Конечно, многие обитатели предпочли бы дома заказывать сами. Но они знают, что из этого выйдет — соседи почешут затылки и спросят друг друга: «Кой черт нам здесь строят новую школу?» Генеральный план на самом деле мало сковывает инициативу: двух похожих домов в поселке нет, всегда можно выбрать по вкусу; или не по вкусу, если уж его нет. Это не беда — был бы человек хороший. А уж изнутри жилище каждый благоустраивает сам. И тут для выделывания границ нет. Оригинальность — превыше всего. Большие деньги идут на то, чтобы обстановка была уникальной. Или хотя бы выглядела таковой.
Прекрасный пейзаж. Дома — будто грибы высыпали после дождя. А заборов нет. Образ жизни у обитателей такой, что заборов здесь не полагается. Только чистенькие дорожки, подсвеченные низкими фонариками. Черный модерновый узор на днище изумрудной чаши. Он поддерживает то, что не хватало поселениям прежних лет: простор. Открытое пространство. Свежий воздух бездонных небес.
Ах, поселки-невидимки на сказочных полянах! Вас не много, но вы есть. Охраняемые поселки бережет не только милиция, вас опекает изначальная мудрость пейзажного архитектора. Что видно с оживленной трассы? Ничего. В сторону отходит обычный асфальтовый проселок, через сто метров — плавный поворот за елки. Вот и все. Даже шлагбаум скрыт…
Свежий воздух, покой и поле за окном — что может быть лучше?
Тень с каждым шагом укорачивалась. Так всегда бывает, когда подходишь к солнцу. Колдун смотрел вперед. Там клубится Вечный огонь.
Ученые евреи смеются над нашим прахом в стене: «Кладбище устроили». По их мнению, стена может быть только Стеной Плача и туда следует засовывать записки умершим. А никак не пепел. Просто они крепостей строить не умеют. Мы тоже не умеем — Кремль проектировали итальянцы. Но в Азии в стену для надежности замуровывают лучшего бойца. Вот мы и модифицировали импортный агрегат на свой манер. Там такие люди лежат, что никому эту твердыню не одолеть.
А что хозяева ногами покойника попирают и что нехорошо напоказ в городе мумию держать — так это тоже чушь. Пусть враги завидуют — им стоять не на чем. А здесь есть основание. Краеугольный камень. Фокус силы.
А за углом горит газ. Наш солдат неизвестный. Это значит, что имя ему — Орда. Механизм вторжения, который не остановить. У христиан бога войны нет. И европейцы из европейцев, французы, придумали в начале века, что памятью павших солдат должно быть пламя. Из недр Матери-Земли вырванный газ светит тем, кто в ее толщу вернулся. Мягким черноземом, легким пеплом спаленных городов и деревень. Кто умер в сапогах, чья имперская виза на Европу была калибра семь шестьдесят две. Кто был нам родичем. Огненный бог жил в их душах — что клубится и стелется над окаменевшей звездой.
А между огнем и кремлевской стеною лежит гранитный люк. Когда-нибудь выйдет срок. Проснется скрытый под землей механизм. С шумом и грохотом метровой толщины плита поползет на свое место вперед. Всей своей многотонной тяжестью скроет огненное жерло стратегической шахты. Лязгнет затвор. Дрогнет земля. И начнется другая, совсем другая история…
Детишки на роликах, присевшие передохнуть поодаль, с интересом смотрели на Колдуна, пять минут не отводившего от пламени глаз. Потом решили, что ветеран недавно из похода, и, от греха подальше, разом укатили прочь.
А Колдун обернулся им вслед.
В семь утра в дверь Лехиной квартиры кто-то вставил ключ. Чуть повернул по часовой стрелке, потом назад. Закаленный язычок нащупал неразлучную подружку-бороздку. Лег животом на нее впритык. Воздух между ними вышел весь.
Второй замок, особо прочный и неприступный, заперт не был. И дверь на трех мощных петлях бесшумно раскрылась.
Войдя в квартиру, Анна Ивановна первым делом поставила на пол тяжелую сумку. Повесила в шкаф серый плащ. Провела пальцем по резной раме зеркала в коридоре. Сколько ни убирай пыль, все равно назавтра начинать все сначала.
Из укромного угла под ванной вытащила толстые черные резиновые рукавицы. Надела серый халат. И принялась драить всю сантехнику, начиная с унитаза.
Прислуга в Москве — особый вопрос. Для домработницы в приличных домах Сталин строил особую комнату между кухней и малым балконом. Несладко в колхозных полях, и розовощекие толстоикрые деревенские девчата за Москву держались. Хоть кухни для них были тесные и душные, но все нужное для работы есть, даже мусоропровод в стене. Хозяйка заходила сюда не каждый день.
