Свиридов рывком поставил на ноги многострадального Фокина и с сердцем выговорил:
– Идиотизм, Афоня!.. А еще духовное лицо! Я тут уже было договорился, что нас подкинут до пункта назначения, а ты, понима…
Сильный удар по голове прервал его тираду. Свиридов упал, увлекая за собой не особо противящегося очередному падению Афанасия Сергеевича. Позади Свиридова с увесистой дубиной наперевес возник майор Иван Филипыч. Лейтенант Леня и Карпов, отдуваясь, лезли каждый из своего куста.
– В машину их! – приказал майор. – Попозже разберемся! А то они, значит… больно уж подозрррительные. И опять же – Арама…
Избитого Фокина впихнули в ментовский «газик», в отделение для задержанных, в народе именуемое «клоповником». Келья монаха, вырубленная в скале, кажется собором Святого Петра по сравнению с этим отделением в задней части милицейской машины. Вот сюда-то и определили Фокина, чьи руки все еще были связаны за спиной, и полуоглушенного Свиридова, отчаянно отплевывающегося отрывистыми малосвязными ругательствами и, кажется, еще не сознающего до конца, что так глупо и нелепо он не влипал, быть может, еще ни разу в жизни. И ведь как в тупой американской комедии… череда смехотворных, анекдотических происшествий, два трупа в финале, а потом – вот это идиотское задержание, и самое обидное, что он до сих пор не прибыл во Владивосток и не отзвонился Китобою о благополучном своем прибытии.
Свиридов посмотрел на уткнувшегося лбом в стенку Афанасия и укоризненно выговорил, слегка шепелявя:
– Ну что же ты, Фокин, на них так борзо? Они уже и так перепились, сейчас бы еще чуть-чуть, и все нормально! Господи… да чтоб я еще хоть раз взял тебя с собой на серьезное дело!
Фокин поднял на него мутный взгляд, и Влад не увидел в глазах незадачливого священнослужителя ничего, кроме мутной и расслабленной злобы, замешанной на недоумении: как?.. Свиридов говорил с сухой насмешкой в глазах, со скупыми металлическими нотками в пронизанном горечью и недоумением голосе, понимая, что то, как он себя ведет в последнее время, – это по меньшей мере глупо, если не сказать – недостойно. Впрочем, о каком достоинстве может идти речь, когда они, как последние алкаши и воришки, засунуты в «клоповник», а напротив него, Свиридова, глыбой пустопорожнего отекшего мяса расплылся его лучший и единственный друг: жирный амбал, насквозь пропитанный алкоголем, расслабленностью и благоприобретенным ощущением никчемности и бесплодности своего существования. Да и сам он, Владимир Свиридов… нет, наверное, сдает он, сдает. В «Капелле» ни за что не позволил бы он себе влипнуть так глупо.
А ведь были они и сильны, и хитры, как дьяволы, и напряжены жизнью, как натянутая звенящая струна, отзывающаяся на малейшее прикосновение. И знали себе цену. А теперь – теперь в небольших, оплывших жиром мутных глазах Фокина, еще несколько лет назад умных и ясных, плавало, как сыр в сметане, недоумение: что это он говорит, этот Влад Свиридов?.. Что за дальневосточные мусора и что это за кровавое видение со злобными, пытавшимися их ограбить кавказцами?
– Еще и свинью приволокли… урроды, – пробормотал Фокин.
– Ну, на свинью тебе грешить нечего, – оборвал его Свиридов, – хотя, конечно, под ноги она тебе бросилась конкретно. Грамотно, так сказать. Подкат был, как у Эдгара Давидса под Рональдо на чемпионате мира. Ладно… что-нибудь придумаем. Хотя время-то идет, а время, сам понимаешь, – деньги.
Фокин мотнул головой:
– Кгм…
– Да, таких не берут в супермены, – резюмировал Свиридов. Фокин смотрел на него выпученными глазами. Так протекло около получаса. Начинало казаться, что про них просто-напросто забыли. Снаружи слышался грохот музыки и веселый женский визг, перекрытый воплем майора Филипыча: «Ну и ррррожа у тебя, Петррр!!» Свиридов попытался вытянуть затекшую ногу и выговорил:
– Этак нас тут могут мариновать неизвестно сколько! Э-эх… а я уже практически договорился с этой симпатичной Юлей, что она нас подкинет до Владивостока. – Свиридов, конечно, врал, причем самому себе, но как хотелось верить в сказанное! Свиридов вцепился пальцами в бычью фокинскую шею и выговорил:
– Вот что. Я, кажется, придумал. Глупо влипли, а клин – клином… соответственно глупость – глупостью. Ну, что ты смотришь на меня, как… архиепископ на белогорячечного зеленого чертика? Выберемся, я тебе сказал. Выберемся. Только подождем, как они посильнее нахрюкаются. Свинья-то, кажется, уже дохрюкалась – жарят ее, вон запах какой вкусный идет. Бедный Петя… то от него жена ушла, а теперь вот и свинью отобрали.
