудрец настроил под человеческий взгляд. Оттого эти здания нельзя ни фотографировать, ни рисовать — ничего не видно, стеклянная оптика разрушает чудо. Они удивительно нефотогеничны.
Некоторые люди пускаются в кругосветку, чтобы осмотреть дома Ле Корбюзье. Говорят, того стоит. Но такое путешествие весьма дорого и тяжело. Здорово все-таки, что кое-что от Ле Корбюзье есть в Москве.
Рядом со Статкомом в московской географии авиационный клин. Он расходится от Главпочтамта к Садовому кольцу. Ампирный треугольник воздушных министерств, контор и ведомств. Заповедник тайных комитетов, что обитают в секретных офисах. Серым фасадом смотрит серьезный квартал на Новокировский проспект.
Здесь у стен из газона торчат спиленные фонари. Будто гигантский молот загнал уличных бетонных красавцев в траву по самые шляпы. Торчат из земли странные обрубки, и свет из них вдет не тротуарный, и не дорожный. Совсем не городской.
Это одного из обитателей роскошного второго этажа заела тоска. Дедушка свое отлетал, постарел, за штурвал его пустят только в музее. И так его замов измучила его злобная ностальгия, что однажды весной под окнами его кабинета прямо из газона взошли посадочные огоньки. К вечеру устанешь за столом сидеть, обернешься — и будто снова ждешь старта в кабине «Ту-16». Красота!
Офисы Колдуну надоели. Он захотел осмотреть другую сторону кольца. Он явил на Москве чудо: среди бела дня перешел Садовое кольцо поверху без перехода. Ночью, кстати говоря, это гораздо опаснее. Машин меньше, зато они едут куда быстрее.
Нормальному человеку такой подвиг не под силу. Он может это сделать только раз в жизни. Вернее, в ее конце. Дракон примет пожертвование, и любая милиция подтвердит, что он был прав.
По другую сторону кольца — дачные участки. Иначе, чем через Садовое кольцо, на них никак не попадешь. Пятьдесят процентов жизни хороших горожан, и девяносто процентов хорошей жизни вообще, проходит там.
Сталин, большой любитель парадоксов, часть Москвы вынес в лес. Направо от Перхушково, на узкой ухоженной дороге стоит покосившаяся автобусная остановка. Выцветшая желтая табличка с номером маршрута и черные буквы: «Госдача номер один». Здесь жил Сталин. Отсюда начинается подмосковная Москва. Чтоб было ему нескучно, чтоб было ему спокойно, вокруг Сталин поселил НКВДешников. Поэтому большая часть красивой земли под Москвой принадлежит им. Два дня в неделю на зеленой траве и чистом воздухе — без этого интенсивной столичной жизни не выдержать. Сталин был прагматик, он знал, что по-другому нельзя.
Треугольник Перхушково — Одинцово — Успенское первой описала Светлана Алилуева. Красивое место. Здесь легко жить. Но в силу симметрии на востоке Московской области есть его отражение-противовес: Кратово. Многие из обитателей Кратово про себя его называют «Подмосковный Израиль».
На Москве и раньше было много богатых людей. Но просто так потратить свои деньги на жилье при Брежневе было очень сложно. Вот и строились за городом. Если держались подобающей скромности, власти на это закрывали глаза. В Кратово тоже высокие заборы и тоже красивые дома. И девчонки там ничего. Но вот привкуса государственности — гарантированной безопасности и радужных перспектив — там нет.
Хороша природа средней полосы России в некоторых ее местах. Сам себе под нос мурлычешь: «Не слышны в саду даже шо-ро-хи…» Но, Боже мой, ох как дороги подмосковные вечера. Да эти дачи и не продают — слишком много наследников.
Вот оттого и думал, что «Судьба ГПУшника в России — одна из самых завидных», умный паренек Паша. После школы он поступил в хороший вуз. Все у него было нормально. Только драться он не умел. Девчонку вечером провожаешь — сердце колотится. Страшно. И пошел он в школу рукопашного боя при своем институте.
В конце двадцатого века образование достигло таких высот, что выучить можно кого угодно чему угодно. Был бы интерес. Паше искусство вышибания духа пошло впрок. Возмужал, стал увереннее, учился только на «отлично». Но за науку надо платить. И в составе оперотряда Паша патрулировал Москву.
В те годы в столице подняли голову хиппи. На каждом углу в Центре торчали патлатые мальчики и девочки в линялых джинсах. Бренчали на гитарах и вели пропаганду своего образа жизни.
На их свободную любовь хозяевам было плевать. Нашли чем удивить на Москве! Да мы тут кого хочешь поимеем. У нас тут с этим полная свобода. И что на треть хиппи были откровенно криминальной структурой — торговали травкой и джошем, как велят обряды их религии, властям было тоже плевать. Блатные же тянут шмаль, и никто им это не запрещает. Кайфовали-то заводилы волосатой братии в таких местах, куда простой милиции ходу нет. Так что вроде бы этого как бы и не было.
Но только КГБешники называли себя просто «фирмой». Только коммунисты называли себя просто «партией». И только хиппи назвали свою организацию «Система». Хороший хипп — «системный хипп». Очень авторитетный хипп — это «олдовый системный». Олдовость зависела от количества выходов на трассу — как у блатных от количества ходок. Московская Система. Питерская Система. Вообще Система.
Такая наглость хозяев расстроила. Тем более что к чисто еврейскому молодежному течению стали примыкать невинные и не ведающие чего творят русские парни — а это было видеть просто больно. Идеологическая диверсия гнилого Запада и Ближнего Востока; подрывная деятельность в чистом виде. И Паша с друзьями два раза в неделю ходил вычищать хиппей из Центра.
Вы думаете, приятно троим спортсменам бить одного пацифиста? Конечно же нет. Если б хоть кто-то из Пашиных знакомых узнал, чем он занимается, его перестали бы пускать в приличные дома и его девушка отказалась бы с ним спать. Поэтому об этой части своей жизни Паша молчал и молчит до сих пор, и не только в подписке тут дело.
В конце концов, Паша получил диплом сенсея и в опричники не пошел. Может, злости не хватило, может, органы вычислили, наконец, его дедушку еврея, а может, ему просто было из чего выбирать.
Так что нелегкий хлеб у опричников. Без дач им не выжить.
Энергичным сталинским временам пришла на смену куда более энергичная перестройка. Ускорение, интенсификация — не пустой звук. Заповедные поляны для государевых людей теперь обустраивают быстрее и лучше. Гигантский бульдозер сносит до глины плодородный слой вместе с болотцами, и кустами, и мелкими перелесками. Двухэтажный стальной нож играючи выковыривает пни и расшвыривает доисторические фундаменты. Местность разравнивает. А потом, день за днем, рокочущий бульдозер возводит искусственные холмики, невысокими гребнями разделяющие пространство на укромные сектора. Появляются уютные прудики — если не знать их биографии, кажется, будто здесь их вписал сам Господь Бог. Строители споро поднимают симпатичные домики, и ни одного похожего в поселке нет. Каждый занимает свое место. Потом коммуникации прикрывает учеными-биологами рассчитанный газон. Кое-где начинают послушно врастать в удобренный привозной чернозем пихты, голубые ели и лиственницы. И начинается сладкая жизнь.