В начале семидесятых новое поколение задало другой тон. Невысокие дома из желтого кирпича. Много этажей нельзя — охрана в лицах путаться начинает. Огромный холл, две ванны, тихая улица внизу. Хозяйки меньше нервничали, стали более образованными — у них было на это время, власти немного приспустили удила. Эти хозяйки чужого человека в доме терпеть долго не могли. Им хотелось уюта, а не проходного двора. Служанки теперь только приходили, а кухня стала очень большой: надо же было где-то размещать вывезенную с запада технику.
А сталинские линкоры понемногу сходили с баланса. Умерли те, ради кого их строили. Наследники не смогли противостоять втискивающимся в их тихие дворы блочным домам и даже целым маленьким фабрикам. Подъезд дурно запах, похорон здесь больше, чем свадеб. И прислуга давно разбежалась.
Поселившись отдельно, Леха за первые полгода сменил трех домработниц.
Первую Машу, что прислало Бюро, Леха просто боялся. Ей было восемнадцать. Лицо куколки. И взгляд антиквара: «Это мы толкнем за полцены. Это за треть. А вот то барахло и брать не будем».
Под Новый год Леха выпросил у маман стенные часы. Их деду до войны подарил нарком, но их никто никогда не заводил — бой очень громкий, ночью спать невозможно. Леха пообещал, что в память о деде они будут идти. Повесил их в угол гостиной. Но завести не успел: Леха обернулся и увидел совершенно безумный Машкин взгляд.
Леха перестал спать по ночам. Он вздрагивал от капнувшего на подоконник воробья. Через день решил понапрасну судьбу не испытывать и Машу рассчитал, а замки в двери сменил.
Вторая Маша, что прислало Бюро, закончила архитектурный институт. Убиралась она хуже Маши-первой. Леха готов был это терпеть. Но вот ненавидела она Леху от души, от чистого сердца, крепко и бесповоротно.
Она в своей жизни все правильно сделала. Поступила после школы в институт, тот же самый, что двадцать пять лет назад закончила ее мать. На последнем курсе с трудом забеременела от однокурсника и заставила его на себе жениться. У них так принято выходить замуж. Родила дочь и через месяц получила диплом.
Никак не могла понять: в чем ее обманули? Где обещанная нескучная работа в КБ, где малогабаритная, но все-таки своя, квартира, где отпуск на море, где законный престиж? Ее место там. Почему она здесь? Какого черта она моет полы этому буржую?
Вот в этом она ошибалась: Леха не был буржуем. Средний класс. Они называют себя Средний класс.
Люто ненавидела Леху Маша-вторая. Почувствовав однажды странный привкус в сваренном ею борще, Леха отложил ложку и призадумался. Стоит ли блестящий унитаз такого риска? Нет. Не стоит. Запил кусок хлеба стаканом налитой из-под крана воды и Машу-вторую рассчитал.
Третья Маша, что прислало Бюро, отличалась бездной в вечно блестящих глазах. Работать она не желала вообще. Когда Леха на это ей ненавязчиво намекнул, она присела на угловой диван в кухне и просто и доходчиво объяснила, какие именно специальные услуги по части секса и S&M она оказывает.
Минуты через две Леха справился с красными щеками. Машкину маркетинговую тактику он высоко оценил: продвижение товара хоть и не очень тонко, но просчитано. Чувствуется интеллект. Для дилетанта это круто. Поэтому Машу-третью Леха не просто выгнал, а порекомендовал соседу сверху. Что-то сильно мужик начал шуметь по ночам. Спать не давал. Да и вообще был занудой. Там Маша с мерцающими глазами задержалась на месяц.
К этому времени Лехины родители нашли ему Анну Ивановну. Всю жизнь отработала она в бухгалтерии маленького заводика. Была общественницей и профсоюзной активисткой. Поэтому спросить с нее за вывоз на дачный участок досок, в которые упаковывали продукцию, было некому. Новые времена развеяли заводик с вечно пьяными работягами в прах.
Брала она мало, работала много, убирала чисто. Они с Лехой были довольны друг другом.
Закончив с ванной, Анна Ивановна сняла перчатки. Присела в углу кухни, выпила стакан воды. От химии в горле все пересохло. И кровь к голове приливает. Но Анна Ивановна не могла находиться в покое.
Из холодильника на стол вытащила двенадцать пустых и не очень судков из нержавеющей стали. Наверху, там, где под скобку продевается съемная ручка, тонкая гравировка: «Кафе „Жасмин“». Сложила один на один в две сумки. Посмотрела на часы — 9:00. Татьяна уже открыла кафе. Сейчас отнесем судки, потом надо браться за пылесос. Как раз хозяин проснется.