– Нашел кого жалеть!
– А что, могу и пожалеть. Ладно. Там, кажется, все уже вдребезги. Это хорошо, только из машины нам не выбраться. Нужно, чтобы кто-нибудь открыл. Вот что, Афоня… ты петь умеешь, насколько я знаю. И глотка у тебя – протодиаконская. Вот что. Заведи что-нибудь погромче да подурнее.
– А что петь-то? – мутно пробубнил пресвятой отец. – А тово… я ни одного поминального синодика на память не помню.
– Да кто тебе поминальное петь просит? – возмутился Свиридов. – Продери глотку каким-нибудь блатняком поотстойнее. Дело это небогоугодное, да тебе уже все равно.
– А… ну… они…
– Давай. Пой, не бубни.
Глава 6
С БАЛАГАНОМ ПОКОНЧЕНО!..
– Давай. Пой, не бубни, – повторил Свиридов.
Фокин разинул рот и запел так громко, что у Свиридова заложило уши и зашумело тошнотными волнами в голове:
– Ласточки летают низка-а, мне в суде корррячится «выша-ак»! Секретарша-гимназистка исписала два карррандаша-а-а!..
И тем же молодецким хореем в бандитской вариации пресвятой отец проорал пару куплетов из жизни чудесного и душевного человека, которому в суде «корячится вышак», то бишь угрожает ныне отмененная высшая мера наказания. Голосина у Афанасия Сергеевича был такой, что его могли услышать все участники ментовско-байкеровской тусовки. Другое дело, что большая часть участников попойки спала крепким сном, один из байкеров возился в кустах с пьяной девицей, в красном «Хендэе» дремала Юля, а майор Филипыч, окончательно остекленевший от водки, толкал рюкзак одного из байкеров и говорил, очевидно, принимая багаж за Петю-Мешка:
– Ет-та ничего, что… ик!.. жена ушла. У меня тоже жена… как ушла, так и пришла. Так что не грузись, брат. Что? У тебя – отит, простати… прости-та… прости-тутка!..
Пение Фокина достигло ушей лейтенанта Лени, который лежал, подстелив под плечи собственный форменный мундир, и ел шашлык. Ел лежа. Перед ним дымился самоликвидировавшийся Петин телевизор, и это раздражало мента: телевизор реанимированию явно не подлежал. Так что неудивительно, что, когда Афоня заорал во всю свою глотку, жареный кусок еще совсем недавно здравствовавшей свиньи встал поперек горла. Кармановский мент подавился и закашлялся.
– Хр-р-р… что за сука? – кашляя, прохрипел он. – Эй ты, задержанный… заткни пасть!
Фокин, напротив, запел еще громче. Знание терзаемой им блатной песни было нетвердым, и потом Афанасий выпевал по второму кругу куплет про «вышак» и секретаршу, исписавшую два карандаша. Свиридов гнусаво подпевал. Звук шел такой, что восстали даже покойники из могил: принятый ментами за труп Арам приоткрыл один глаз и пошевелился. Юля в красном «Хендэе» вышла из дремоты и оттолкнула ногой одного из байкеров, кусающего ее за каблук туфли. Лейтенант же Леня встал на ноги и угрожающе покачнулся. Один из валяющихся прямо на траве пьяных байкеров стал подтягивать Фокину, и это окончательно взбеленило и без того не блистающего особой толерантностью мента. Он решительно направился к «газику», где узник пробавлялся исполнением блатняка, и ударил кулаком по стеклу:
– Ну, ты, задрай хлеборезку!!
– Ничуть не бывало, – за Фокина ответил Влад Свиридов, а Афанасий заорал так, что даже начал хрипеть. Удавленнические хрипы, словно железо по стеклу, прошлись по нервам Лени. Мент открыл дверцу и прошипел:
– Ну, гнида, ты сам нарвался. Ты у меня…
Лейтенант не успел пообещать, что сталось бы с Фокиным под пятой доблестных работников Кармановского УВД. Потому что Свиридов, чьи руки, следует напомнить, отнюдь не были связаны, схватил мента за горло, рванул на себя, приложив при этом головой к решетке. Лейтенант Леня издал сумбурный горловой всхлип и ослаб. Тут и Фокин – совершенно неожиданно для Свиридова – подался вперед и ударил лбом в висок Лени. Это окончательно подкосило последнего: мент вырубился.
Свиридов выглянул из машины и, убедившись, что никто их не видит, выскользнул из «клоповника» и занял место за рулем «газика». Ключ торчал в зажигании, Свиридов, как ни старался, не мог завести движок. Влад даже накинул на плечи Ленин мундир для пущего вживания в роль, но мотор все равно отказывался признавать его и не заводился.
Раздался завывающий голос Пети-Мешка. Проклятый толстяк требовал Леню:
– Леня-а-а! Ты где-е? Ты мой телевизор брал, где он теперь, мой телевизор? У меня, между прочим, астигматизм. У меня жена ушла, Саша ее зовут, свинью съели, а теперь и телевизора нет… Леня-а-а!!
