— Да уж знаю, Леша, знаю, — кивнул тот. — Ладно, насчет бумаг я распоряжусь. Завтра и уйдут.
— Хорошо.
Саликов достал из кармана пачку «Мальборо», вытащил сигарету, покрутил в руках, посмотрел на нее внимательно, словно выискивая какие-то изъяны, и решительно сунул обратно в пачку.
— И правильно, Леш, — улыбнулся Петр Иванович. — И правильно. Лучше рюмочку выпей. Это, знаешь, восемнадцатилетним хорошо, пока здоровье как у быка, всякой дрянью себя травить. А сейчас и без никотина дерьма навалом. Ешь отраву, дышишь ядом да испарениями разными, еще не хватало самому себя в гроб загонять. Чай, не мальчик уж, о здоровьичке-то думать надо. Думать. Организм он ведь не железный…
Саликов сунул пачку в карман.
— Ну а вообще-то Сулимо тебе как? — возвращаясь к основной теме, спросил Петр Иванович.
— Ума бы побольше — цены бы человеку не было, — ответил Саликов.
Щукин расслабился. Обвинения, похоже, кончились.
— Что-то ты мне давно не звонил?
— А что звонить-то? — Саликов дернул крепким плечом. — Случится что, тогда и позвоню.
— Когда случится, поздно будет, — философски заметил Щукин. — А что с этим-то собираешься делать? — Он мотнул головой в сторону двери. — С Прибыловым. Владимиром Андреевичем.
— Пусть пока у нас на заводе понежится. Поруководит. Там и Сулимо за ним присмотрит, да и я пригляжусь потщательнее.
— Не боишься?
— А чего бояться? — усмехнулся Саликов. — Он-то думает, что завод реальный. Старается.
— Не болтает?
— Пока не болтает. Ну а если начнет, как-нибудь справимся. Любую проблему решить можно. Было бы желание.
— Может быть, лучше разъяснить полковнику, что к чему?
— Стоит ли? Пусть думает, что он — большая «шишка». Нам же спокойнее. А чтобы старался получше, надо пообещать ему Москву и небо в алмазах.
— Думаешь, поверит? — Улыбка Щукина стала еще шире.
— Ну а почему нет? Ему же самому хочется верить. Не с кем-нибудь, с самим Щукиным Новый год празднует.
— Ну ладно, как скажешь. — Петр Иванович неторопливо открыл ящик стола и принялся складывать в него бумаги. — Самолеты-то последние пришли?
Саликов посмотрел на часы.
— Должно быть, уже пришли.
— «МиГ-29», как договаривались?
— «МиГи», — ответил Саликов серьезно и вдруг улыбнулся. — У заказчика-то нашего губа не дура.
— Ладно. Дура — не дура, не нам судить. Он платит. И платит хорошо. А кто платит, тот и музычку заказывает.
— И мы вместо оркестра.
— Выходит, так. — Щукин задвинул ящик, запер его на ключ и поднял глаза на приятеля. — Но теперь-то, сам понимаешь, Леш, ситуация сложилась однозначная: либо пан, либо пропал. Кашу мы уже заварили, выходить из игры поздно.
Саликов едва заметно усмехнулся. Что ж, иного он и не ожидал. Этот жест — запирание ящика на ключ — характеризовал ситуацию лучше любых слов. Несмотря на то, что они со Щукиным в предстоящем деле являлись едва ли не самыми близкими партнерами и по идее должны бы были цепляться друг за друга, доверять друг другу во всем, получалось, что в основном — в безопасности — между ними определенная дистанция. Заперев ящик на ключ, Петр Иванович как нельзя лучше дал понять, что дружба дружбой, а пирожки — врозь. И что у него, Щукина, есть свои секреты, касающиеся данной операции, в которые Саликову хода нет. Хотя при этом Алексей Михайлович не мог не отдать Щукину должного — тот прикрывал его, как и обещал. Во всяком случае, пока. И намерен прикрывать до того момента, пока денежки не упадут им в карман. А вот что будет дальше… Щукин строит свои планы, он, Саликов, свои. Время же — великий судья — покажет, чьи планы лучше и тоньше.
— К какому числу ты подготовишь эшелон? — вдруг спросил Петр Иванович.
Саликов шевельнул бровями:
— Теперь время поджимает… Придется постараться, но думаю, к пятому все будет готово.
Щукин прищурился:
— Постарайся, Леша. Постарайся. Срывов не будет?
Саликов снова едва заметно улыбнулся:
— Во всем уверен только Создатель, Петр Иванович, а мы — всего лишь простые смертные.
— Это ты, когда помрешь, архангелам объяснять станешь, — раздраженно заметил Щукин. — А сейчас, здесь, мы — власть. И большая, чем Господь Бог. Так что действуй. Как говорится, даю тебе карт-бланш.
Саликов кивнул, показывая, что принял распоряжение к сведению.
— С бронетехникой возни будет много. Шутка ли — тридцать пять единиц. Суета начнется, а я не люблю суету.
— Кто ж ее любит? Но раз уж надо посуетиться — придется посуетиться. Ничего не поделаешь. Как говорится: «Любишь кататься, люби и саночки в гору возить». Денежки-то нравится получать?
— Нравится, — спокойно подтвердил Саликов. — Но суетиться надо при ловле блох, а нам придется суетиться по делу. В спешке-то самые большие ошибки и допускаются.
— А ты не допускай ошибок! — хмурясь, заметил Щукин. — Далась тебе эта бронетехника!
— Далась, Петр Иванович, далась. Мы операцию без малого два месяца прорабатывали, а теперь из-за того, что у вашего Сулимо глаза оказались слишком завидущими, все может пойти коту под хвост.
— Во-первых, не у «вашего» Сулимо, а у нашего. Ты не путай. — Петр Иванович вдруг усмехнулся и заговорил совершенно спокойно, без тени раздражения: — Во-вторых, ты сам ему идейку подкинул, не забывай.
— Я и не забываю. Кто ж знал, что у него жадность превалирует над здравым смыслом.
— Теперь знай. Ну и, в-третьих, существует такой немаловажный фактор, как интерес покупателя. Первое правило торговли помнишь? «Спрос порождает предложение». А второе правило: «Клиент всегда прав». Так-то. Скажут: «Заверните», — завернем и ленточкой перевяжем. Попросят нарезать на дольки — нарежем на дольки.
— Дольками, — поправил Саликов.
— Что?
— Нарежем дольками.
— Какая разница? Кстати, шибко умные пойдут сейчас грузить чугуний. — Щукин засмеялся и добавил: — Ничего не поделаешь, Леша. Если есть люди, готовые за что-то заплатить, найдутся и те, кто это что-то достанет. Закон рынка. Нравится нам или нет, но он существует. Не мы бы эти танки добыли, так какой-нибудь другой умник нашелся бы. Чего ж деньги упускать, раз сами в руки плывут?
— Как скажете, Петр Иванович. — Саликов выглядел хмурым. Щукин так ничего и не понял.
— Да ладно, развеселись, Леш, — засмеялся тот. — Новый год все-таки. Праздник. Расслабься.
— С вами расслабишься, пожалуй.
— Расслабься, расслабься. — Петр Иванович поднялся из-за стола, подошел к Саликову и похлопал его по плечу. — Зажатый ты какой-то, Леш.
— Нормальный, — устало отреагировал тот.
— Ну, нормальный, значит, нормальный.
Оба двинулись к двери. Уже на пороге Щукин остановился и, посмотрев Саликову в глаза, спросил:
— А самолеты-то надежно прикрыл?
— Надежно, — ответил Саликов. — Никто концов не найдет.
— Ну и хорошо, — улыбнулся Петр Иванович. — Смотри, это на твоей совести.
— Знаю, что на моей.
— Вот и отлично. Кстати, о технике, — напомнил Щукин. — Камовские «вертушки», о которых ты говорил. «Акулы»[12], три штуки. Те, что приятелю в часть, — усмехнулся. — Ушли твои «вертушки». Уже недели две как.
— Я знаю, — кивнул Саликов. — Справлялся.
— Видишь, Леша, что я ради тебя делаю, на что иду? В частях денег не хватает, а я твоему знакомцу вертолеты проплачиваю. Знаешь, каких трудов мне стоило Главного уговорить? Это тебе не какие-то там вшивые танчики-самолетики. Тут штучный товар. Ну да ладно, чего для хорошего человека не сделаешь. Запомни это, Леша.
— Уже запомнил, Петр Иванович, — серьезно ответил тот. — Только если бы не мой «знакомец», то и двух «МиГов» у нас сейчас не было бы. И потом… — Саликов усмехнулся. — За «вертушки» вы платили из государственного кармана, а денежки за самолеты положите в свой.
— Ну ладно, хватит о делах. Пойдем, — кивнул Щукин. — А то там должны Пугачеву показывать. Любишь Пугачеву-то?
Саликов пожал плечами.
— А я, знаешь ли, уважаю. Пошли еще по рюмочке пропустим. Порадуем твоего Володю своим обществом.
Максиму Леонидовичу Латко, помощнику военного прокурора округа, исполнилось сорок два за неделю до Нового года. Знаменательная дата, что и го-воригь. Для своих лет он выглядел вполне прилично: достаточно высок, крепок, по-военному осанист. Правда, за последний год что-то пошел вширь. Над брючным ремнем однажды утром вдруг обнаружился округлый, плотненький, как узбекская дынька, животик — следствие злоупотребления персональным автотранспортом. Заметив пузцо, Максим решил бегать по утрам, но через месяц с удивлением констатировал, что «трудовая мозоль» ничуть не уменьшилась и даже вроде бы, наоборот, пошла в рост. Для него это явилось откровением, кроссовки были забиты в дальний угол, а утренние пробежки канули в Лету, пустив редкие круги. К сорока волосы на затылке Максима начали редеть, а к сорока двум от них осталось только воспоминание и вполне отчетливая лысина размером с кофейное блюдце, абсолютно не гармонирующая с длинным хрящеватым носом, острыми зелеными глазами, тонкими — узкой полосой — губами и упрямо-волевым тяжелым подбородком.
